Полина; Подвенечное платье - Дюма Александр - Страница 28
- Предыдущая
- 28/65
- Следующая
– Послушайте, – продолжал я, – может быть все это не столь безнадежно, как мне представляется. Еще ничего не было окончательно решено между вами и графом; в свете об этом никто не знает, ходят какие-нибудь неопределенные слухи, предположения и только, – не правда ли?
– Сегодня граф провожал нас только во второй раз.
– Прекрасно! Придумайте любой предлог, какой только вам будет угоден, но не принимайте его; затворите дверь вашу для посетителей; для графа так же, как и для всех. Я беру на себя труд объяснить ему, что визиты его будут бессмысленны.
– Альфред! – воскликнула матушка испуганно. – Будь благоразумен и осторожен. Граф не из тех людей, которых выпроваживали бы вот так запросто, не удостоив вразумительных объяснений.
– Будьте покойны, матушка, – я буду неукоснительно соблюдать все необходимые приличия. Что же касается причины, то я назову ему одну.
– Поступай по своему усмотрению, ты глава семейства, Альфред, и я ничего не сделаю против твоей воли; но заклинаю тебя Небом, обдумай каждое слово, которое ты скажешь графу, и, если откажешь, смягчи отказ свой, насколько сможешь.
Матушка заметила, что я беру свечу, чтобы идти, и тут же проговорила:
– Ах, Боже мой! Я и не подумала о том, как ты, должно быть, устал! Ступай в свою комнату; завтра еще будет время все обсудить.
Я подошел к ней и обнял, она удержала меня за руку и спросила:
– Ты обещаешь мне не задеть гордости графа?
– Обещаю, – я обнял ее еще раз и вышел.
Матушка верно заметила: я валился с ног от усталости. Я тотчас лег в постель и проспал до десяти часов утра.
Проснувшись, я нашел у своей постели письмо графа. Я ожидал его, но не мог и предположить, что оно будет столь спокойным и сдержанным; это был образец вежливости и приличий. Вот что он писал:
«Милостивый государь!
Несмотря на все мое желание доставить к вам это письмо как можно скорее, я не мог послать его ни со слугой, ни с другом. Это обыкновение, принятое в подобных обстоятельствах, могло бы возбудить беспокойство между лицами, которые для вас столь дороги и которых, я надеюсь, вы позволите мне считать, несмотря на то что произошло вчера у лорда Г., непосторонними.
Однако вы прекрасно понимаете, что те слова, которыми мы с вами обменялись, требуют объяснения. Будете ли вы столь добры и не назначите ли час и место, где сможете предоставить мне его? Это дело требует, я думаю, чтобы его сохранили в тайне и чтобы не находилось при том других лиц, кроме тех, которых оно касается; но, если вы хотите, я привезу двух своих друзей.
Вчера я доказал вам, как мне кажется, что я смотрел уже на вас как на брата; поверьте, что для меня дорого будет стоить отказаться от этого и что мне придется идти наперекор всем надеждам и чувствам, чтобы считать вас своим врагом.
Я ответил ему тотчас:
«Вы не ошиблись, граф: я ожидал письма вашего и со всей искренностью благодарю за предосторожность, предпринятую вами, чтобы доставить его ко мне… Но поскольку эта предосторожность будет излишней в отношении вас и так как нужно, чтобы вы как можно скорее получили этот ответ, то позвольте мне послать его со слугой.
Вы справедливо считаете, что объяснение между нами должно состояться; оно будет иметь место, если вам угодно, даже сегодня. Я поеду верхом и буду прогуливаться в час-два пополудни в Булонском лесу, по аллее ла Мюет. Я не имею нужды говорить, что мне приятно будет встретить там вас. Что же касается свидетелей, то я совершенно согласен с вами: они не нужны при нашем с вами свидании.
Мне не остается ничего более сообщить на письмо ваше, как упомянуть о своих чувствах к вам. Я бы искренне желал, чтобы мое сердце могло внушить мне те же чувства, которые вы питаете ко мне. К несчастью, мною движет лишь совесть.
Написав и отправив это письмо, я пошел к матушке; она спрашивала, не приходил ли кто от Горация, и после ответа, что я дал ей, она заметно успокоилась. Что касается Габриэль, то она испросила позволения остаться в своей комнате – ей позволили. К концу завтрака лошадь уже была готова. Приказания мои были исполнены в точности: к седлу была прикреплена кобура, в которую я поместил пару прекрасных дуэльных пистолетов, уже заряженных; я не забыл, что граф Гораций никогда не выезжал без оружия.
В одиннадцать часов с четвертью я уже прибыл к условленному месту: так велико было мое нетерпение. Я направил лошадь к аллее, проехал ее всю и когда повернул назад, то заметил всадника на другом ее конце: это был Гораций. Узнав друг друга, мы пустили своих лошадей галопом и встретились на середине аллеи. Я заметил, что у него, как и у меня, была седельная кобура.
– Вы видите, – обратился ко мне Гораций, улыбаясь и учтиво раскланиваясь, – что желание мое встретиться с вами было никак не меньше вашего, раз я, как и вы, прибыл раньше назначенного часа.
– Я сделал сто лье за сутки, чтобы иметь эту честь, граф, – ответил я, тоже кланяясь.
– Я предполагаю, что причины, заставившие вас так скоро приехать, не являются тайной, и я надеюсь о них услышать. Хотя не буду скрывать, что для меня желание узнать вас и пожать вам руку вполне могло стать серьезным основанием, чтобы совершить подобную поездку в еще более короткий срок. Однако я не настолько тщеславен, чтобы думать, что подобная причина вынудила вас оставить Англию.
– И вы считаете справедливо, граф. Вещи гораздо более важные, такие как забота о моем семействе, честь которого едва не скомпрометировали, были причиной моего отъезда из Лондона и прибытия в Париж.
– Ваши речи, – произнес граф, снова вежливо кланяясь и с улыбкой, становившейся все более и более язвительной, – позволяют мне надеяться, что истинной причиной этого возвращения не было письмо госпожи Нерваль, в котором она уведомляла вас о предполагаемом союзе между вашей сестрицей и мной.
– Вы ошибаетесь, – возразил я, кланяясь, в свою очередь, – я приехал единственно для того, чтобы воспрепятствовать этому супружеству; оно не может состояться.
Граф побледнел, и губы его сжались; но почти тотчас он снова обрел спокойствие.
– Надеюсь, – сказал он, – вы оцените, с каким хладнокровием я выслушиваю те странные ответы, которыми вы меня удостаиваете. Это и есть неоспоримое доказательство моего желания сблизиться с вами – и это желание так велико, что я имею нескромность продолжить нашу беседу. Не окажете ли вы мне такую честь, милостивый государь, не возьмете ли вы на себя труд объяснить мне, чем я заслужил эту слепую антипатию, выражаемую вами так открыто? Поедемте рядом, если хотите, и окончим наш разговор.
Мы пустили лошадей шагом и со стороны наверняка походили на друзей, которые просто прогуливаются.
– Я слушаю вас, – произнес Гораций.
– Сначала граф, позвольте мне, – сказал я, – поправить суждение ваше о том мнении, которое я имею о вас. Это не слепая антипатия, а рассудительное презрение.
Граф привстал в стременах, как человек совершенно выведенный из терпения; потом, приложив руку ко лбу, сказал голосом, в котором трудно было уловить хоть малейшее волнение:
– Подобные чувства довольно опасны, чтобы их питать и, в особенности, говорить о них человеку, которого вы совершенно не знали прежде.
– А кто вам сказал, что я не знаю вас совершенно? – ответил я, смотря ему в лицо.
– Однако, если память меня не обманывает, я встретился с вами впервые только вчера.
– Но, тем не менее, случай, или, скорее, Провидение, уже сводили нас; правда, это было ночью, когда вы меня не видели.
– Вы говорите загадками, – сказал граф, – освежите мои воспоминания.
– Я был в развалинах аббатства Гран-Пре, ночью с 27 на 28 сентября.
Граф побледнел и положил руку на седельную кобуру; я сделал то же движение; он заметил его.
– Что же с того? – не сдавался граф, стараясь сохранить самообладание.
- Предыдущая
- 28/65
- Следующая
