Песни чёрного дрозда - Пальман Вячеслав Иванович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/52
• Следующая

Авось пронесёт.

Но Архыз уже вертелся под черешней и недоуменно заглядывал наверх.

Чего, приятель, не спускаешься? Друзья пришли.

Несколько часов назад, повозившись со своим оленем, Молчанов решил пройти лесниковой тропой через увал от верховьев одной реки к другой. Шли трое — Архыз впереди, Хоба замыкал шествие и никак не хотел отставать.

Едва перевалили увал, как Архыз стал проявлять нетерпение, и Александру раза три пришлось в приказном порядке возвращать овчара, так и рвавшегося вперёд. Дело в том, что он уже напал на след кабанов, недавно прошедших здесь. На спуске к реке овчар все же вырвался из-под опеки хозяина и рванулся вперёд. Вот почему он первым высунулся из кустов, внеся смятение в ряды секачей, осаждавших черешню. Тогда же он учуял и Лобика на дереве.

Послышался хруст веток. Подошёл Молчанов.

— Что там? — тихо спросил он Архыза и спустил предохранитель карабина.

Хоба мгновенно улизнул в сторону. Военные действия с применением ружья — не для его характера.

Александр выглянул. Поляна была пустой. Вся изрытая, загаженная, она походила на стойло у свинарника. И пахло так же. Архыз все крутился под самой черешней.

— Ушли, не дождались, — сказал Молчанов, успокаиваясь, и в это время поглядел на черешню. — Ушли, да не все. — Он вскинул на всякий случай карабин.

Архыз дружелюбно вилял хвостом.

— В чем дело? — Александр опустил ружьё, всмотрелся получше. Широкая улыбка осветила его лицо. — Лобик, как же ты?

Следы клыков на стволе, сорванная кора, истоптанный луг, медведь, вцепившийся в ветки дерева чуть не на самой верхушке, — все стало понятным. Смешно! Такой большой, сильный, и вот…

Молчанов отошёл подальше, положил карабин, сверху рюкзак и сам сел в стороне, отозвав Архыза.

— Слезай, Лобик. Не бойся, трусишка. Их уже нет. Ружья тоже нет. Слезай!

Запах ружья действительно исчез. Запах Человека и собаки ослабел. Сидеть на ветках уже не было сил. И Лобик стал спускаться, скользя когтями по разорванной коре.

Слезал Лобик задом, все время отворачивая морду в сторону, чтобы видеть, что его ждёт. На земле тихо. Человек смирно сидел в стороне. Ладно. Коснувшись земли, медведь хотел сразу же стыдливо бежать, но оказалось, что бежать-то уже не может. Лобик встал на все четыре, качнулся и… устало лёг. Как приятна, как мягка и покойна земля! Он вытянул шею, лёг плотнее. Что-то кружилось перед глазами, мурашки сковали лапы, спину… Столько в воздухе! Вот и слабость.

Лобик устало закрыл глаза.

Молчанов подошёл с хлебом.

— Возьми, Одноухий, подкрепись.

Медведь потянулся, достал хлеб, стал жевать, не меняя положения. Глаза его постепенно очистились от мути. Он глубоко вздохнул. На земле…

Молчанов отошёл. Архыз сидел возле рюкзака и с явным недоумением следил за своим бурым другом. Больной, что ли?..

Лобик встал и, нетвёрдо переступая, заковылял через поляну. Остановился, опять лёг.

Кусты перед ним раздвинулись, оттуда вылезла рогастая голова Хобы, который отныне совсем не боялся медведя.

Отдохнув, Лобик пересёк поляну и, не оглядываясь, скрылся в лесу. Исчез и Хоба.

— Никуда они не уйдут, — уверенно сказал Архызу хозяин. — Пусть отдохнут в тишине. И мы тоже посидим, пообедаем.

Он по-мальчишески хмыкнул:

— Вот какие бывают дела!

Отсюда до кордона лесника Петра Марковича Семёнова считалось не более пяти километров. До охотничьего дома — шесть.

Два часа ходу.

Молчанов с Архызом шли не спеша, стараясь не уклониться от лесниковой тропы, которая спокойным полукольцом опоясывала отдельно стоявшую гору и, минуя непролазную заросль рододендрона, выводила прямо на перемычку к другой горе.

Вот здесь-то Архыз и завилял хвостом.

— Где они? — спросил хозяин и проследил за взглядом овчара.

Сквозь зеленую занавеску лиан проглядывали блестящие концы рогов. Хоба ждал их. Когда они прошли, он тоже вышел на тропу и поплёлся следом. А вскоре отыскался и Лобик.

— Ладно, — сам себе сказал Молчанов. — Я вас все-таки сведу…

Он не знал, что судьба уже сводила медведя с оленем — там, у перевала, где пурпурные гадюки.

Тропа спустилась в долину Ауры, сделалась шире, домовитей.

В стороне от реки и чуть выше, на берегу тощего в это сухое время, но кристально-чистого ручья, стоял дом Петра Марковича — бревенчатая пятистенка под чёрной от времени дранкой. Большой участок редкого грушняка и луга вокруг дома был обнесён жердевой оградой. Зеленела на огороде капуста, тёмная ботва картофеля подходила к густому осиннику у ручья. Хороший огород.

На лавке возле дома сидел Семёнов, а рядом дымил самокруткой лесник Бережной.

Они встали. Семёнов приподнял фуражку, дядя Алёха поклонился с особенным уважением.

— Никак, с перевала? — дружелюбно спросил он. — И когда только успели? Кобель ваш не кинется?

Архыз близко не подошёл, глянул раскосо на новых людей и лёг поодаль, будто все дальнейшее его не касалось. У сарая вертелась и бесновалась на цепи дворовая собака лесника. Семёнов цыкнул на неё, собака юркнула под сарайные слеги и теперь высматривала оттуда, изредка взлаивая от глухого негодования.

— Тут недалеко ходил. — Молчанов скинул куртку, прислонил к стене карабин. Он был полон впечатлений от только что случившегося и сразу взялся рассказывать, как кабаны загнали на черешню матёрого медведя.

Семёнов оживился, спросил:

— Это сразу за Круглой? — Так называлась близкая отсюда гора.

— Как раз где большая черешня у реки. Там все истоптано кабанами.

— Да ведь он попал на угодья моего срамотника желтобокого! Ну который «С приветом». Я в дневнике о нем писал. Тот ещё деспот! Он и тигру загонит, не токмо медведя. Только вот что непонятно, Александр Егорыч: у меня в тех местах ни одного медведя нету. Они у меня правее живут, километров в восьми от кабаньего царства.

— Новичок. Мой медведь туда пришёл, Лобик его кличка.

— Твой? — Лесники переглянулись.

— Ну, есть такой. Отец ещё малышом отыскал, он у нас воспитывался, а потом в лес ушёл.

— Да ведь это когда было-то! — Семёнов вспомнил разговоры, которые слышал уже давно. — Если тот медведь и остался жив, дикарём давно сделался… Какой же он твой?

— Дикий или не дикий, а хозяев помнит. И со мной он в дружбе. С рук иной раз кормлю.

— Ну это ты… — Семёнов хмыкнул.

Снова вылезла лесникова дворняга и прямо зашлась лаем. На весь лес, да с каким-то особенным подвыванием. Архыз поглядывал то на неё, то на хозяина, но Молчанов не замечал напряжённого взгляда овчара.

— А ведь она на ведьмедя лает, — вдруг сказал Бережной.

— Какого там медведя? Цыть, глупая! — Семёнов привстал, но дворняга прямо заходилась. — И в самом деле, чтой-то она?..

— Боюсь, что Лобика учуяла, — смеясь, сказал Молчанов. — Он как раз за мной шёл. Не хотел отставать, архаровец, лежит сейчас где-нибудь за кустом и собаку твою с ума сводит.

— Неужто он и жилья не боится?

— Нет. Если его не обижают, запросто и ближе придёт.

— Лучше не надо, Александр Егорыч. Корова на глаза ему попадётся, не удержится от соблазна, задерёт. Тогда я тебе счёт… А глянуть на него охота, все же новенький зверь в моем обходе.

— А вот мы сейчас и глянем. — Молчанов осмотрелся. — Дал бы ты мне, Маркович, две посуды каких-нибудь да съестного, хлеб у меня кончился, выманили звери.

Семёнов кликнул жену, сказал ей насчёт варева, а сам сходил в сарай и принёс ведро и бадейку. Дворняга все подвывала, а вот Архыз лениво ушёл за изгородь и скрылся. Лесник плеснул в бадейку супу, вывалил картошку. А в ведро Молчанов набросал куски хлеба.

— Это другому приятелю моему, оленю, — сказал он.

— Значит, у тебя целый зверинец. — Семёнов уже вертел в руках бинокль. — Может, винтовку все же взять? Мало ли…

— Вы вот что… — Александр осмотрелся. — Зайдите в сарай и дворнягу уведите, чтобы не смущала. Оттуда все видно. А я поманю медведя и оленя вон на ту поляну. Обзор хороший.

• Предыдущая
• 32/52
• Следующая