Выбери любимый жанр

Страницы незримых поединков - Альтов Владимир Григорьевич - Страница 7


Изменить размер шрифта:

7

К осени 1919 года получен новый приказ, из которого следовало, что И. Ф. Лобов переводится в Оренбург на работу в особый отдел при РВС Первой армии. Горячо, энергично, умно берется он за дело на новом месте. Но силы его тают. Товарищи с беспокойством и тревогой следят за состоянием его здоровья.

Тревожные вести о самочувствии Ивана Федоровича долетают и до Москвы. Василий Васильевич Фомин обратился с письмом к начальнику особого отдела Первой армии Чибисову: «Он очень равнодушный к себе человек. Работать ему ни в коем случае нельзя. Я его хорошо знаю с 1912 года по тюрьме. Для нашей партии он человек безусловно дорогой и нужный».

Лобову был предоставлен отпуск, оказана материальная помощь, но туберкулез легких продолжал прогрессировать. Он еще работает. Побывал с докладами о событиях в Ташкенте и на Актюбинском фронте в Москве, в ВЧК. Он еще бодрится, держит себя в руках. Но возвратился в Оренбург уже по сути дела безнадежно больным человеком.

17 января был день его рождения, а 19 февраля, прожив еще чуть больше месяца, он умер.

И было Ивану Федоровичу Лобову 28 лет.

Всю свою короткую, яркую жизнь он отдал революции.

М. НОВОХАТСКИЙ

Из записок чекиста

Всматриваюсь в фотокарточку Клейменова и ловлю себя на мысли, что уже видел этот пронзительный взгляд, щеголеватые ухоженные усы, лихо подкрученные вверх. Он очень похож на Чапаева. Ну вот, теперь вспомнил. Тогда, в 1934 году, в здании совпартшколы на улице Ленина, нас, босоногих огольцов, много набивалось в небольшом зале, где по воскресным дням слушателям показывали фильмы. Малышей пропускали сюда бесплатно, но с условием, что мы не будем занимать стулья и скамейки и, главное, свистеть и кричать. Именно в этом зале я впервые увидел кинофильм о Чапаеве. Рассказывать о том, с каким чувством все мы, и взрослые и дети, выходили из зала на улицу, не буду. Словами эти чувства не передать.

А на следующий день мы с Витькой Логиновым под крыльцом дома Трофимовых занялись любимым делом: просмотром стеклянных фотопластинок, которых тут было несметное количество. Михаил Михайлович Трофимов был известным в Оренбурге фотографом. По непонятным нам с Витькой причинам использованные пластинки фотограф не выбрасывал, а складывал под крыльцо, между полом веранды, стоящей на столбиках, и землей. За десятки лет этих пластинок накопилось видимо-невидимо, многие из них были поколоты, от других фотослой отстал и легко шелушился под нашими пальцами.

Витька, мой закадычный дружок, тайно надеялся найти негатив своего отца — начальника штаба 1-й Оренбургской дивизии, умершего год назад от туберкулеза и многочисленных ран, полученных в боях за Оренбург. Мне же было просто интересно рассматривать пластинки, где, как я знал от других, черное на фотографии выглядит белым. И вот на одной их них я увидел Клейменова. Нет, тогда я был глубоко убежден, что это Чапаев, и доказывал Витьке, что Василий Иванович мог свободно приехать в Оренбург и сняться у Трофимова. Меня тогда уже поразил строгий взгляд, направленный на мое левое плечо, будто он — Чапаев-Клейменов — видел что-то очень важное за ним. Но больше всего запомнилась шинель, из-под которой виднелась еще одна, такая же толстая и серая.

— Это чтобы не прорубила беляцкая шашка, — убежденно сказал Витька. Я ему поверил.

Теперь-то я точно знаю, что тогда на фотопластинке видел Дмитрия Ивановича Клейменова, отважного комиссара и чекиста.

Удивительными бывают переплетения жизненных путей. В этом я еще раз убедился, будучи в командировке в Красногвардейском районе. Я собирал материал для радиопередачи об обманутых людях, уехавших в Западную Германию за жар-птицей, а теперь в письмах к родственникам оплакивающих свою судьбу. Бывший колхозный бухгалтер, а ныне пенсионер Петр Карлович Н., с горечью пересказывал мне письмо своей сестры, поверившей сладкоречивым западногерманским радиоголосам, а теперь умоляющей брата помочь ей вернуться на Родину.

Рассказывая о мытарствах своей сестры, Петр Карлович сокрушенно закончил: «Вы не представляете себе, как мне стыдно односельчанам в глаза смотреть. Будто не Анна, а я предал нашего отца и дядю, отдавших жизнь за революцию, за Советскую власть в Оренбуржье». У меня почему-то невольно вырвалось:

— А ваш отец не с Дмитрием Клейменовым вместе воевал?..

— Да, — удивленно ответил мой собеседник, — а вы откуда его знаете?

— Но он же из Ивановки. Волость-то одна.

Петр Карлович посмотрел на меня испытующе, а затем сказал:

— Вы знаете, у меня есть тетрадь с воспоминаниями моего дяди Якова. В ней немало написано о Клейменове и других оренбургских чекистах. Эта тетрадь — наша семейная реликвия, мы ее очень бережем, но, честно говоря, не убеждены, что в ней все правда. Дело в том, что дядя Яков был человек с буйной фантазией.

Стоит ли говорить о том, что через несколько минут я уже держал в руках сшитую из разрозненных, порой разного формата листов, довольно прилично сохранившуюся тетрадь, на титульном листе которой каллиграфическим почерком было выведено: «Из записок чекиста».

Воспоминания Якова мною были прочитаны залпом здесь же, в горнице дома Петра Карловича. И тогда уже меня поразила дотошная педантичность автора в указании дат, фамилий, улиц. Здесь же были ссылки на официальные документы, протоколы заседаний губернской ЧК. Обвинения Якова в буйной фантазии были явно необоснованны.

Да, хорошо, что есть еще люди, которые бережно относятся к семейным реликвиям. Эти альбомы, дневники, памятные вещи помогают хоть в малой доле восстановить давно ушедшее время. Сколько бесценно дорогого уходит в небытие из-за нашего незнания, равнодушия, нелюбопытства! А ведь в этих свидетельствах прошлого заключена огромная воспитательная сила.

Двадцатые годы. У кого из современников не дрогнет сердце от прикосновения к событиям героическим и романтичным. Молодая республика защищает себя от бесчисленных врагов, смело ломает старую государственную машину, старую классовую мораль и провозглашает новые ценности.

Впрочем, это для нас далекие годы кажутся романтичными, а для участников они были тяжелыми и голодными. Следы разрухи и запущения были видны всюду. Губернский город Оренбург, как и Орск, и Бугуруслан, жил тревожно, в ожидании предстоящих перемен. Среди обывателей ползли слухи о новом наступлении Дутова, о зверствах карательного отряда прапорщика Сальникова, об антисоветском перевороте Сапожкова в Бузулуке… Каждый уезд имел своего атамана. Порой в банде насчитывалось с десяток головорезов, никакой идейной платформы у них не было. Было желание пограбить. И грабили, и убивали.

Неспокойно было в казачьих селах. Большинство казаков, которые не ушли с Дутовым, считали, что Советская власть должна оставить за ними прежние привилегии. Казачьи земли, лесные угодья — неделимы. Кацапам, то есть пришлым, неказакам, здесь ничего принадлежать не может.

А тут еще неурожай. В 1921 году собрали всего по 60 килограммов с десятины. Где голод, там тиф, туберкулез, беспризорщина.

В Оренбургском губкоме партии приходилось оперативно решать многие проблемы. Однако из сотни больших и малых дел главным было укрепление Советской власти на местах, защита Оренбуржья от классового врага. Губком партии стягивал в Оренбург наиболее зрелых коммунистов, имеющих опыт организаторской работы. Из Шарлыкского района был отозван командир отряда ЧОН Клейменов.

Май. 1921 год
(Из записок Якова Н.)

Май в наших краях — лучший месяц. Сочная зелень радует глаз, всюду буйство красок от соцветий сирени, шиповника, черемухи. Но такого, как этот, я не помню. Печет, как в июле, южный горячий ветер гонит пыль. Старики говорят, что таким был май в голодном 1911 году.

Ко всем несчастьям, председатель волисполкома приказал мне встречать на станции все поезда и не разрешать снимать с них тифозных больных. Пусть везут в Оренбург или Бузулук: там им могут помочь, а у нас один исход — в ящик. Как не отнекивался, вручили три мотка выстиранных бинтов, немного корпии и бумажный фунтик хины. Тоска и только. От невеселых дум отвлек станционный колокол: прибывал со стороны Сорочинска состав теплушек. Из первой на ходу выскочил коротконогий красноармеец и, увидев мою повязку, требовательно крикнул:

— Врача надо! Командир наш занедужил. Может, тиф или другая какая зараза.

Я объяснил красноармейцу положение дел на станции, а сам тем временем решил посмотреть на больного. И кого, вы думаете, я увидел? Димку Клейменова, геройского нашего друга. Лежал он иссиня-мраморный — под кучей шинелей, глаза закрыты, скрипит зубами, а сам трясется.

— Вчера был в форме, смеялся, — рассказывал красноармеец, — а сегодня, видишь, как разрисовало, не иначе, тиф.

— Сам ты тиф, — возразил я. — Не видишь, что ли, лихоманка трясет его.

— Откуда ты так точно знаешь? — обрадовался коротконогий.

— От верблюда. Командир ваш — Клейменов Дмитрий, ивановский он. С ним мы вместе от дутовцев в восемнадцатом прятались. Вот с тех пор и мается он этой лихоманкой, — сказал я. И, пока окружившие нас красноармейцы приходили в себя от удивления, достал хину и отсыпал из фунтика на спичечный коробок.

— С водкой ее пользительнее принимать, — сказал кто-то с уважением.

Я согласился. И через несколько минут тесаком разжали Димкину челюсть и влили ему нашу суспензию. Смотрю, глаза не открывает, а кадык ходит — значит, нормально.

Вот так и уехал с Клейменовым в Оренбург и стал сотрудником губЧК. Не скажу, что мне поручали ответственные операции, но и не без пользы для дела революции находился там.

Аппарат ЧК был небольшой, а дел невпроворот. Особо беспокоило нас наличие контры в городе. Были случаи, когда ночью стреляли в патрулей, в окна губкома партии и даже нашей ЧК. Вот в те неспокойные дни и произошла накладка, в которой, кроме меня, виноватых не было. Мог попасть и под трибунал, да Клейменов заступился. А дело было так. Писал я протокол допроса, который проводил Клейменов с задержанным на рынке последышем Елатомцева — Сергеем. Чтобы было понятно, расскажу о нем поподробнее. В 1917 году по ранению Дмитрий вернулся в Ивановку. А тут самая горячая пора выборов в Учредительное собрание. Местные богатеи своих делегатов хотят протолкнуть, ходят по дворам и уговаривают, а где и грозят крестьянам, чтобы голосовали за их избранников. Но не тут-то было. Клейменов, мой брат Карл и еще несколько фронтовиков такую агитацию повели среди односельчан, что нашим богатеям пришлось исходить злобной пеной. Слух даже пустили, что Клейменов получил от большевиков взятку в двадцать миллионов. Не помогло. Народ за Димкой пошел, а в восемнадцатом избрал его председателем волисполкома.

В июне восемнадцатого пошли дожди. Что может быть радостнее события для нашего оренбургского хлебопашца?! Все по селу ходят радостные, друг друга табачком угощают. А тут под утро в Ивановку ворвались наметом дутовцы. За главного у них прапорщик Сальников. Молодой, а кровопиец из кровопийцев. Чуть что — шашкой так и полоснет человека. По его приказу в этот день перед зданием волисполкома расстреляли 14 башкир, которых пригнали из Старо-Юлдашева.

Схватили дутовцы и Димку Клейменова. Заталкивая нашего председателя в амбар, хозяином которого был церковный староста, рыжий есаул пригрозил:

— Не боись. К вечеру догонишь краснопузых башкир.

Крутившиеся при этом разговоре деревенские мальчишки тотчас разнесли страшную весть по домам. Село забурлило, и все ивановцы двинулись к дому, где остановился Сальников. Тот не заставил себя ждать: вышел осоловелый от водки на крыльцо, а с ним хуторянин Елатомцев, известный в крае скупщик хлеба.

— Чего базарите, чего спокойно отдохнуть не дадите защитникам нашим?! — зло закричал Елатомцев. — Вишь, кого нашли защищать!

— Ты не шуми на нас, Иван Сергеевич, не пужай, — шагнул из затихшей толпы дед Афанасий, человек степенный, уважаемый. — Скажу тебе и господину атаману только одно: Клейменов — человек честный, на селе нет на него обиженных. Расстреляете его, в Ивановке вам делать будет нечего.

— Правильно! — закричали в толпе.

И вот тут-то произошло самое загадочное. До сих пор не знают ивановцы, что заклинило в пьяной башке кровопийцы Сальникова. Он уперся руками в перила крыльца и заплетающимся языком спросил:

— Это что, так думают все? Народ весь?

— Да, да!! — зашумела толпа.

— Ну, хорошо, — заключил Сальников, — отпустим мы вашего Клейменова, — тяжело развернулся и шагнул в избу.

Потом к вечеру, когда отрезвел Сальников и спохватился, дутовские казаки зашастали по домам, искали нашего председателя, но найти его было непросто. Так и уехал Сальников со своими головорезами не солоно хлебавши.

Вот теперь вы знаете, кто такой Елатомцев. А младший сын его Сергей был гаденыш из гаденышей. Весь в отца своего.

Веду, значит, я протокол, а тут Дмитрия Ивановича председатель губЧК вызывает к себе.

— Я мигом, — бросил мне Клейменов и стремительно, как всегда ходил, вышел из кабинета.

Описывать подробно всю гадость, которая произошла за эти пять минут, у меня нет желания. Такого позора я никогда раньше не переживал. Словом, сбежал от меня Елатомцев. До сих пор понять не могу, почему решил дать ему закурить? Вот и дал. Он меня в брюхо как саданул кулаком, я так и согнулся: ни вздохнуть, ни выдохнуть. А он в окно — и как не было. Часовой говорит, никого не видел, да и прохожие, кого удалось спросить, тоже руками разводят.

Отстранили меня от оперативной работы. Вот в эти дни бездействия, когда пришлось наводить порядок в документах нашей комиссии, и узнал я о настоящих чекистах. Об Авдееве, например. В январе 1922 года из Самарской губернии прорвались к нам потрепанные в боях остатки одной банды. Сабель восемьдесят насчитывалось. А возглавлял их бывший старший унтер-офицер Серов. Тот самый, который поддержал Сапожкова в Бузулуке. Ничего не скажешь, отчаянный рубака. Рассказывают, силы необыкновенной, ловкий, как черт. Свободно один против пятерых отбивался. Сам он из наших оренбургских краев. Знал, что прошлогодний голод пошатнул многих в сознании, породил недовольство, особенно среди казаков. Вот и надеялся пополнить свою банду за счет недовольных и тех, кто временно попрятался от Советской власти. Крупных сел, где ему отпор могли дать, Серов избегал, а обычно на рассвете врывался с криком и пальбой в маленькие хутора и станицы и начинал разбой. Всех, кто, на его взгляд, мог симпатизировать Советской власти, тут же расстреливал, дома их грабил, а затем сжигал.

Вред банда Серова наносила большой, а главное, была неуловима. Чуть что, уходила в казахские степи и там в известных только Серову припойменных зарослях Большой Хобды отсиживалась неделями. А затем вновь разбойничала.

Вопрос о поимке Серова был поставлен на губисполкоме, и там поручили ЧК в месячный срок покончить с бандой. Для ликвидации Серова выделили чоновцев и часть регулярных войск.

Вот тут в ЧК и была разработана операция по засылке в банду чекистов, под видом бежавших от преследований Советской власти кулаков и недовольных казаков. Нужно было узнать, где отлеживается банда, кто ей тайно помогает, каким вооружением она располагает. С заданием блестяще справился чекист Авдеев…

7
Перейти на страницу:
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело