Лето страха - Паркер Т. Джефферсон - Страница 13

• Предыдущая
• 13/84
• Следующая

— Застелил постель.

— Боже мой, Расс, она ведь собиралась куда-то уезжать. Что же мне делать-то? Я ведь женатый человек, я хочу сохранить свою семью. У меня есть работа, на которой я хотел бы удержаться. Я нашел свою бывшую жену мертвой и не могу сказать ни слова, или говно зальет то, что мне дорого. Я не собираюсь из-за Эмбер терять все, что создал за эти годы. Однажды она уже отняла у меня все, что я любил. Я заплатил сполна. Боже, как же мне надо еще выпить!

— Пожалуй, я составлю тебе компанию.

Марти заказал по паре двойных порций. Я знал только одного человека, который мог выпить столько же, сколько выпивал Мартин Пэриш, и при этом оставался на ногах. Я был свидетелем того, как Марти однажды на вечеринке поспорил, что сможет за один присест «уговорить» пятую часть галлона «Блэк лэйбл», сделать сто отжиманий от пола и при этом не сблевать. Он проделал все это и все же пари проиграл, поскольку я выпил целый галлон, сделал сто пятьдесят отжиманий и тоже удержался, чтобы не сблевать. Более того, в тот вечер я смог самостоятельно дойти до дома, тогда как Марти завалился спать со своей подружкой, которую он привел на ту вечеринку. Разумеется, это была Эмбер Мэй Вилсон. Какими же молодыми и глупыми мы были!

Теперь мы повзрослели.

— Марти, ты можешь объяснить... э... ну почему ты был не совсем одет?

Марти снова приложился к бокалу.

— Знаешь, я никак не мог поверить в то, что увидел прошлой ночью. Это подобно тому, как если бы... она...

Я закрыл глаза, с головой забрался под покрывало... и тут услышал: кто-то поднимается по лестнице.

— Ты забрался под покрытию, и тебе показалось... что?

— Что она должна быть там.

— И это твой ответ?

— Да. Так.

— Мартин, ты просто больной пес.

— Да, я знаю.

— Давай немного прогуляемся.

Я расплатился с барменшей, мы вышли на берег. Я повел его на юг, к скалам. Мы повернули к маленькой бухте, которая скрывала нас от остального берега. Когда Марти почти поравнялся со мной, я изо всех сил ткнул его локтем под дых. Он сложился пополам, и я довольно резко ударил его локтем в лоб. Я схватил его за волосы, подтащил к берегу и ткнул головой в воду. Снова вцепился ему в волосы и придавил коленом. Он судорожно заглатывал воздух раскрытым ртом, когда я отпускал его. Но я снова тыкал его лицом в воду.

— Время сказать правду, Марти. Ты убил ее?

— Нет...

— Давай говори, я же твой друг.

— Нет...

Тогда я снова ткнул его лицом в воду, позволив ему на сей раз основательно напиться из океана. Несколько мгновений он даже не сопротивлялся. Он пускал пузыри. Когда я снова выволок его на поверхность, он судорожно вдохнул, и из него полилась вода. Я снова спросил, убил ли он Эмбер.

И снова он повторил:

— Нет.

Очередная порция купания, на сей раз более спокойная.

Течение помогало нам, поднимало нас одновременно и одновременно выталкивало назад на песок. Я снова рванул его за волосы.

— Так какого же черта ты делал у нее в доме прошлой ночью? Но только не говори, что ты должен был увидеть ее.

— Я должен был увидеть ее. Клянусь.

Я еще крепче надавил ему на спину.

— А сегодня ночью ты решил прийти снова, да? Для чего, Марти? Для чего?!

— Я никак не мог понять, почему... не мог понять, почему никто не сообщил... а может...

— Что «может», Марти? Что?

— А может, на самом деле я ничего не видел, а думал, что видел? Может, просто мне все это показалось? Сегодня утром я почти ничего не помнил. Я надеялся на то, что просто упился до чертиков и на самом деле ничего... не видел...

— И тогда ты разделся, забрался в ее постель?..

Теперь Мартин Пэриш стонал, но то был не стон из-за физической боли, а стон ужасной душевной муки.

— Мне было нужно... мне требовалось хотя бы на пять минут пережить все то, что я когда-то чувствовал. Я любил ее. Я не знаю... Это всегда... срабатывало. Я не знаю... понимаешь, я делал это и раньше.

— Что делал? Забирался в ее постель?

— Только когда ее не было дома.

— О Боже правый!

Накатившая волна оказалась более сильной и оторвала меня от него. Я стоял, пытаясь удержать равновесие, и тянул Марти за брючный ремень. Так мы проковыляли по пляжу несколько футов, после чего он рухнул на песок, кашляя и тяжело дыша. Я опустился перед ним на колени и рванул его за воротник рубахи к себе, в результате чего мы оказались лицом к лицу.

— Марти, у нас уже пятеро зверски убитых. Скажи, этот парень так же разрисовывал стены Эллисонов и Фернандезов?

Мартин лишь покачал головой. Он был достаточно пьян для того, чтобы признаться в том, что он голый залез в постель убитой женщины, которой там уже не могло быть. Но он был недостаточно пьян для того, чтобы нарушить установленные правила и допустить утечку в прессу тех сведений, которые преступник оставил после себя на двух — а может, и на трех — местах преступлений. Внутренние тормоза Марти оказались сильнее, чем я предполагал.

— А может, Эмбер просто встала и ушла? — с рыданием спросил он. В лунном свете у него лицо — как у ребенка, как у слюнявого младенца, у которого наконец-то прекратился очередной приступ плача. — Может, все это лишь какая-то инсценировка? Она ведь прекрасно знает все эти голливудские штучки. И это был самый обычный трюк.

Я сильно встряхнул его.

— Марти, она мертва. Но никто не знает об этом, кроме тебя, и меня, и Грейс, и еще того, кто охаживал ее дубинкой. И никто об этом ничего не узнает, если, конечно, тот, кто увез тело, не спрячет его там, где мы сможем найти его.

Теперь Марти исправно кивал. Я решил отпустить его. Он обхватил руками колени и склонился над ними. Некоторое время раскачивался взад-вперед. Он был жалок.

— Нам необходимо поговорить с Грейс, — сказал он. — Нам нужна Грейс.

«Это уж точно», — подумал я. И сказал:

— Я найду ее.

— Ты должен сделать это, Расс.

— Я сделаю это.

— Поскольку она — твоя дочь.

— Да, поскольку она — моя дочь.

Красный «порше» Грейс стоял на моей стоянке, когда я подъехал к дому, а сама она прислонилась к машине.

В груди возникла тихая тревога. Я не видел Грейс уже год. Редкие телефонные звонки... это все, чем она одаривала меня.

Несмотря на то, что ночь выдалась душная и влажная, Грейс куталась в парку с мехом на воротнике. Плечи — приподняты, лицо зарыто в мех, руки — в карманах.

С самого рождения нашей дочери Эмбер предъявила на нее исключительные свои права — захватила ее, присвоила. Не с рождения, фактически до него — на пятом месяце беременности Эмбер сообщила мне эту сногсшибательную новость и тут же... лишила всех прав. Впервые я увидел Грейс, когда ей было уже две недели, а второй раз — лишь два года спустя. Эмбер брала ее с собой в Париж, в Рим, в Нью-Йорк, в Рио, в Лондон, в Сент-Барц, в Киттс и в Томас. Первые слова, обращенные ко мне, Грейс произнесла в возрасте четырех лет. Она сказала, скромно подставив мне щеку для поцелуя: «Очень рада видеть тебя, Рассел». Это был один из наиболее странных и одновременно острейших моментов в моей жизни: я наклонился, чтобы поцеловать это повернутое в профиль лицо, так похожее на мое, а ее карие, с длинными ресницами глаза с подчеркнутым самообладанием и невыразимой скукой смотрели в окно — созерцали небо — и на меня так и не взглянули. В тот момент я почувствовал, как умерла маленькая частица моего сердца. Грейс всегда обращалась ко мне только так — «Рассел» — и никогда, ни разу не назвала меня «отец», или «папа», или тем более «папочка».

Чуть позже, в тот же самый вечер, в ночь, когда Грейс исполнилось четыре года, Эмбер и я пошли прогуляться по холмам, что простираются за Лагуной, и между нами произошла, пожалуй, самая главная во всей нашей совместной жизни схватка. Борьба разгоралась по мере того, как мы удалялись от дома, — каждая из сторон стремилась к победе. Моя позиция сводилась к тому, что Эмбер похитила у меня дочь, и я требовал, чтобы она позволила мне общаться с Грейс. Каким же наивным я был в свои двадцать шесть лет, полагая, что вернуть мне дочь может кто-то, но не сама Грейс!.. В то время в моем распоряжении не было соответствующих инструментов, чтобы определить ту дистанцию, на которую она уже успела от меня удалиться. Эмбер же утверждала, что я имею прав на Грейс не больше, чем пчела, опылившая цветок, и что сам я лишь оставил эту пыльцу. Она так и сказала: «Оставил пыльцу». В тот вечер мы в кровь избили друг друга, хотя, должен признать, Эмбер первая ударила меня. Над каменистой тропой сияла полная, холодная как лед луна, и я до сих пор помню, как поблескивал черной влагой тот камень, который был у нее в руке.

• Предыдущая
• 13/84
• Следующая