Песни чёрного дрозда - Пальман Вячеслав Иванович - Страница 8
- Предыдущая
- 8/52
- Следующая
Таня не писала им. Она даже домой, в Жёлтую Поляну, писала очень редко, и из этих редких писем уже через людей Елена Кузьминична знала, что Таня успешно закончила университет, работает в ботаническом саду и что у неё мальчик, Саша… Скупо, мало, но и этого было достаточно для новых размышлений и бесконечных вздохов.
И вот теперь здесь, на Кавказе, вдруг появился Танин муж, Капустин. Неужели Сашу не интересует, как у них, что с Таней?
— Ты здорова, ма? — обеспокоенно спросил вдруг Саша, по-своему истолковав её напряжённое лицо, дрожащие руки.
— Что мне сделается, сынок! — сказала она грустно. — Когда у тебя все хорошо, и мне хорошо. Ты вот что-то хмуришься, а не скажешь. Неприятности какие или вести скверные?
— У меня все нормально. Завтра опять иду с Архызом в горы.
Она вздохнула и, помедлив немного, спросила:
— А этого, из Москвы который, уже проводили?
Он кивнул и опустил глаза. Тогда Елена Кузьминична решилась сказать:
— Я иной раз все думаю да гадаю, как-то нашей Тане живётся теперь?
— Я не знаю. Ничего не знаю.
— И он не сказал?
— Не сказал.
— Не нравится мне все это. Наверное, плохо ей.
Он не ответил. Отодвинул стул и вышел. А матери стало ещё горше: растравила старую рану.
В доме Молчановых надолго установилась тишина.
Саша ходил по двору, колол дрова, потом отвязал Архыза и ушёл с ним на речку. Вернувшись, стал собираться, почистил карабин, подогнал ремни, поточил отцовский косырь.
В час радиосвязи он нехотя включил рацию, поднял трубку и вдруг весь как-то сжался. Незнакомый, изменённый помехами голос настойчиво, раз за разом вызывал все лесничества и потом медленно, чтобы было понятно, выговаривал только две фразы, смысл которых заставил Сашу прикусить губу, чтобы сдержать волнение. Он услышал: «Сегодня в Жёлтой Поляне умер старейший лесник заповедника Василий Павлович Никитин. Делегация на похороны вылетает сегодня в пятнадцать часов…» И снова: «Слушайте все…»
— Что там такое, сынок? — Елена Кузьминична уже стояла рядом и засматривала в лицо склонившегося Саши. Она не могла разобрать радиослов.
— Умер Танин отец…
— Василий Павлович? — Она мелко и часто начала креститься. — Господи боже, вот и он…
И заплакала.
С мокрым от слез лицом она взяла Сашин рюкзак, вычистила его, что-то положила, привычно нашла другие вещи сына. Сквозь слезы сказала:
— Ты костюм наденешь или комбинезон?
Она не спрашивала — поедет ли он. Это подразумевалось само собой. И тут же у неё появилась и уже не исчезала больше новая мысль: Таня приедет на похороны, они встретятся. Первый раз за шесть лет. Только бы хорошо встретились!
Засуетилась, забегала, скорей, скорей!
И Саша, наверное, подумал о Тане, и ему стало стыдно перед собой, что думает о ней больше, чем о её теперь уже покойном отце. Он хмурился, вздыхал, старался припомнить Василия Павловича, его сосредоточенное, болезненно-серое лицо, и как они ставили у ворот новый столб, и о чем говорили, но эти воспоминания тотчас сменялись другими: вот перед окном стоит Таня, она громко смеётся и хорошо знакомым жестом отводит со лба прядку светлых волос… Какая она теперь? И сына её он представлял в воображении, и ему очень хотелось, чтобы сын был похожим на Таню, только на Таню.
— Успеть бы вам, — сказала мать.
— Наверное, полетим через Краснодар, — озабоченно ответил Саша. — Оттуда до Адлера тридцать пять минут лету. Если, конечно, погода позволит.
Через несколько минут с рюкзаком и карабином за плечами Саша уже ехал попутной машиной в город. Архыз смотрел ему вслед жалобными глазами и нервно зевал. Не взял…
В конторе толкались лесники с ближних и дальних кордонов, тут были и научные работники и служащие. Многие с карабинами, одетые чисто и строго. Разговор только и шёл о Никитине. Всем он был близок, как-никак, а почти тридцать лет проработал в заповеднике. В радиорубке шёл непрерывный диалог, вызывали экспедицию геологов, находящуюся в сотне километров восточнее. Наконец Котенко вышел от радиста и обрадовал:
— Дают вертолёт! Улетим напрямую за два рейса.
— А погода над перевалом?
— Есть погода.
Подошла грузовая машина, все быстро уселись, поехали на аэродром. Старенький, снегом и дождями исхлёстанный вертолёт прилетел менее чем через час. Котенко скомандовал, кому лететь первым рейсом. Саша оказался в этой группе.
Мягко сели на площадку за посёлком. Молча отошли от машины, и она тотчас же с рёвом улетела. Минуту стояли, провожая вертолёт глазами, а потом вскинули винтовки за плечи, не сговариваясь, построились по двое и пошли к тому дому.
Как тяжело все это! Здесь уже собрались люди, стояли, ходили по двору и вокруг дома, разговор вели тихий, посматривали на открытые двери и окна. Всюду виднелись заплаканные лица женщин. Лесники стали во дворе кучей, как по команде, закурили. Потом побросали сигареты, составили винтовки шалашиком и по одному пошли в дом, где пахло вянущими цветами, а зеркало было занавешено чёрным. Саша все видел плохо, глаза у него были полны слез. Кто-то взял его за руку выше локтя и повёл за собой.
— Борис Васильевич! — обрадованно прошептал он.
Учитель географии кивнул, стекла его очков строго поблёскивали, седая голова была почему-то взлохмачена.
— Вот что, Саша, тебе задание, — сказал он твёрдо. — Видишь машину? Надо ехать в Адлер и встретить Татьяну с сыном. Я поручаю это тебе, как другу дома. Садись и давай побыстрее… Она прилетает в тринадцать десять, рейс триста сорок пять из Ленинграда. Час десять минут тебе на дорогу. И будь умником… Давай. Карабин и вещи я возьму к себе.
Саша ничего не мог сказать или возразить, он все исполнял машинально. Борис Васильевич сам закрыл за ним дверцу «Москвича», усталый шофёр только поглядел на него.
Лишь в дороге Молчанов опомнился. Щеки у него загорелись. Как вести себя? О чем говорить? Как, наконец, смотреть на неё?.. И почему он? Разве ему мало тоски? Но все это были вопросы без ответа.
Успеть бы, пока не приземлился самолёт.
В людном аэропорту побледневший от волнений Саша прошёл через гулкий зал, смешался с разноликой толпой пассажиров и встречающих. Объявили посадку триста сорок пятого. Почему-то ему, некурящему, вдруг очень захотелось курить.
Подъехали вагончики с пассажирами. Мальчуган лет четырех весело выскочил первым и, приоткрыв рот, с любопытством огляделся. Сын Тани… Саша не мог не узнать его. Он шагнул к мальчику и взял его за руку. Тот доверчиво и совсем не робко глядел на него снизу вверх и вдруг спросил:
— Мама, а это кто?
— Это Саша, твой друг…
Только тут он увидел Таню. Рядом с собой.
Он не успел рассмотреть её. Вот глаза увидел, как-то сразу увлажнившиеся, милые Танины глаза, когда она, всхлипнув, неожиданно уткнулась ему лицом в грудь, положила руки на плечи и заплакала, никого не стесняясь и ничего не видя. Вокруг шумела курортная толпа, шли, толкались, оглядывались на них. Маленький Саша недоумевал, он крепко, испуганно ухватился обеими руками за юбку матери, а она плакала навзрыд, и в этих слезах её была не только горечь утраты доброго отца, но и ещё что-то не менее тяжёлое. Словно исповедь после долгого и трудного пути к желанной цели.
Саша неловко обнял её, гладил руки, плечи и тоже, кажется, плакал, с силой стискивая зубы, чтобы удержать слезы.
— Ну будет, будет, Таня, — говорил он и опять гладил, а она только теснее обнимала его, и лишь когда начал хныкать сын, Таня очнулась и, вздыхая, успокаиваясь, стала успокаивать сына.
У машины она сказала:
— Ты подожди нас, Саша, мы скоро.
Мальчуган строго посмотрел на мать и нравоучительно сказал:
— Это я Шаша, а это дядя.
— И ты Саша, и дядя тоже Саша. Понял, мой дорогой? — Таня впервые улыбнулась. А маленький Саша улыбнулся лукаво и недоверчиво: эти взрослые такие путаники…
В машине Таня выглядела строже, её лицо подёрнулось горечью. Они молча сидели сзади, касаясь друг друга плечами. Маленький Саша после небольшого спора с матерью отвоевал себе переднее кресло. Вернулась неловкость. Молчали или перебрасывались редкими, ничего не значащими фразами. Саша застенчиво разглядывал Татьяну.
- Предыдущая
- 8/52
- Следующая
