Там, за рекой - Пальман Вячеслав Иванович - Страница 6
- Предыдущая
- 6/48
- Следующая
Запах этот он знал: то был запах конуры во дворе Молчановых. Запах Лобика. Медвежонка, рядом с которым прошло детство.
Архыз прекрасно видел в сумрачном лесу и хорошо слышал запахи и звуки. Он уже не бежал, не шёл, а крался. Вытянувшись, хвост на отлёте, несколько прижавшись к земле, он клал свои толстые лапы на снег так, что они ложились не одним только следом, а всем запястьем — мягко и не грузно — и не проминал наст даже около кустов, где снег всегда менее крепок.
Архыз замер и прижался к камням. Близко за скалами послышалось шумное сопение. Звенели потревоженные листья. С удвоенной осторожностью и с каким-то очень лёгким сердцем, словно находился он не в диком лесу, а опять на своём дворе, Архыз подполз к угловатому камню, бдительно и хитро прикрыв заблестевшие глаза. Теперь он знал, кто там, впереди, и уже не боялся. Он попросту возобновлял игру, прерванную полгода назад.
Небольшой, но очень лохматый годовичок пятился к скале задом, лапами очёсывая перед собой пружинисто согнувшийся куст шиповника. Всей пастью медвежонок непрерывно хватал из-под лап ягоды и жевал их споро, но с какой-то откровенной досадой. Нетрудно догадаться, что его сердило. Ягоды шиповника, с точки зрения гурмана, устроены не очень удачно: в сладкой и вкусной оболочке таились волосатые семена. Кому понравится мёд пополам со старой, слежавшейся ватой!
Медвежонок счесал с пучка веток последние ягодки, но все ещё продолжал пятиться назад. Ветки внезапно вырвались, он не удержался на крутом склоне и беззвучно повалился на спину, но тут же по-кошачьи перевернулся и… оказался прямо перед Архызом. Мгновение испуга, ужаса. Они отпрянули в разные стороны, вздыбились, сверкнули глазами. Это было решающее мгновение. Или, не разобравшись в родстве, кинутся сейчас в схватку, и тогда прощай дружба и все прошлое, потому что запах крови способен заглушить благоразумие и трезвость. Или узнают друг друга…
Архыз как-то по-странному тявкнул, как будто упрекнул на своём языке или устыдил: «Ай-я-яй, своих не узнаешь!» Медвежонок удивлённо вытянул шею, нос у него заходил, сморщился. «Ну, прости, брат, испугал же ты меня», — говорили его глаза, а вслед за этой несомненно дружеской мимикой он вдруг упал на спину и задрыгал лапами, словно в хохоте зашёлся. Ну до чего смешно! Архыз подпрыгнул ближе, потом через него, ляскнул зубами, а Лобик — молочный брат его, изловчился и легонько зацепил когтистой лапой по боку собаки. Обменявшись столь своеобразными приветствиями и любезностями, они легли животами на снег, почти нос к носу, и стали рассматривать кусты по сторонам, камни и свои лапы, не встречаясь, однако, взглядами, что являлось, по-видимому, высшей формой вежливости. «Не лезем в душу», — сказали бы по этому поводу люди. Просто и содержательно: «Ну, как ты, брат?» — «А ты как?» — «Да вот, как видишь».
До чего же здорово, что встретились!
Очень лениво начало рассветать. Тусклое небо подымалось выше, освобождая место ясному дню; стали видны отдельные деревья, чёрный обрыв внизу у реки, дымки над посёлком на той стороне и примятые кусты без ягод. Начиналось утро.
Медвежонок вскочил и боком-боком, оглядываясь и озорно сверкая жёлтыми глазками, побежал в гору, явно приглашая за собой Архыза. Тот вскочил и, пританцовывая, какое-то время бежал за Лобиком. Но когда Лобик остановился, чтобы перевести дух, Архыз, в свою очередь, запрыгал около него, сделал круг и побежал обратно, повизгивая от удовольствия, потому что Лобик принял приглашение и последовал за ним. Чуть погодя все это дважды повторилось, и стали ясными манёвр и цель: каждый приглашал друг друга в гости, за собой.
Захваченный воспоминаниями, Лобик спустился вслед за собакой почти до самой реки. Уже виднелись дома посёлка, какие-то звуки человеческой деятельности доносились сюда. Он двинулся было к воде, но вдруг пошёл тише, ещё тише, совсем остановился и, печально свесив тяжёлую голову, стал следить за удаляющимся Архызом.
Собака остановилась раз, другой, словно спросила: «Ну, что же?» В посёлке меж тем начался разномастный лай: там почуяли, наверное, зверя. И Лобик не сделал дальше ни шагу. А тем временем Архыз вспомнил, что дом остался без защиты, что хозяин может уйти, и это сразу отдалило его от Лобика и всех утренних приключений. Он ещё немного повертелся на берегу, пока медвежонок оставался в поле зрения, а потом скакнул на камень, на другой, вылетел на тот берег, встряхнулся и, уже не оглядываясь, целеустремлённым галопом помчался к дому. Лобик постоял на берегу, потоптался, моргая обиженно и часто, даже встал на задние лапы, словно сказал последнее «прости», и, медленно вихляя задом, пошёл в свой распадок, где росли вкусные ягоды с начинкой из ваты.
Медведь, пожалуй, одно из немногих животных, который легко мирится с одиночеством.
Тихоню-шатуна охотники встречают гораздо чаще, чем отбившегося от семьи волка, хищную рысь, одинокую лисицу или шакала. Чем меньше по размеру и силе животное, тем охотнее ищет оно себе подобных, чтобы в окружении братьев сгладить свой постоянный страх перед хищниками и помочь друг другу в беде.
А что медведю? Он может постоять за себя, он меньше других испытывает недостаток в пище, потому что ест все — от кореньев и травы до мяса. Он не бегает сломя голову по горам, а находит все нужное для себя тут же, где остановился. В самую трудную пору метельной зимы, когда голод донимает оленей и коз, волков и зубров, медведь отыскивает логово поглубже и спокойно дремлет в непродуваемой берлоге.
Одиночество не страшит медведя. Скорее облегчает жизнь, потому что он ни о ком не заботится и никого не защищает, кроме себя.
Одиночество делает характер медведя эгоистичным.
Когда Саша Молчанов осенью увёл Лобика в лес и за какой-нибудь час перевёл своего питомца из весёлого общества в дикую, мрачноватую обстановку лесных гор, медвежонок не проявил особенного беспокойства. Саша был даже неприятно удивлён той поспешностью, с которой неблагодарный друг умчался от него в заросли, не соизволив оглянуться.
Простим это зверю. Подросший Лобик так соскучился по простору, что, очутившись в лесу, он сломя голову помчался куда глаза глядят, лишь бы израсходовать запас энергии, скопившейся в мускулистом теле. Движение, движение и движение — вот что диктовал ему мозг. Потом, когда первое опьянение свободой и простором исчезло, Лобик обеспокоенно стал искать Сашу Молчанова, Хобика и Архыза, бегал туда-сюда, но скоро запутался в кустах; а когда на горы опустилась темень, а с ней пришла таинственность и даже скрытая опасность, медвежонок забился в первую попавшуюся щель между камнями и просидел там всю ночь.
Утром он уже, как заправский лесной житель, искал под трухлявыми стволами улиток и личинки, попробовал несозревший шиповник, неожиданно вышел в рощу дубов и с охотой поел свежих желудей, которые все ещё падали.
Отсюда его изгнали кабаны. Они явились под вечер целой семейкой; рассерженный секач тотчас же бросился в атаку и загнал Лобика на корявое дерево. Лобик изрядно перетрусил, сидел на суку ни жив ни мёртв и только обиженно моргал, а когда кабаны наконец ушли вниз по склону, долго ещё вслушивался в шелест леса, прежде чем слезть и убежать повыше на гору.
Стояла тёплая пора, благодатная осень одаривала животных всяческими плодами, и Лобик почти не испытывал голода. Рос он удивительно быстро, через месяц его не узнали бы Молчановы. Шерсть на нем из рыжей с белесыми подпалинами на животе сделалась темно-коричневой и очень погустела. Подушечки на пальцах и пятках окрепли и уже не болели, когда приходилось идти по острым камням. Лобик совершал долгие путешествия с горы на гору и дважды отваживался добираться до высокогорных лугов. Эти прогулки походили на преднамеренное желание «остолбить» для себя постоянную территорию, «прописаться» на ней.
На лугах он впервые встретил стайку серн, мгновенно вспомнил Хобика и, радостный, приятно поражённый, помчался на сближение. Каково же было его удивление, когда серны в страшном испуге умчались прочь. Он обнюхал следы, помёт и понял, что это совсем не то. Заодно медвежонок догадался, что не только он может пугаться, но и его боятся. Приятное открытие!
- Предыдущая
- 6/48
- Следующая
