История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции - Петелин Виктор Васильевич - Страница 33
- Предыдущая
- 33/68
- Следующая
Но главным событием этих лет был выход в свет сборника «Вехи».
Некоторые исследователи называют Михаила Гершензона вдохновителем «ревизионистского» сборника «Вехи», называют также имена Андрея Белого, Эллиса, Александра Блока и других, которые хорошо усвоили гершензоновские идеи. Действительно, Андрей Белый написал положительную рецензию о сборнике «Вехи» (Правда о русской интеллигенции: По поводу сборника «Вехи» // Весы. 1909. № 5. С. 65–68): «Вышла замечательная книга «Вехи». Несколько русских интеллигентов сказали горькие слова о себе, о нас; слова их проникнуты живым огнём и любовью к истине; имена участников сборника гарантируют нас от подозрений видеть в их словах выражение какой бы то ни было провокации…» Анализируя статьи Бердяева, Булгакова, Гершензона, Кистяковского, Струве, Франка, Изгоева, Андрей Белый взял под защиту горькую правду о русской интеллигенции: «Отношение русской прессы к «Вехам» унизительно для самой прессы; как будто отрицается основное право писателя: правдиво мыслить… «Вехи» подверглись жестокой расправе со стороны русской критики; этой расправе подвергалось всё выдающееся, что появлялось в России. Шум, возбуждённый «Вехами», не скоро утихнет; это – показатель того, что книга попала в цель…»
В предисловии к сборнику «Вехи» авторы писали: «Не для того, чтобы с высоты познания истины доктринёрски судить русскую интеллигенцию, и не с высокомерным презрением к её прошлому писаны статьи, из которых составился настоящий сборник, а с болью за это прошлое и в жгучей тревоге за будущее своей страны».
Семён Франк, один из авторов, так описывает появление сборника: «Весна 1909 г. была ознаменована… большим литературно-общественным событием – опубликованием сборника «Вехи», в котором семь писателей объединились в критике господствующего интеллигентского, материалистического или позитивистски обоснованного политического радикализма. Несмотря на отсутствие всякого сговора (каждый из нас ознакомился с содержанием «Вех» только после их опубликования), «Вехи» выразили духовно-общественную тенденцию, первым провозвестником которой был Пётр Струве. Эта тенденция слагалась из двух основных мотивов: с одной стороны, утверждалась необходимость религиозно-метафизических основ мировоззрения – в этом отношении «Вехи» были прямым продолжением и углублением идейной линии «Проблем идеализма»; с другой стороны, в них содержалась резкая, принципиальная критика революционно-максималистических стремлений русской радикальной интеллигенции» (Биография П.Б. Струве. Нью-Йорк, 1956. С. 81–82). Пять изданий сборника «Вехи» разошлись за полгода, в следующем году – ещё одно издание, 195 откликов, статей и рецензий только в 1909 году, больше двадцати в 1910 году, сенсация была полнейшая, а авторы сразу стали просто знаменитыми. Позитивизм, вера в революцию, резкая критика наследства Белинского, Грановского, Чернышевского, Писарева, враги просвещения и прогресса – такова лишь поверхностная критика веховцев. Революция 1905 года лишь чуточку приоткрыла уродливую сторону классовой борьбы, лозунги революционных борцов увяли и потеряли свою положительную сторону, напоминая о крови и разрушении существующего порядка, о разгуле общественной и политической анархии, о вспыхнувшем терроре.
Пётр Струве, несколько лет назад бывший марксистом и принимавший участие в составлении программы РСДРП, решительно отказался от своих социалистических и материалистических воззрений и провозгласил либеральные мысли в политике и идеализм в философии. «Как утверждает Франк, – писал Н. Зернов, – Струве был одним из первых вождей интеллигенции своего поколения, пересмотревших собственные взгляды; его статья «Интеллигенция и революция» создала историческую почву для других подобных попыток. Струве призывал читателей обновить своё политическое кредо. По его мнению, вдохновляющая сила интеллигентской революционной активности – отрицание государства как необходимого элемента организованного общества. Отказ от государства диктовался не религиозным мировоззрением, а социальным утопизмом интеллигенции» (Указ. соч. С. 128).
Струве, рассматривая воззрения Новикова, Радищева и Чаадаева и сравнивая их с позицией Бакунина и Чернышевского, приходит к выводу, что «Новиков, Радищев и Чаадаев – это воистину Богом упоенные люди», атеизм же Бакунина и Чернышевского имел отрицательное значение в их толковании мира. В том, как легко радикальная интеллигенция пошла по революционному пути, совершена не только политическая, но и моральная ошибка. «Струве заканчивает статью горячим призывом ко всем тем, чьим признанным вождём был в течение многих лет, – подводит итог своему исследованию Н. Зернов. – Он заклинает интеллигенцию пересмотреть свою позицию, особенно её базис – отказ от личной ответственности, содержащийся в социализме Маркса. Он предлагает читателю начать перестраивать всю жизненную философию с её основы – секулярного социального утопизма» (Указ. соч. С. 129).
Семён Людвигович Франк (1877–1950), отказавшись от «легального марксизма» и став религиозным философом, в статье «Этика нигилизма» проницательно заявляет, что нигилизм как отрицание абсолютных ценностей, в который многие поверили, есть отрицание Бога и человек становится конечным критерием истины. «Это умонастроение, в котором мораль не только занимает главное место, но и обладает безграничной и самодержавной властью над сознанием, лишенным веры в абсолютные ценности, можно назвать морализмом, и именно такой нигилистический морализм и образует существо мировоззрения русского интеллигента. Символ веры русского интеллигента есть благо народа, удовлетворение нужд «большинства». Служение этой цели есть для него высшая и, вообще, единственная обязанность человека, а что сверх того, то – от лукавого. Именно потому он не только просто отрицает или не приемлет духовных ценностей – он даже прямо боится и ненавидит их… Нигилизм и морализм, безверие и фанатическая суровость нравственных требований, беспринципность в метафизическом смысле – ибо нигилизм и есть отрицание принципиальных оценок объективного различия между добром и злом – и жесточайшая добросовестность в соблюдении эмпирических принципов, то есть, по существу, условных и непринципиальных требований, – это своеобразное, непостижимое и вместе с тем жизненно-крепкое слияние антагонистических мотивов в могучую психическую силу и есть то умонастроение, которое мы называем нигилистическим морализмом», – писал С. Франк (Вехи. 1909. Изд. 3. С. 183–185). Возникает проблема распределения: человеческое благополучие достигается просто – нужно отнять жизненные блага у несправедливо владеющего ими меньшинства и распределить большинству. Но всё это – мощное взрывчатое вещество, способное взорвать не только Россию, но и весь мир.
Николай Бердяев в статье «Философская истина и интеллигентская правда» исследует всё те же вопросы об участии мыслящего человека в предстоящей эволюции России: прогресс начнётся тогда, когда мы освободимся от внешнего гнёта и станем свободными.
Но самой большой удачей сборника стала статья Сергея Булгакова «Героизм и подвижничество», в которой автор свидетельствует, что «душа интеллигенции, этого создания Петрова, есть вместе с тем ключ к грядущим судьбам русской государственности и общественности» (Вехи. 1909. С. 22). Всё зависит от того, что русский интеллигент исповедует: христианин он или атеист? Будущее России зависит от того, какой выбор сделает интеллигенция, пойдёт ли она христианским путём или его отвергнет. В русской интеллигенции есть чувство виновности перед народом, ей свойственна жертвенность, но в основе своей она исповедует атеизм, усвоенный от Вольтера и французских энциклопедистов, фейербаховского гуманизма и позитивизма: «На многоветвистом дереве западной цивилизации, своими корнями идущими глубоко в историю, мы облюбовали только одну ветвь, не зная, не желая знать всех остальных, в полной уверенности, что мы прививаем себе самую подлинную европейскую цивилизацию» (Там же. С. 32–33), – утверждал Сергей Булгаков.
Атеизм породил среди части интеллигентов психологию героического культа, и большую часть статьи Булгаков посвящает сравнению светского героизма и христианского подвижничества, выделяя героизм как «героизм самообожествления»: «Героический интеллигент не довольствуется… ролью скромного работника… его место – быть спасителем человечества или, по крайней мере, русского народа… Максимализм есть неотъемлемая часть интеллигентского героизма… Вследствие своего максимализма интеллигенция остаётся малодоступна доводам исторического реализма и научного знания… Сознательно или бессознательно, но она живёт в атмосфере ожидания социального чуда, всеобщего катаклизма, в эсхатологическом настроении» (Там же. С. 37–40). О максимализме средств, когда «все позволено», писал ещё Достоевский в романах «Преступление и наказание» и «Бесы».
- Предыдущая
- 33/68
- Следующая
