Часы - Пантелеев Леонид - Страница 11

• Предыдущая
• 11/15
• Следующая

— За что?

— За дрова.

Покраснел Петька самым отчаянным образом.

— За какие дрова? — спрашивает, а сам чернявенькому в глаза посмотреть не может.

— За такие, — говорит чернявенький. — Сам знаешь, за какие… А только дело вышло так. Пятаков этот еще раньше дрова воровал. Продавал торговкам на Слободе. Попался. Первый раз ему выговор сделали. Ну, он побожился, что больше воровать не будет… А тут опять с дровами история. В ту ночь разворотил кто-то саженей пять. Я-то знаю, кто, а все на Пятакова подумали. Пятакова за такие дела — в реформаторий… Хоть он и не виноват, а виноват ты.

Замолчал чернявенький, молчит и Петька. Нет у Петьки духу отпираться. Ждет Петька, что ему еще чернявенький скажет. А чернявенький говорит такое:

— Придется тебе сознаться, что воровал дрова ты, а не Пятаков…

— Как? — говорит Петька. — Как воровал? Не воровал я!.. Иди ты!..

— А что же ты?.. В бирюльки играл?

Не знает Петька, что и сказать. Не расскажешь ведь про часики.

— Я, — говорит, — это просто так разворотил. От злости.

Усмехнулся чернявенький.

— Ну, — говорит, — это как хочешь. Тем для тебя лучше. Но сознаться ты все-таки должен.

— Спасибочки! — говорит Петька. — Что я — дурак сознаваться?.. Не дурак я…

Говорит чернявенький:

— Это, — говорит, — совершенно верно. Просто так — глупо сознаваться. Но если из-за тебя товарищ гибнет… Неужели ты можешь товарища предать?

— Нет! — говорит Петька. Покраснел, обидно Петьке. — Нет, — говорит, — это ты брось. Меня на Кордоне вся братва знает. Я не легавый. Я за товарища всегда постоять могу, я не гад какой-нибудь…

— Ну, так вот, — говорит чернявенький, — иди к Федору Ивановичу и чистосердечно признайся. Так, мол, и так, — дрова я разворотил. Тебе за это ничего не будет, — выговор разве, а Пятакова спасешь. Гибнет Пятаков в реформатории. Ладно?

Мотнул Петька головой.

— Ладно, — говорит, — схожу. Мне, — говорит, — плевать в высшей степени. Мне хоть в тюрьму отправляй… Не боюсь.

Соврал Петька. Как ушел чернявенький, лежит Петька и думает:

“А что, если и вправду за такую вещь в тюрьму отправят? Ведь это что же? Это значит — кончено! Это — прощай, часики…”

Расстроился Петька от таких мыслей. И не знает Петька — идти или не идти к Федору Иванычу.

Думал, думал — надумал:

“Пойду. Потому что нехорошо, если человек гибнет. Хоть он и паразит, а нехорошо. Свой все-таки парень”.

Оделся Петька не спеша и стал ждать Рудольфа Карлыча.

Пришел Рудольф Карлыч. Петька и говорит:

— Разрешите, — говорит, — повидать заведующего. Разрешите мне отлучиться.

— Зачем? — спрашивает Рудольф Карлыч. — Какие у тебя дела? Может быть, тебя кто обидел? Может быть, я тебя обидел? Может быть, я тебе кушать мало даю?

— Нет, — говорит Петька, — кормите вы меня, спасибо, на убой. И никто меня не обидел. А только нужно мне заведующего по очень важному делу.

— Ладно, — говорит немец. — Если очень нужно, то иди. Но ненадолго… Тебе еще нужно выдерживать карантин.

Вздохнул Петька.

— Приду, — говорит, — не знаю когда. Может быть, совсем не приду. Прощайте.

Вздохнул Петька и пошел к Федору Иванычу.

Приходит в его квартирку, а его нет. Он в экономии по хозяйству.

В квартирке мужчина какой-то сидит. С портфелем. В ботинках “джим”. Тоже Федора Иваныча ждет. Ногти покусывает.

Стал Петька у дверей — ждет. А мужчина с портфелем ногти кусает.

“Что за дядька? — думает Петька. — По какой надобности пришел? Из кооперации, наверное, деньги за продукты получать. Или, может быть, монтер…”

А тут Федор Иваныч входит.

Петька к нему:

— Здрасти.

— А, — говорит Федор Иваныч. — Выздоровел? Так… Молодец.

А сам к другому, который в “Джимах”:

— Здравствуйте. В чем дело?

Встает этот, который в “Джимах”, и медленно говорит:

— Здравствуйте. Я к вам из детского реформатория. По поводу Георгия Пятакова. Представьте, — говорит, — вчера ночью Пятаков бежал из реформатория.

Задрожало у Петьки сердце. И мысли в голове заволновались. Не слышит Петька, что дальше говорят; одно думает: “Сознаваться или не сознаваться?”.

А Федор Иваныч уж руку обкусанную пожимает и говорит:

— Бумаги вы получите в канцелярии. Так. До свидания.

И сразу к Петьке.

— Ну, — говорит, — какое у тебя дело? Зачем пришел? Выкладывай…

Покраснел Петька.

— Я, — говорит, — к вам. Не найдется ли у вас книжечки какой-нибудь почитать?

— Что? — говорит Федор Иваныч. — Книжечки? Так. Найдется. Есть у меня для тебя много разных книг.

Открыл Федор Иваныч шкаф.

— Выбирай, — говорит, — сколько хочешь.

Стал Петька в шкафу рыться и набрал целую охапку книг. И маленьких и больших. И с картинками и без картинок. Снес в лазарет и целую неделю от нечего делать читал.

Так и не сознался Петька в своей вине. Не было потому что смысла сознаваться. Но когда чернявенький у него спросил:

— Был ты у Федора Иваныча?

— Был, — ответил Петька. И покраснел.

— Молодец, — сказал чернявенький, — ты парень что надо. Выздоравливай скорей.

И похлопал Петьку по плечу.

А Петьке совестно стало, и отвернулся Петька к окну.

И вот, наконец, выписался Петька из лазарета.

А тут как раз занятия начались. Уроки. Устроили Петьке небольшой экзамен и определили его в класс “Б”. К самым малышам.

Обидно, конечно, и неприятно.

Чернявенький и другие всякие там дроби проходят, а Петька с малышами:

“Саша у Маши, а Маша у Саши”.

Обидно ужасно.

Вот раз подходит Петька к чернявенькому, — а ему фамилия Миронов, — и говорит:

— Нельзя ли мне перейти в ваш класс?

— Нет, — говорит Миронов. — Это, брат, нельзя. Знания твои хромают. Но если ты очень хочешь, можешь догнать наш класс по всем предметам. Тогда и перейдешь.

— Вот еще! — говорит Петька. — Очень мне надо… Очень мне сдались ваши предметы. К черту! Не буду!

И стал Петька дальше с малышами твердить:

“Саша у Маши, а Маша у Саши…”

Но тут неприятность вышла.

У которых ребят родные имеются — по субботам большой праздник. По субботам в приюте Клары Цеткин отпуска и свидания. И приходят к ребятам разные мамаши и папаши с кулечками и узелками. А в кулечках — известно — гостинец: пирога кусок, булочка какая-нибудь, котлетка, яблоко…

• Предыдущая
• 11/15
• Следующая