Отрок. Все восемь книг (СИ) - Красницкий Евгений Сергеевич - Страница 32

• Предыдущая
• 32/309
• Следующая

Не принес ожидаемой радости и самострел. У него не оказалось никаких прицельных приспособлений, стрелять приходилось по наитию, которое дается только очень долгими тренировками. Мишка лишь с четвертого раза сумел попасть в толстенную сосну, а попав, тут же об этом пожалел — извлечь глубоко засевший в древесину болт, не повредив его, так и не удалось. Болтов было всего три штуки, и так глупо потерять один из них, было чертовски обидно.

Сделав выводы из собственной ошибки, Мишка приспособился стрелять в глинистый береговой откос, прикрепляя к нему, в качестве мишеней, опавшие листья. Дело, было, пошло на лад, но тут он потерял второй болт, еще глупее, чем первый. Просто-напросто, случайно нажал на спуск, когда самострел был направлен в сторону реки.

В общем, настроение было подстать погоде.

С Нинеей, вроде бы такой ласковой и внимательной, тоже никак не удавалось поговорить на интересующие темы. Она либо вообще уходила от ответа, либо разговор начинал принимать весьма рискованный для Мишки оборот.

— Баба Нинея, а куда вся скотина из села подевалась? И поля все сжаты, и огороды убраны.

— Так вон же: ледник мясом забит, амбар зерном полон, и другого всего запасено — не на один год хватит.

— Но ты же одна не могла все это сделать?

— Свет не без добрых людей.

— Ты меня единственного крестильным именем называешь, а не родовым. Почему?

— А нет его у тебя… Вернее есть, но не такое, как у всех. Я попробовала узнать, да не разобрала.

— Ну что ты, баба Нинея, у моего отца сначала две девочки родились, а он все сына ждал, поэтому, когда я родился, он меня Жданом и назвал.

— Нет, не чувствуешь ты себя Жданом. Ты сам для себя Михайла, а когда вглубь себя заглядываешь, где и есть место родовому имени, ты себя опять Михайлой ощущаешь, только каким-то другим. Не понимаешь?

— Не понимаю.

— Тебя в честь кого Михаилом крестили?

— В честь Святителя Михаила Митрополита Киевского.

— Он кем был?

— Первым Митрополитом на Руси.

— Да нет, из какого племени?

— Болгарином был.

— Вот смотри: болгарин — человек чужого племени…

— Но болгары — тоже славяне!

— Не перебивай! Во-первых, болгары ближние родственники не нам, а булгарам, что на Каме живут. Они только язык и обычаи переняли, а кровь другая, хоть со славянской и перемешанная. Во-вторых, у них давно уже царство, наподобие греческого, то есть, и обычаи они покорежили. В третьих, у них вера греческая, то есть, они и веру пращуров отринули, что славянских, что булгарских. Что там от истинных славян осталось?

— Но язык-то один?

— Язык у нас и с чехами и с ляхами один, а ты их своими считаешь?

— Так они латинскую веру приняли! Ну ладно, не только в этом дело. Нет, не считаю.

— А чем болгары лучше? Перебил ты меня… Что ж я хотела-то?… Да! Михаил! Чужой нам человек принес нам чужую веру. А про то, что у христиан большая часть не своя, а ворованная, я тебе уже говорила. Так вот: сам чужой, веру принес чужую, а мы должны от всей своей прежней жизни отказаться и жить так, как он нам укажет. Да еще не своим умом укажет, а так, как ему из Царьграда велят. А кто не согласен, тех — огнем и мечом. Ты себя таким Михаилом видишь?

— Н-нет, пожалуй. Как-то у тебя, баба Нинея все выходит… Полтора века уже прошло, неужели за это время не погнали бы христиан, если бы их вера в народе не прижилась?

— Да не о том я! Ты себя ощущаешь тем, кто пришел диким людям указывать: как надо жить, а как нет? Славян дикарями считаешь? Ну не всех, так хоть тех, кто крест не принял. Считаешь дикарями?

— Нет, конечно!

— А он считал! По его наущению княжий родич Добрыня приказал Новгород поджечь, когда туда попов не захотели пускать. Так со своими поступают? Вот ты бы мою деревню велел поджечь из-за того, что мы попов к себе не пустили?

— Да что ты говоришь! Нет, конечно!

— Но ты же святому, в честь которого назван, во всем подражать должен?

— Ну уж нет! Никого я жечь не собираюсь…

— Значит, первый Михаил, который на поверхности — не ты. Но есть в тебе еще и другой Михаил, который к вере христианской относится… даже не знаю, как сказать… Проще говоря: не христианин ты, но и в славянских богов тоже не веруешь. Так посторонний человек на чужую брань смотрит, которая его не касается.

— Вот и нет! У меня душа болит и за тех, и за других, потому, что и те и другие — свои. И брань эта их только ослабляет!

— Вот этого Михаила я и люблю, его по имени и зову. Понял теперь?

— Понял.

— А я — нет! Откуда ты такой взялся? Не бывает таких детей!

— А ты, Нинея? Ты где училась? Библию на память знаешь, историю народов и государств ведаешь, дискутируешь, как богослов! Таких образованных княгинь или боярынь днем с огнем не сыщешь, а ты в деревеньке глухой сидишь… Ты-то откуда взялась? Не бывает таких деревенских старух!

— Вот и поговорили, Мишаня. Не бывает таких, как мы. Так может нас и нет?

— Ну, если ты сейчас еще и древнегреческих философов помянешь, то я точно поверю, что нас нет и все это мне только кажется.

— А сам-то кого из философов помнишь?

— Ну… Аристотеля, Геродота, Платона… погоди! Ты меня опять проверяешь?

— И много ты деревенских мальчишек видел, которые эти имена в разговорах поминают?

"Господи, не может быть! А почему не может? Он же не говорил, что мой предшественник мужчина!".

— Нинея Всеславна, а Вы Максима Леонидовича не забыли еще?

— Кого?

— Ученого из Петербурга.

— Нашел, все-таки, чем бабку уесть! Не знаю я ученого Максима, не слыхала даже. Из греков, что ли?

"Блин, обидно! А как было бы здорово!".

— Да, из греков. Он-то, как раз, славян дикарями не считал.

— Ну хоть один такой нашелся и то — хорошо.

— И все же, баба Нинея! Меня-то отец Михаил учит, а тебя кто учил? Ну не Яга же тебе про Аристотеля рассказывала.

— У каждого свой отец Михаил есть… А Яга… Она такое знала, что твоему попу и не снилось. И запомни: мудрость славянскую греки с варягами еще не вытравили. Как знать, может все еще и по-другому повернется…

А насчет имени своего, ты, мне думается, все понял. Не Ждан ты, а Михайла, только не христианский Михайла, а другой. Но для тебя это — хорошо. Если настоящее имя человека знать, можно ему большой вред причинить, а твоего настоящего имени никто ни узнать, ни понять не сможет. Если уж я не разобралась… Одно слово: везунчик ты, любят тебя светлые боги.

Потихоньку Мишка начинал тяготиться пребыванием у Нинеи, да и по дому соскучился сильно, а если уж совсем откровенно, то очень хотелось повидать Юльку. Как-то, после всей этой истории, Мишкино отношение к ней изменилось. Начиная с восхищения ее мужеством во время эпидемии и кончая сожалением, что она уехала, когда он спал. Не получилось даже ни попрощаться, ни поблагодарить.

Единственной отрадой оставались только вечерние посиделки с малышами. Мишка, наконец-то сообразил, какое из литературных произведений ХХ века, можно пересказать им с минимальной коррекцией — "Волшебник изумрудного города".

Всего- то и пришлось, что переделать американский штат Канзас в Тридевятое царство, да трусливого льва в трусливого медведя. По ходу дела, правда, и летучие обезьяны превратились в летучих собак, но это были уже второстепенные персонажи. Зато с Железным Дровосеком и Страшилой никаких проблем не возникло.

Сказка шла "на ура" в течение нескольких вечеров, а потом плавно перетекла в продолжение: "Филька-плотник и его деревянное воинство".

Нинея явно задумала, каким-то образом сохранить деревню, лишившуюся жителей. Мишке, который старался, чем мог, помогать ей по хозяйству, она поручила раз в три дня протапливать печи в опустевших домах. Дрова, запасенные еще прежними хозяевами подходили к концу, и Мишка все чаще задумывался о том, что Нинея собирается делать зимой. Дров на семнадцать домов, не считая единственного обитаемого, требовалась уйма. Кто их будет заготавливать?

• Предыдущая
• 32/309
• Следующая