Легкие миры (сборник) - Толстая Татьяна Никитична - Страница 57

В то же время летом сияло прекрасное солнце, а зимой шел чудесный снег, и если б даже с неба сыпались головешки или конский навоз – мы бы тоже как-то перетерпели бы, приспособились, носили бы колпаки, сделанные из картонной тары, что ли.

Но все же хотелось жить с достоинством, поелику возможно, и женщины семидесятых в творческом порыве изобрели салат «Мимоза».

Я, конечно, не знаю точно, кто и когда его изобрел, но помню, что с начала семидесятых он начал набирать бешеную популярность, и в вечных разговорах о том, кто что как приготовил, «Мимоза» обсуждалась самым оживленным образом, как удивительная, яркая и, я бы сказала, динамическая новинка. «Мимозу» можно было приготовить из всего: она бывала с рыбой и без рыбы, с сыром и без сыра, с луком и без лука, в зависимости от настроения и от того, какой продукт был в дефиците на тот конкретный момент. Главное в ней было – майонез и натертые на терке вареные желтки, из-за сходства коих с шариками мимозы салат и получил свое название.

Семидесятые – это повесть Юрия Трифонова «Обмен» (она написана в 1969 году, но время тогда стояло куском, и с середины шестидесятых по середину восьмидесятых почти не менялось, а потом изменилось все сразу). Это повесть про интеллигенцию, про совесть, про предательство, про продажу души. Нет, не так, это нежнее, чем продажа, это именно обмен. Какая при застойном социализме «продажа»? – никто не торгует, так что и не продает. Ты если даже хочешь купить что-нибудь – книги, гречку, билеты, сапоги, дополните список сами, – ничего у тебя не выйдет, либо их нет, сапог этих, либо денег твоих не хватит. А вот обменять можно: работаешь в мясном магазине – меняешь мясо на билеты в театр (например), а эти билеты – на меховую шапку, и так, понемногу, можно дойти до чего-нибудь остро нужного. Интеллигенты, правда, не работают в мясном магазине, но где-то же они работают? Я вот работала в издательстве, и у меня тоже был свой товарец, хе-хе: я обменяла пачку труднодоставаемых книг нашего издательства Восточной литературы – сказки народов Кении или там Южного Йемена – на глазную операцию вне очереди. А это вам не жук чихнул.

Но я интеллигент не настоящий, а богемной молью траченный. Я в юности и на рынке торговала, правда, один только день, скучно мне стало стоять и от мух отмахиваться. А дело было так: у моей мамы из сумочки украли 100 рублей, большие деньги, между прочим. Обидно. А у нас на даче случился огромный урожай яблок. Девать их было некуда. Мы с братом решили набрать мешок яблок и продать на рынке, а деньги отдать маме, чтобы не жалела об украденном. Так и сделали, и я простояла несколько часов под деревянным навесом рядом с мужичком-куркулем, который тоже привез яблоки, желтые. А мои были с красным полосатым боком, штрифель. Пятьдесят копеек платишь за выдачу весов – двухтарелочных, с красными гусиками-носиками; на одну тарелку кладешь яблоки, на другую – гирьки, пока весы не уравновесятся и гусики не встретятся носиками; часа полтора было очень увлекательно. На 60 рублей я наторговала. Потом стала зевать. Захотелось домой. Покупателей было мало. Мужик ворчал, ругая народ. Мимо шли дети лет семи-восьми, я подозвала их и дала им яблок, они с опаской взяли. Мужик онемел. Потом пришел в себя, тряхнул головой и трагическим, удушенным голосом вопросил: «И чтой-т-ты такая простая? Али в горе жила?!»

Так вот, герой Трифонова, интеллигент, женат на куркульского склада женщине, Лене. Мать у героя – ясен пень, интеллигент, любовница Таня – тоже интеллигент, она герою в постели шепчет стихи Пастернака, и он думает, что она была бы ему лучшей женой, – но и Лену эту свою куркульскую он любит, хотя она за годы брака с ним и отяжелела (читай: ела лишнее), но эта ее прибавочная плоть все же желанна ему, и он ею и пленен и подмят. А она, дрянь такая, любит комфорт, любит жилплощадь, любит вкусную, редкую, труднодоступную, деликатесную еду – сайру. И – незаметно для себя – он совершает обмен, подмену, предает идеалы интеллигенции и переходит на сторону вот этого грубого потребительства.

Совершенно замечательная повесть, да и вообще Трифонов писатель совершенно замечательный, и сейчас, когда эта эпоха безвозвратно отошла, проза Трифонова – едва ли не единственное окно в ту жизнь, в то время и в те интеллигентские душевные муки. Ибо каждый будет предан и каждый предаст, но интеллигенту, в отличие, скажем, от куркуля, предавать тяжело, болезненно: ведь у него есть совесть, и ее так просто не задушишь.

Спектакль по повести «Обмен» был поставлен в Театре на Таганке. Я ходила на него. Там была такая сцена: герой с авоськами в руках – а в авоськах баночки, баночки, баночки – стоит перед глухой кирпичной стеной. И медленно и задумчиво сам себе говорит: «Лена любит сайру. Ле-на лю-бит сай-ру…» Вот как бы это понял сейчас зритель из поколения тридцатилетних? А интеллигенция, сидевшая в тогдашнем зале ошую и одесную, читала текст как открытую книгу: ну и сволочь эта Лена. Зажралась совсем. Сайру ей подавай.

Сайру в собственном соку доставали. Бывало, в магазине ее внезапно выбрасывали – и тогда можно было прикупить несколько баночек, но не десять, как думают сегодня ностальгирующие по советским временам идиоты, – десять вам никто не отпустит, – а две, максимум три в одни руки. Если вы пришли с детьми, то детские руки тоже считались, и тогда больше. Поэтому, когда гуляешь с двумя малыми детьми, то имело смысл не бродить по аллеям парка, а прогуливаться по улицам, поглядывая в окна магазинов: не выбросили ли чего-нибудь? не выстроилась ли помимо обычных очередей одна особо злокачественная очередь? а, выстроилась?! – кидаешься туда, потрясаешь детьми, другие тоже потрясают своими; минут через сорок – час ты с продуктом. Румяные и довольные… так прошла молодость. Сайру в масле купить было легче, но ели ее ругаясь: вот зачем испорчен драгоценный продукт? Это как если бы сейчас торговали развесным трюфелем – в томате, с луком и тертой морковкой.

Сайра – один из компонентов «Мимозы» рыбной. Добытую баночку приберегали к празднику. Вместо сайры можно было намять вилкой консервированного лосося, популярны в этом качестве были и шпроты. Получалось нежно.

«Нежность» тут вообще ключевое слово.

Второй компонент – вареная, натертая на терке картошка или, у некоторых хозяек, морковка. Это неправильный компонент, добавляемый для сытости, но из песни слова не выкинешь. К тому же картошка и морковка, пусть черные и гнилые, были в совке всегда. Коммунисты, пляшите, ударяя в ладоши: всегда. Если вам не хотелось черного-гнилого или вы были богатенький, можно было купить картошку на рынке, да не очень дорого она там и стоила, потому что росла вон там, в Подмосковье, делов-то. И вдоль дорог всегда ее продавали – едешь летом на машине, а у обочины выставлено ведро картошки, другое с георгинами – купи. В Питере мы всегда покупали картошку в Буграх – что за аномалия такая в Буграх, не знаю, но там всегда продавалась картошка у обочин.

В благородную и дорогую «Мимозу» класть картошку, конечно, было преступно. Зато сыр – это был компонент обязательный. Спрашивать, какой сорт, неуместно, в совке сорта сыра существовали только номинально: «костромской» с крупной дырочкой, «российский» с мелкой дырочкой, «советский» твердый – и обчелся, мало ли что в книгах-то пишут, а на вкус они к семидесятым годам перестали различаться. Зависело от места производства, мог попасться совсем приличный. Еще был иногда литовский с тмином (ну, все литовское вообще с тмином), латвийский копченый (он употреблялся в особый салат), пошехонский (без лица и характера) и, к счастью, очень часто – рокфор, правда, бракованный, белый насквозь, незрелый. Спросишь рокфору полкило – продавщица скорбно отвечает: «Сыр с плесенью». Или предупреждает: «Сыр с душком!» Бывал и камамбер советской выделки, тоже незрелый, но это легко поправлялось: кладешь его на полочку в теплое место, и когда завоняет помойкой – значит, созрел. В «Мимозу» сыр было желательно класть среднемягкий, поострее, опять-таки преследуя цель добиться нежности.