Равноденствия. Новая мистическая волна - Силкан Дмитрий - Страница 21

Сколько он находился в таком состоянии, Семён определить не мог. Из зачарованности его вывел резкий окрик Лизы: «Сёма!» Городок заволокло дымкой, а сам Семён рывком увеличился в размерах. Он хотел, чтобы жена куда-нибудь исчезла.

— Сёма! — повторился крик.

— Что? — нехотя ответил он.

— Ты там не умер?

— Нет.

— А что не выходишь, час сидишь уже? — Она была явно раздражена.

— Да, — невпопад сказал он.

Лиза не ответила. «Ушла», — подумал Семён.

Он снова стал уменьшаться в размерах. На этот раз это получалось у него лучше. Петухи-флюгера были уже выше него, вот кто-то приветливо машет рукой, а вода дает этому миру гарантии нереальности и покоя. Скорее, скорее туда, на дно, вот и его, Семёна, домик — как пряничный, из забытой бабушкиной сказки, на краю города, почти у леса. Вот под трубой по воде вьётся дымок, вот слюдяные окна мерцают, отражая электрический свет (когда он совсем уйдёт туда, электричества не станет — только луна, звёзды да замок на холме). А вот, вот… Кто это? В каком сне я встречал её, в каких грезах?

— Семён! — Резкий рывок к миру великанов, рябь по воде.

Над ванной стояла Лиза.

— Что за дряни ты сюда напустил? Что это за домики? Вылезай давай. Я тебе в маленькой комнате постелила.

Он с трудом вырывался из зачарованного мира.

— Погоди, погоди…

— Что «погоди»? Мне на работу давно пора. Тебя что, вынимать отсюда?

— Погоди.

— Что «погоди»? — Лиза сорвалась на крик и протянула к нему руки.

«Господи, — подумал Семён радостно, — мы же можем быть там вместе. Ведь я всё же люблю её, и почему не бывает сказки на двоих? Пряничный домик…»

Он схватил её и рванул к себе. С громким плеском она рухнула в ванну, неистово отбиваясь. Семён косился на город — он никуда не исчез.

— Подожди, подожди, — быстро говорил Семён, — остановись.

Лиза судорожно отпихивала его, брызги летели по всей комнате.

— Остановись, взгляни, это сон, это мечта, это один раз. Это выход. Выход.

Она била его по голове, по рукам — скорее от испуга, чем от желания сделать больно.

— Я люблю тебя, — кричал Семён, — пойдём со мной!

Она рванула за пробку на дне ванны, вода стала уходить.

— Подожди, — кричал он.

Город тускнел на глазах. Туманная пелена окутывала замок и втягивала его в водоворот на дне ванны. Семён оттолкнул Лизу и снова попытался уменьшиться, уйти вместе с водой, но у него ничего не получалось.

— Подождите, — с тоской прошептал он, — возьмите меня с собой.

Ветряная мельница и домик сапожника сквозь Семёна уходили в трубу.

— Возьмите меня, — он всхлипывал, — с собой.

С булькающим звуком последние струйки выливались из ванны.

— Возьмите, — повторил он, — с собой.

Он лежал голый на дне и плакал.

Лиза стояла у края и молчала.

В маленькой капле отражался золотой флюгер.

Когда ты, по ходу жизни заложив душу дьяволу, вдруг влюбляешься, сам предмет договора с силами ада забывается, как забываются гораздо более прозаические и нужные вещи — необходимость спать, например, или режим работы ночных клубов.

Именно так и произошло с Сергеем Васильевичем Чернобитовым, как бы бизнесменом тридцати лет от роду. Как бы — потому что бизнес его процветал только благодаря помощи демонов, которых прислали ему в подмогу, когда Чернобитовская душа должным образом была оприходована в адской конторе.

Но это только бестолковый Фауст мог затребовать взамен загробного бессмертия расположения случайно, по сути, встреченной девушки. Сильнее, чем в Бога, сильнее, чем в дьявола, Чернобитов верил в судьбу, не вполне доверяя логике и точности расчетов небесной канцелярии. И, как это часто случается, заведомо бредовая идея дала свои плоды — уж слишком, искренне, по-детски, верил в это Сергей. Небеса не обманывают детей.

(Иногда взрослым кажется, что это не так. Жестокость по отношению к ребенку они воспринимают как обман, забывая при этом, что сами в детстве любую обиду списывали на конкретных людей, даже не позволяя себе усомниться в дивной правоте мира, в который были посланы.)

Так вот, безнадёжно солнечным зимним днем, наступившим после весьма тяжёлой ночи, Чернобитов вышел прогуляться вокруг своего дома [просто не мог уже находиться в четырех стенах, демоны-охранники нещадно курили, неся околесицу, на кухне благоухал неприемлемый после попойки завтрак, сработанный по адским рецептам, а телефон, как всегда, жестоко молчал — собутыльники мучились похмельем (сам Сергей отдельным пунктом договора был от этого недомогания застрахован), а друзей у таких людей не бывает]. И вот, неспешно проходя по двору и слушая, как скрипит снег под ногами, он увидел девушку с огненно-рыжими волосами. Она играла с собакой. Пёс был большой, лохматый и весь мокрый от снега, и, наверное, ему было очень весело. Девушке тоже было весело, и, услышав ее смех, Чернобитов забыл и о договоре, и о бизнесе, и обо всей остальной ерунде, которая составляет так называемую жизнь.

Она была гораздо моложе его, но о возрасте он забыл тоже, значит, возраст перестал существовать вообще, и когда Сергей подошёл к ней, она увидела, наверное, немного грустного мальчишку с серыми глазами и растрёпанной шевелюрой. Её звали Юля. Если верить в судьбу, то нет смысла описывать, что произошло дальше, кто что сказал и как посмотрел, и куда понесло их — по сверкающему снегу, по звенящему морозному дню.

И нет смысла говорить, что они были счастливы, потому что счастье — слишком простая и скучная вещь, и разве можно сравнить её со взрывом, с обретением смысла, с бесконечной нежностью, с безграничным доверием, с любовью?

С тем, что уходит страх?

Наверное, и аду, и небесам они были безразличны — душа Чернобитова давно была отписана дьяволу, душе Юли по плану через определенное, но не слишком скорое время еще только предстояло открыть для себя Бога. И оттого, что никому не было до них дела (кроме каких-то праздных людей вроде родителей или партнеров по бизнесу, ах, что они могут значить, эти люди), им было ещё легче идти рука об руку по улицам, залитым светом, и улыбаться прохожим.

Но…

Однажды (всё происходит однажды) они валялись в постели в маленькой Юлиной квартире. Сергей обнимал её и бормотал какую-то ерунду. Была оттепель, чирикали какие-то пташки, с крыши капала вода. На улице было сыро, и из окна доносился скрип шин на мокром асфальте. «Господи, — сказал Сергей (слово Господи он употреблял как междометие, прислушивались же к его словам совсем не на небесах), — Господи, как было бы здорово остаться нам с тобой одним на целом свете». И как только он договорил эту фразу, исчезли и люди, и Юля, и тихая уютная квартира, и шепот капель.

Сергей оказался голым на берегу какой-то реки. Невдалеке был мост, а за ним какие-то сараи. Было холодно. Сначала он не понял, что произошло, а потом долго ещё не хотел верить страшным догадкам. И лишь перебежками добравшись до сараев, облачившись в какое-то тряпьё и добредя до поселка, на улицах которого не было ни души, но кое-где работали телевизоры, он понял, что его минутное желание исполнилось — они с Юлей остались одни в этом мире, но не вместе, а разделённые бог весть каким расстоянием, разбросанные дьявольской рукой по просторам матушки-Земли, с поверхности которой вмиг смело всех остальных людей. (Или такую землю им соорудил одним щелчком пальцев некий умелец из юридического отдела адской конторы, где так любят следить, чтобы договора выполнялись в точности.)

Им овладело отчаяние. Он заметался по поселку, дергая за ручки, казалось, намертво закрытых дверей и тщетно пытаясь перекричать вой ветра в проводах. Порядком набегавшись (на это ушло часов десять), он отыскал гостиницу и, шатаясь поднявшись по лестнице и захлёбываясь слезами, бросился на диван, стискивая в беззвучном вое подушку. Милосердная человеческая природа не позволила ему мучиться слишком долго, и он потерял сознание.