Дорога Короля - Гринберг Мартин - Страница 46

— Но вы все же не видите препятствий для того, чтобы местные жители продолжали отправлять этот обряд? — Эрнест не сумел скрыть своего удивления.

— Ну, во-первых, в нынешние времена он в достаточной степени обезврежен, если можно так выразиться, — с тонкой улыбкой ответил священник. — И почти наверняка деревенские жители понятия не имеют, что некогда с этой красивой церемонией было связано поклонение языческой богине. Я, во всяком случае, никогда не слышал, чтобы они упоминали ее имя. Хотя они по-прежнему называют ее «Она», но местоимения в местном диалекте имеют до некоторой степени взаимозаменимый характер; по-моему, в самом худшем случае они ассоциируют ее с Пресвятой Девой Марией. Это, разумеется, отдает этакой мариолатрией[2], чего я как священнослужитель одобрить, разумеется, не могу, но в этом по крайней мере нет никаких языческих ассоциаций.

— А мне это представляется даже довольно забавным, — заметила Элис. — Помню, еще девочкой я вместе с другими ходила от одного колодца или источника к другому… И картины, которые делал мистер Фабер, казались мне исполненными такого глубокого смысла! А ведь эти мозаичные изображения собирали из всяких кусочков, обломков, веточек, лепестков… Дедушка! — Она повернулась к старику. — По-моему, у мистера Пика прекрасная идея! Давай и мы с тобой вмешаемся и настоим на том, чтобы в этом году возобновили праздник украшения колодцев!

— Что до меня, то я полностью в вашем распоряжении! — с энтузиазмом воскликнул Эрнест. — И вы, я надеюсь, простите мне, если я скажу, что моя тетя, несмотря на всю ее внешнюю набожность, никак не может служить — в моих глазах по крайней мере…

— Примером человека, истинно верующего, так? — мягко закончил за него священник. — Увы, мой дорогой, и я больше уже не могу воспринимать ее как истинную дочь Церкви. На мой взгляд, простые крестьяне с их безыскусным стремлением устроить праздник в честь чуда воды, которая необходима для нашей жизни даже больше хлеба насущного, обладают куда большей верой, чем леди Пик способна поместить в своей душе. Если, конечно, — прибавил он, словно упрекая себя в недостаточном милосердии, — милостивый наш Господь не даст ей сил увидеть бревно в собственном глазу… В общем, мистер Пик, вы меня совершенно убедили! — И старик раскрытой ладонью так шлепнул по столу, что чашки зазвенели, и тут же озорно подмигнул Эрнесту. — Мы с вами заключим сделку, хорошо? И оба бросим вызов леди Пик! Я объявлю, что с этого года возобновляется праздник украшения колодцев, а вы сделаете все возможное, чтобы спасти семейство Гибсонов от принудительного выселения.

«И это будет очень нелегко…» — мелькнуло у Эрнеста в голове, однако он уже с готовностью протягивал викарию руку.

— Решено, падре! Такая игра стоит свеч!

После чая Элис предложила проводить его до калитки. Он уже хотел было сказать, что в этом нет никакой необходимости, когда вдруг понял, что ей хочется поговорить с ним о чем-то еще, но так, чтобы не слышал дед.

И когда она объяснила ему, в чем дело, он был просто потрясен.

Они, собственно, уже готовились проститься, когда она вдруг схватила его за руку.

— Мистер Пик… или, может быть, я могу называть вас просто Эрнест? А вы можете звать меня Элис… впрочем, вы уже знаете мое имя.

— Пожалуйста, называйте меня так, как вам нравится, — смущенно пробормотал он.

— Хорошо, Эрнест. Значит, вы заступитесь за миссис Гибсон? Ведь то, что с ней случилось… так понятно! Это могло случиться во время войны с любой женщиной! Даже, например… — Она остановилась и, выпрямившись как тростинка, посмотрела ему прямо в глаза. — Например, со мной!

— Вы хотите сказать…

— Да. Я была любовницей Джеральда. И сейчас я сама отвечу вам на тот вопрос, который вы хотите задать: нет, я не чувствую себя падшей женщиной! Ни чуточки! И я очень рада, что помогла ему стать настоящим мужчиной, прежде чем его жизнь так внезапно оборвалась… Я, кажется, вас шокирую? Прошу прощения, коли так.

Эрнест смотрел на нее, словно впервые. На лице ее он читал пренебрежение и отвагу. Он заметил, как мучительно стиснуты ее пальцы, и вспомнил, как дрожал ее голос, когда она признавалась в своем «падении». И неожиданно для себя услышал собственный голос:

— Что вы, Элис! Вы ничуть меня не шокировали, правда! И честное слово, я уверен в одном: вашему Джеральду здорово повезло в жизни!

— Спасибо вам, — шепнула она, рывком приблизилась к нему, быстро поцеловала в щеку и бросилась к дому.

— Погодите! — крикнул Эрнест.

— Нет, сейчас не могу!

— Но я забыл предупредить своего приятеля Тинклера… Пожалуйста, передайте ему, что я вернулся в замок!

— Конечно передам! До свидания!

Эрнест шел домой, и в душе у него бушевала целая буря чувств. Но самым сильным из полученных впечатлений было то, что ему удалось (да еще в доме священника!) встретить женщину, которая обладала куда большим мужеством, чем иной мужчина.

Собрав всю свою волю в кулак, он заставил себя быть вежливым с теткой; за обедом он непринужденно болтал с ней — во всяком случае, пока в столовой находилась прислуга — о своем визите к священнику (что несколько смягчило леди Аглаю), о красоте местных пейзажей и о своем неопределенном пока желании написать несколько картин. Он, правда, не смог удержаться от довольно абстрактных замечаний по поводу плачевного состояния сельских общин, но успешно избежал прямых намеков на семейство Гибсонов и на теткин отказ одолжить газонокосилку деревенской крикетной команде. И лишь когда в гостиную был подан кофе и они остались с тетей наедине, он решился затронуть первую из тем.

Самым спокойным и благоразумным тоном он заметил, что, как ему показалось, и старый священник, и особенно мисс Поллок весьма обеспокоены судьбой несчастной миссис Гибсон и ее малолетних детей.

Однако при упоминании этой фамилии лицо леди Пик стало твердым и холодным, как мрамор.

— Очень буду признательна, дорогой, если вы никогда впредь не станете затрагивать эту тему. Упомянутая вами женщина — страшная грешница, и ее необходимо наказать!

— Но тетя! Ведь дети же не виноваты…

— Молчите, сэр! Обязанностью знатных и авторитетных лиц является забота о соблюдении их подопечными всех христианских ценностей. Именно этим я и занимаюсь!

«Господи, да какой смысл говорить с ней? — в отчаянии думал Эрнест. — Ну что ж, я по крайней мере попытался это сделать».

— Хорошо, тетя, я все понял, — сказал он, снова взяв себя в руки. — А теперь прошу вас извинить меня: мне еще нужно кое-что сделать.

— Сделать?

— Да, сделать. — И Эрнест решительно отставил в сторону пустую чашку. — Я сегодня узнал массу интересных вещей, и, в частности, мне рассказали о замечательной церемонии украшения колодцев. В этом году ритуал решено возобновить, и я вызвался подготовить для него несколько эскизов. — Он поднялся и, слегка кивнув тетке, направился было прочь.

— Никаких картин ты писать для этого не будешь! — прогремел ему вслед теткин голос. — Это же чистейшее язычество!

— Вы так думаете, тетя? — Эрнесту казалось, что сердце у него вот-вот выпрыгнет из груди, но голос его не дрогнул. — А вот наш священник придерживается иного мнения. Вообще-то он считает, что этот обряд с течением лет был практически полностью христианизирован. А сюжеты тех картин, которые я собираюсь писать, основаны исключительно на библейских мотивах. Всего хорошего, тетя, желаю вам приятно провести вечер. Впрочем, вряд ли мы успеем еще увидеться перед сном, так что заодно и спокойной ночи.

И Эрнест поспешно вышел за дверь, чтобы не становиться свидетелем нового взрыва бешенства со стороны леди Аглаи.

Но поднявшись к себе и достав из папки первый чистый лист бумаги, он вдруг обнаружил, что мысли его столь же пусты и чисты, как этот лист. Он представил себе, каково сейчас несчастной миссис Гибсон — сидит себе одна в своем домишке, стоящем на отшибе, а вокруг, наверное, плачут дети, и ни она, ни они не знают, будет ли через неделю у них крыша над головой… Эрнест по-прежнему сидел без движения, держа в вялых пальцах карандаш и погрузившись в глубокую задумчивость, когда к нему вошел Тинклер. Верный слуга собирался перетряхнуть и перестелить хозяину постель, выложить на подушку пижаму и приготовить очередную порцию валериановой настойки. Подойдя к окну, чтобы задернуть шторы, Тинклер сочувственно спросил: