Механизм чуда - Усачева Елена Александровна - Страница 12

• Предыдущая
• 12/30
• Следующая

Ева скривилась. Как это все было знакомо. Антон тоже обожал сорить умными словами, за которыми была пустота. Наташа икнула.

– Не переживай, дорогая, – Пушкин подхватил ее под локоть. – Мораль проста: мы все умрем.

– Он всегда так говорит? – шепотом спросила Ева у Ра.

– У Гришки фотографическая память, – пожал плечами Ра. – Может выдать любую страницу любого учебника.

– А свои мысли у него есть?

– Иногда проскакивают. – Ра снова рассмеялся. – Ему лень постоянно все объяснять. Если хочешь, я сделаю это за него.

– Хочу, – процедила Ева. Пора было услышать хотя бы одно понятное слово, а то эта демонстрация ума ей уже надоела. К чему все эти слова? Они же не на экзамене! Как будто мальчишки жить без них не могут!

– Детерминизм утверждает, что все предопределено свыше, – несильно стараясь перейти на нормальный язык, принялся объяснять Ра. Даже под руку Еву взял, словно от этого что-то зависело. – Природой, Богом, кем-то еще. Очень удобная теория. Что бы ты ни сделал, не ты виноват, а мойры, наколдовавшие тебе такую судьбу. Для свободы выбора и для ответственности места не остается.

– А разве все не от нас зависит? – удивилась Ева.

– Вот именно! – Ра приобнял девушку, но, казалось, не заметил своего движения. – Как это – только одно заданное будущее? Нет! Будущее конструируется из наших желаний и поступков. Кирпичик за кирпичиком! Его невозможно предсказать никаким способом!

Пальцы на ее плече сжались, и Еве пришлось кашлянуть, напоминая Ра о том, что он слишком далеко зашел.

– А можно ли как-то все вернуть назад? Хотя бы на неделю? – уточнила Ева.

Ра развел руками.

– Надо экспериментировать. Ведь перемещение во времени это не только физическая возможность. Любое воспоминание или воссоздание прежней обстановки – тоже своего рода перемещение во времени.

– Вас развлекают такие разговоры? – шепнул ей в затылок Александр Николаевич.

Что за манера подкрадываться сзади? От этого у Евы по спине пробегали неприятные мурашки. Они забирались под волосы, приходилось тереться затылком о плечо, чтобы утихомирить их.

– Забавно. Про воспоминание – особенно. – Ева покосилась на отца Антона и пошла чуть быстрее в надежде догнать остальных.

– Забавно то, что они сами ничего не понимают из того, о чем говорят, – не отставал Александр Николаевич.

– С чего вы взяли?

– А вы их попросите написать формулу принципа неопределенности и объяснить ее на деле. Я уверен…

– Тебе пора!

Антон нарисовался рядом внезапно. То он шагал далеко впереди, что-то втолковывая Пушкину, а то вдруг оказался перед ними. Мгновенно превратившись в Ежика, он довольно грубо толкнул Александра Николаевича в плечо.

– Иди домой! Хватит!

– Дай мне договорить с девушкой, – попросил отец.

– Не надо с ней разговаривать. Она все равно ничего не поймет. – И бросил через плечо Еве: – Не стой! А то букет уронишь.

– Ну, почему же не поймет? – Александр Николаевич посмотрел на Еву поверх очков.

– Потому!

Антон был категоричен.

Ева ждала ссоры, крика, семейных разборок, но ничего этого не было.

– Как скажешь, – согласился Александр Николаевич. – Всего хорошего, сын! До свидания, Ева Павловна! – Быстрый кивок в сторону оставшихся. – До встречи!

Пара шагов, и вот он исчез в неверных сумерках.

«Зачем ты так? Что плохого он тебе сделал? Он же твой отец, а ты…» Мысленно заданных вопросов было много, но все они так и остались непроизнесенными. Ежик наградил букет Евы тяжелым взглядом, посоветовал: «Выбросила бы ты его» – и ушел, ни разу не обернувшись. Попрощался с Пушкиным, со Стивом, с божественными братьями, потрепал по плечу Наташу. Как только он скрылся, Ра стал что-то рассказывать, размахивая коробкой с вазой, Стив заспорил с ним. Пушкин вклинивался между ними, расталкивая собеседников. А Ева стояла и смотрела им вслед. Вероятно, теория относительности могла все это объяснить, но не хотела, потому что у всех была своя свобода и своя воля.

Ева натянула летные очки. Мир посерел, заклубился туман, дома приосанились, из них полез влажный камень, мостовая вздыбилась. Скрипнула дверь, выпуская Джека-Потрошителя. Машина времени не только в физическом проявлении, но и в воспоминаниях. В фантазиях, наверное, тоже.

Теперь все было правильно. Ева свернула в свой проулок, вышла к дороге. За деревьями слева пряталось здание педколледжа. Суббота. Вечер. Конечно, там никого не было. По закону детерминизма. Теперь можно было спокойно идти домой.

– Слушай, а тебе не кажется, что ты просто ищешь приключений на свою голову?

Папа изучал букет, занявший половину кухонного стола.

– Считаешь, твоя жизнь уж слишком спокойная?

– А она спокойная? – Хотелось спать, а не объяснять, откуда букет.

– Вероятно, да, если ты с таким усердием ее усложняешь. Антон, его отец, его друзья. Ты многое ставишь на кон и ничего, кроме опыта, – в этом месте папа хмыкнул, снова выразительно поглядев на букет, – не получишь. И не факт, что опыт будет положительным.

– Папа! – вздохнула Ева. – Это детерминизм. Наука его отрицает. Особенно принцип неопределенности Гейзера.

Или как там его?

Папа поджал губы. Он был очень недоволен.

К понедельнику все забылось. Наверное, потому, что воскресенье оказалось длинным – лежать и смотреть в потолок было тяжело и долго. Пушкин к телефону не подходил. Стив в скайпе не появлялся. Мама звала гулять. Папа стоял на пороге, вздыхал. Ева лежала. Потолок был скучным, в нем ничего не менялось. Хотелось написать Антону. Но Ева знала, что делать этого не стоит. Как-то командарм Че в редком состоянии любви к миру поведала несколько основных правил общения с парнями. И там было это, заветное, – в ссоре никогда не форсировать события. Ждать. Парень вернется. Это у них манера такая. Помучить несколько дней, а потом появиться, как будто ничего не произошло.

Ева изучала потолок. Ей там виделся Эйнштейн с высунутым языком. На Антона общепринятые законы не действовали. Последнее время с законами вообще была какая-то беда. Даже учителя стали опаздывать в школу.

Пять минут от урока, а класс все еще живет своей болтливой жизнью без взрослых. Учительский стол видится священным местом, по-особенному освещенным лампами дневного света. Подойти к нему может только избранный. Ну, и еще Волков, который вдруг забрался на учительский стул с ногами и стал снимать со стены карту времен географических открытий.

У Евы синий лак на ногтях – забыла смыть после дня рождения, а в сумке лежат летные очки. Чудно! Цилиндр только куда-то задевался. Очки простенькие. Резинка, металлический каркас, обтянутый фланелью, и обыкновенный пластик вместо стекол.

– Это что такое? – перегнулась через ее плечо Ксю.

– Это принцип неопределенности Гейзера с переменной Планка. – Ева натянула очки. Класс отодвинулся, словно она погрузилась под воду.

– Совсем с башкой раздружилась? – бросила через плечо Че. – Телефончик дай.

Ева пожала плечами. Пускай кто угодно берет что угодно. Она покачивалась в батискафе, а мир вокруг колыхался огромным океаном. Темным, холодным, полным опасностей. Конечно же, она была нормальна. Это другие посходили с ума, превратившись в рыб. Вон прыгает Волков, девчонки смотрят на нее и крутят пальцами у виска, остальные отворачиваются, осуждающе качают головами.

– Десятый? Садитесь!

Петр Павлович шел вдоль доски. Следом за ним послушно топал Ираклий Васильевич. Ева потянула очки с головы.

– Взлетаем? – все-таки успел заметить ее Петр Павлович. – Я даже знаю, где ты это купила.

Похихикали – это как водится.

Ева смотрела на практиканта. Прикольный он был все-таки парень. Худой, нескладный, со спокойным взглядом. Челка еще эта. Наверняка, директор педколледжа замечания каждый раз делает. Как это – учитель и с такой неправильностью. И на занятиях попадает. Или их уже не ругают за неформальность внешнего вида?

• Предыдущая
• 12/30
• Следующая