10 лет и 3/4 - Паронуцци Фред - Страница 5

• Предыдущая
• 5/19
• Следующая

Он сел за стол, и сначала нашими взорам предстал только маленький шерстистый пучок докторских во­лос, потом он принялся, кряхтя, вертеть ручки своего кресла и вскоре весь всплыл на поверхность.

– Я не слишком высокий, – пояснил он, вытирая лоб платком.

Мы, конечно, уже сами это заметили и дружески улыбнулись, показывая, что рост для нас значения не имеет, главное, что он хороший специалист по яйцам.

– Я получил карту вашего сына, – добавил он, – я все прочту, и мы назначим день операции. Вы, глав­ное, не волнуйтесь, операция совершенно не слож­ная.

Меня быстро раздели, и все склонились над моим рогаликом, внимая докторским комментариям.

– Расслабься, цыпленочек, – сказал доктор ласко­во, – ты весь напрягся. Давай-ка расслабься…

Потом медицинская наука блеснула перед нами во всей своей мощи. Эмиль Раманоцоваминоа ответил на все наши вопросы, даже продемонстрировал схе­мы. Наконец он спросил, не беспокоит ли меня что-нибудь еще, и я спросил, не приходилось ли ему опе­рировать великого Жана-Клода Кили на предмет не­опускания яичек.

Доктор смеялся так, что ему даже пришлось снять запотевшие очки и вытереть их платком. Его смех был настолько заразителен, что мы все захохотали вслед за ним, просто покатывались со смеху. Доктор Раманоцоваминоа содрогался всем телом, будто это был его первый и последний шанс посмеяться вволю и он хотел воспользоваться им сполна. Он придержи­вал обеими руками живот, словно старого друга, с которым хотел поделиться нахлынувшим весельем. На глазах выступили слезы, виднелись коренные зубы.

Это был лучшей комический номер в моей жизни.

Через некоторое время нам пришлось успокоиться, потому что другие пациенты тоже листали журналы на женские темы и им не терпелось поскорее зайти в кабинет и продемонстрировать свои мужские досто­инства. Доктор проводил нас к выходу и пожал всем руки, включая меня.

– Да, ты крут, – сказал он.

На лестнице папа заметил, что он просто душка, этот доктор по интимной части, и что его слава вселя­ет оптимизм, но папе легко говорить, у него, прошу прощения, все причиндалы на месте.

Время было не позднее, и, чтобы утолить мои не по возрасту тяжкие печали, родители предложили нем­ного развеяться. Мама вспомнила про канатную до­рогу с тремя яйцевидными прозрачными кабинками, которые проносятся над рекой Изер.

– Кажется, наверху есть ресторан, мы можем по­есть там мороженого, да и вид оттуда, должно быть, великолепный.

Папа сказал, что идея замечательная и, похоже, весь день у нас сегодня проходит под знаком яиц. Мы разглядывали витрины, и мама запала на женскую обувь.

– Вы не возражаете, если я загляну в магазин? – спросила она.

Вопросительная интонация была чистой услов­ностью, мы с папой сразу поняли, что нашего мнения никто не спрашивает, и расположились на оранже­вых пуфиках, перед которыми продавец вывалил половину магазина.

Глаза у мамы разбежались.

– Вон те, с бахромой, неплохие, – комментировала она, – но коричневые мне нравятся больше… А бежевые очень маркие и не ко всему подходят…

Ботиночный продавец смотрел в потолок, почесывая задницу, а я спросил у папы, когда же мы отправимся на канатную дорогу. Папа вздохнул и призвал маму побыстрее сделать свой выбор, потому что ребенок уже весь измаялся, да и он сам, честно говоря, тоже.

Мама ответила, что раз так, то, конечно, давайте не­медленно покинем магазин и ничего не купим, в кои-то веки куда-то выбрались и вот теперь уходим с пус­тыми руками, люди жестоки и неблагодарны, но что поделаешь.

Выйдя на улицу, мы старались не встречаться с ней глазами: это была война.

– Так мы идем на канатную дорогу? – спросил папа.

Мама ответила, чтобы мы сами решали и поступали, как считаем нужным, а она никому не хочет быть в тягость.

Папа заметил, что при сложившихся обстоятель­ствах было бы разумнее вернуться домой, но я возму­тился и потребовал обещанное мороженое.

Папа проворчал, что день выдался хреновый, хре­новее некуда, и спросил у тетеньки в тапочках, кото­рая выгуливала кудрявую собачку, где тут у них ка­натная дорога.

– А вон там, видите, где канаты ? – ответила тетень­ка в тапочках. – Вот туда и идите.

Она все время улыбалась, тыкала пальцем в гори­зонт и, судя по всему, была просто счастлива оказать нам услугу, а ее собака между тем писала на колеса проезжающих автомобилей.

Мы пересекли сквер, где детишки катались на сан­ках, и зашли в квадратное строение. Папа купил у од­норукого дядечки три билетика. Мы сели в кабинку. Напротив расположились три китайца: девочка и два мальчика. Таким образом, все места в кабинке оказа­лись заняты. Мы поднялись наверх и поплыли над на­бережной. Кабинка качалась и скрипела, словно ус­тала работать и просилась на пенсию, казалось, мы сейчас сорвемся и полетим в речку.

Я на всякий случай покрепче сжал ягодицы, потому что от тряски мне захотелось в туалет, но вместо это­го меня вырвало, и пейзаж за окном стал неразличим. Папа посмотрел на меня такими глазами, будто не ве­рил, что все это происходит на самом деле, а мама ста­ла вытирать все платочками, бормоча, что это естест­венно, столько сегодня было волнений, бедный ребе­нок. В кабинке дико воняло. Остальные пассажиры прижались друг к другу и были счастливы, когда уве­селительная поездка наконец завершилась.

В животе у меня было пусто, и я умял целую вазоч­ку десерта с бумажным зонтиком. Солнце клонилось к закату. Я стал рассматривать схему гор, чтобы вы­брать что-нибудь новенькое для своей коллекции наз­ваний. Особенно мне приглянулся пик Неборез.

Гренобль сверху выглядел просто восхитительно: маленькие красные домики, гирлянды огней и изви­листые проспекты.

Сидя рядом за столиком, папа и мама держались за руки: война была окончена. Так мы наслаждались се­мейным счастьем и покоем, пока не почувствовали, что замерзли и немного проголодались.

Мы спустились пешочком, потому что я наелся груш со взбитыми сливками и отчаянно рыгал. На полпути нас обогнали три китайца: теперь они заняли среднюю кабинку – ради эстетики и гигиены. Увидев нас, они страшно обрадовались, что на этот раз мы не принимаем участия в их увеселительной поездке. Мальчики махали нам руками, а девочка щелкала фо­тоаппаратом, чтобы потом продемонстрировать друзьям, какие мы, французы, красивые.

Папа спросил, что бы мы хотели съесть, и я ответил, что пиццу. Честно говоря, на набережной Гренобля пицца в огромном почете, и найти там что-нибудь другое все равно невозможно.

Свет фонарей играл в потоках реки Изер. Мама за­метила, что нужно выбрать пиццерию, где уже сидят люди: постоянная клиентура – верный признак каче­ства. В «Пиноккио» и «Милано» клиентуры было с избытком, поэтому мы зашли в «Соле Мио».

Я заказал пиццу «Четыре сыра», мама – «Четыре времени года», а папа – «Спагетти болоньезе». Тесто в руках повара вертелось наподобие волчка, и он, ви­дя мое восхищение, попробовал даже жонглировать им, но потерпел крах: пицца шлепнулась на пол.

Потом зашел усатый дядечка с розами под защит­ной пленкой. Папа купил одну розочку и вручил ма­ме, которая густо покраснела. В романтическом угаре папа наклонился к ней, чтобы урвать поцелуй, опро­кинув при этом графин с вином, и со скатерти вниз побежали веселые ручейки. «Ничего страшного, ми­лый», – успокоила его мама, а на моих штанах обра­зовалось большое винное пятно.

Ближе к концу ужина в ресторане зазвучало «Bella Ciao», и папа подхватил знакомую песню, желая окон­чательно очаровать супругу. Повар, задремавший бы­ло у камина, сразу проснулся и запел с папой дуэтом.

Клиентура пиццерии приветствовала певцов шква­лом аплодисментов. Люди кричали: «Браво! Бис!», но представление на этом закончилось. Папе бесплатно подлили вина «от заведения», а розовые лепестки от­делились от лишенного шипов стебля и опали.

– Ничего удивительного, – объяснила нам мама. – Я читала в «Мари Клер», что цветы иногда замора­живают, как рыбу в панировке, для придания им то­варного вида.

• Предыдущая
• 5/19
• Следующая