Мальтийский жезл [Александрийская гемма] - Парнов Еремей Иудович - Страница 14
- Предыдущая
- 14/93
- Следующая
— Кто вы? — она с трудом приподнялась, опираясь на ушибленный локоть, и затенилась ладонью. Единственное, что удалось разглядеть в озаренной ореолом мгле, была белозубая улыбка и проблеск глазных белков.
— Мы мирные альпинисты, — ответом ей был нервный смешок. — Поэтому вам не надо бояться… Но вы, вы-то как попали сюда?
— Я? — Движением плеч она выразила желание встать, и две пары сильных рук помогли ей подняться. — Я просто пришла сюда оттуда, снизу.
— Пришла? Без всего? Без всякого снаряжения?
— Ну да, — Людмила Георгиевна обрела способность улыбаться. — Залезла потихоньку… Ой! — она испуганно схватилась за грудь. — Муж! Он же там с ума сойдет!
— Муж? — альпинисты переглянулись. Теперь, когда глаза освоились со светом, она различала их рослые, ладно скроенные фигуры, рамные рюкзаки за плечами, объемистые мотки веревки.
— Мы приехали на машине. — Потеряв ориентировку, она нетерпеливо оглядывалась куда-то во тьму, где, как ей казалось, находился обрыв.
— Посмотри, — коротко бросил один другому, наверное младшему. И тот бесшумно исчез в ночи.
— Ja wohl [29], — доложил, возвратившись вскоре, — светит фарами.
— Ему нельзя подать какой-нибудь знак? — Она загорелась надеждой. — Я вас умоляю!
— Мы попробуем вас спустить. Думаю, это не займет слишком много времени… Надеюсь, вы сумеете крепко держаться?
— Крепко-крепко! — с готовностью пообещала Людмила Георгиевна. — Вы даже представить себе не можете, как я вам благодарна! — она облегченно вздохнула. — Как же я испугалась!
— Но на всякий случай, — засмеялся второй, младший, — я все же привяжу вас к себе. Хорошо?
— Ах, делайте что хотите, лишь бы скорее вниз!
— А вы откуда, мадам? Ведь вы не француженка? Нет?
— Я… Мы с мужем из Финляндии, — сказала она на всякий случай, как говорила и прежде в сомнительных обстоятельствах.
— О, Суоми! Я был у вас зимой! Вы подождите немного, — он успокоительно коснулся ее плеча. — Мы должны все как следует приготовить.
И они ушли готовиться к спуску, оставив ее в тревожном одиночестве…
Глава шестая
СЕМЬ ПЛАНИД
Предвещая устойчивость ясной погоды, над кирпичной трубой колыхалась вертикальная струйка дыма. Значит, Аглая Степановна находилась где-то поблизости. Но, как и в прошлый раз, дом показался заброшенным, невзирая на заново вставленное стекло и щедро политые грядки.
Затворив за собой калитку, Люсин не спеша прошел через сад, претерпевший какие-то неуловимые перемены. Что же могло измениться здесь, кроме прибранной клумбы под застекленным окном? Кроме солнечной синевы неба и подсохшей земли? Неотчетливые приметы постигались скорее сердцем, чем глазом.
В буйной поросли диких трав, лишь слегка припорошенных ржавым налетом, явственно проглядывала осенняя одеревенелость.
Наступающее оцепенение висело в воздухе, как паутинка. Даже в сонном жужжании пчел, снующих над поредевшими венчиками, различалась отчетливая струна прощания. Тлетворной усладой потягивало с куртин, где тягучим холодком отсверкивали росинки. И белая бабочка, устало сложившая крылья, казалась готовым упасть лепестком.
Повинуясь неясному импульсу, Люсин свернул к парничку. Застоявшаяся под пропыленной пленкой духота пахнула жарким дыханием обильно унавоженной почвы. С подвешенных на леске коряг пристально и недобро глазели хищные неведомые цветки, по-паучьи раскинувшие сетку воздушных корней. Конечно же, кроме замшелой кадки и битых горшков, ничего там не было. Ни завороженный сон теплицы, с ее восковыми лианами и папоротниками, ни разлитое в природе оцепенение не могли так угнетающе подействовать на Владимира Константиновича. Тончайшие локаторы определенно поймали какие-то тревожные излучения, но не донесли их до сознания, растеряв среди посторонних помех. Он так и не сумел доискаться, что же это такое было, пока не истаяло зыбкое ощущение, оттесненное мысленным усилием в беспамятный мрак.
— На музыку записывать будешь? — спросила Аглая
Степановна, когда Люсин поставил перед ней магнитофон.
— На музыку, — вяло улыбнулся он и вдруг с обезоруживающей, поразившей его самого искренностью попросил: — Помоги мне, Степановна, ладно?
— От же, пристал как банный лист, — незлобиво пожаловалась старуха. — Навязался на мою голову, понимаешь… А чего я знаю?
Они сидели в кухне, где вкусно булькало на печи грибное варево и одуряюще пахли сухие метелки, подвешенные к деревянной балке под потолком. Сидя спиной к окошку, Люсин мог видеть часть коридора в проеме двери, занавешенное марлей зеркало и жестяную иконку в углу, перед которой слезливо оплывала свеча.
— Постарайся, Степановна, может, чего и припомнишь… Ты когда уехала-то, утром?
— Так уж говорила, с утра.
— И сразу на станцию направилась, к электричке?
— Зачем сразу? — она в раздумье пожевала губами. — Сперва в сберкассу пошла. За свет, за телефон, значит, уплатить.
— За свет и за телефон? — Люсин непроизвольно повторил ее интонации. — Ну и как, заплатила? Квитанция есть?
— Али не доверяешь? — Степановна сердито зыркнула по сторонам. — Так показать можно, — она нехотя встала и принялась шуровать в ящике, недовольно ворча под нос.
— Покажи, Степановна, покажи. — Люсин нетерпеливо притопнул, еще не зная, для чего понадобятся платежные документы, но уже прозревая следующий свой шаг.
— Коли не веришь, так и спрашивать нечего, — она бросила на стол свои порядком замызганные абонентские книжицы.
Люсин сразу узнал руку Солитова, хотя в графах были проставлены одни только цифры. Число на бледном оттиске кассового автомата пропечаталось вполне отчетливо. В ту, позапрошлую теперь, среду Георгий Мартынович был, несомненно, жив.
— Сама заполняла? — Люсин бегло перелистал корешки.
— Больно надо глаза портить. Он все сам и расписал.
— Брось, Степановна, не серчай, — заискивающе улыбнулся Владимир Константинович. — Что после сберкассы-то было?
— Домой возвернулась, — она недоуменно фыркнула, — сберкнижку оставить. Еще потеряешь, не ровен час.
— И Георгий Мартынович был на месте?
— Куды ж он денется?.. С утра засел кипятить. Упрямый, ой же упрямый! — певуче протянула она, раскачиваясь всем телом. — Сколько раз, бывало, учу, а с него как с гуся вода. Знай себе кипятит и смеется. Терпеть этого не любила!
— Постой-постой, бабуся, — остановил Люсин. — Чего-то я тут недопонимаю. Чему ж ты учила Георгия Мартыновича?
— Так зелье готовить, обыкновенно. Где же это видано, чтобы траву день и ночь кипятить? Ее али запаривать надо, али варить сколько назначено. Мало я пользовала его, что ли? В тот год еще, помню, когда он на Шатуре занемог…
— Вот видишь, как дело у нас пошло, Аглая Степановна, — Люсин осторожно вернул старую женщину к событиям того, отмеченного лишь первой вешкой дня. — Про зелье и про Шатуру твою мы еще побеседуем, а сейчас ты лучше про сберкнижку разобъясни. Где она у тебя?
— Так нету! — она чуть ли не с торжеством хлопнула себя по колену. — Как и быть-то не знаю. За дрова платить надо, стекольщику пять рублев. Деньги все кончились, почитай, а книжка тю-тю… Пропала.
— Это каким же манером, Аглая Степановна?
— Вернулась домой, полезла в ящик, а ее и след простыл, — она показала на разделочный столик, между мойкой и холодильником. — Заявить теперь надо, али еще как?
— Заявить, Степановна, непременно заявить, — посоветовал Люсин, с упоением ощущая, как его все быстрее и быстрее выносит на нужную колею. — Номер книжки хоть помнишь?
— Как же, прости господи, — испуганно помрачнела старуха. — Кабы помнила… Без номера-то небось не вернут?
— Вернут, вернут, — пообещал Люсин. — Восстановить книжку можно. Я тебе пособлю… Кстати, на чье она имя?
— Так евонная она, а я по доверенности.
— Тогда плохо дело, Степановна. Пока не установят, что с Георгием Мартыновичем приключилось, счетом пользоваться ты навряд ли сможешь. Других средств у тебя нет?
29
Так точно (нем.).
- Предыдущая
- 14/93
- Следующая