Удушье - Паланик Чак - Страница 47

• Предыдущая
• 47/95
• Следующая

Каждый раз, когда кто-то в новой машине предлагал подбросить их, мамуля отвечала водителю:

— Нет.

Они стояли на обочине, глядя, как новый «кадиллак», «бьюик» или «тойота» исчезают вдали, а мамуля говорила:

— Запах новой машины — это запах смерти.

То был третий или четвёртый раз, когда она вернулась забрать его.

Запах клея и резины в салоне нового автомобиля — это формальдегид, рассказала она ему, — то же самое, в чём хранят покойников. Он же — в новых домах и новой мебели. Такое называется «дегазация». Можно надышаться формальдегидом от новой одежды. Когда наглотаешься достаточно — жди желудочные спазмы, рвоту и понос.

См. также: Отказ печени.

См. также: Шоковый синдром.

См. также: Смерть.

Если ищешь просветление, сказала мамуля, то новая машина — не ответ.

Вдоль дороги цвела наперстянка, высокие стебли бело-фиолетовых цветков.

— Дигиталис этот, — заметила мамуля. — Тоже не помогает.

Если поесть цветочков наперстянки — они вызовут тошноту, бред, помутнение зрения.

Над ними грудью в небо вздымалась гора, задевающая облака и укрытая соснами, — а потом, повыше, шапочкой снега. Она была такой большой, что, сколько бы они не шли, оставалась на том же месте.

Мамуля достала из сумки белую трубочку. Сжала плечо глупого маленького мальчика для равновесия и крепко втянула воздух, воткнув трубочку себе в ноздрю. Потом выронила трубочку на гравий обочины и молча стояла, глядя на гору.

Гора казалась такой большой, что им придётся идти мимо неё вечно.

Когда мамуля отпустила его, глупый мальчик подобрал трубочку. Протёр от крови краем рубашки и отдал ей.

— Трихлорэтан, — объявила мамуля, протягивая и показывая ему трубочку. — Все мои тщательные исследования показывают, что это лучшее из существующих лекарство против опасных излишков человеческих знаний.

Она запихала трубочку обратно в сумку.

— К примеру, вот эта гора, — сказала она. Взяла глупый подбородок малыша между большим и указательным пальцами, заставив его посмотреть вместе с ней. — Эта большая славная гора. На один мимолётный миг, как мне кажется, у меня получилось её рассмотреть.

Притормозила очередная машина, что-то коричневое и с четырьмя дверями, слишком поздней модели, поэтому мамуля прогнала её, помахав рукой.

В коротком проблеске мамуля видела гору, не думая о лесозаготовках, лыжных курортах и лавинах, о поддержке живой природы, геологии тектонических плит, климатических зонах, пристанище под сенью или местоположении инь-ян. Она видела гору, не обрамлённую языком. Не заключённую в клетку ассоциаций. Она видела её, не глядя сквозь призму всех правдивых вещей, которые она знала про горы. Увиденное в том проблеске было даже не «гора». Это не был природный ресурс. У той вещи не было названия.

— Вот и большая цель, — сказала она. — Найти лекарство от знаний.

От образования. От жизни внутри собственного разума.

Машины проезжали мимо по шоссе, и мамуля с маленьким мальчиком пошли дальше мимо горы, по-прежнему торчавшей на одном месте.

Ещё со времён библейской истории про Адама и Еву, человечество было немножко слишком умнее того, что пошло бы ему на пользу, рассказала мамуля. Ещё со времён как съели то яблоко. Её цель была отыскать если не лекарство, так хоть способ лечения, который вернул бы людям их невинность.

Формальдегид не помогал. И дигиталис не помогал.

Ни одна природная дурь не срабатывала нормально: ни курение мейза — шелухи мускатного или земляного ореха. Ни семена укропа, листья гортензии или латуковый сок.

По ночам мамуля пробиралась с маленьким мальчиком по задним дворам других людей. Она пила пиво, оставленное людьми для улиток и слизней, обгрызала их дурман, паслен и кошачью мяту. Она притискивалась к припаркованным машинам и вынюхивала их бензобаки. Откручивала крышку в газоне и нюхала масло обогревателя.

— Думаю, раз уж Ева смогла втащить нас в эту кашу — то я смогу нас вытащить, — говорила мамуля. — Бог вообще любит видеть энтузиастов.

Притормаживали другие автомобили: машины с семьями, набитые багажом и домашними собаками, но мамуля взмахом руки прогоняла их все.

— Кора головного мозга, мозжечок, — рассказывала она. — Вот где твоя проблема.

Если бы ей только удалось опуститься до использования одного лишь мозгового стебля — она была бы исцелена.

Всё стало бы куда выше печали и радости.

Не бывает рыб, страдающих дикими сменами настроения.

Актинии всегда хорошо проводят время.

Гравий хрустел и осыпался у них под ногами. Проезжающие мимо них машины создавали собственные тёплые порывы ветра.

— Моя цель, — сказала мамуля. — Не упростить себе жизнь.

Сказала:

— Моя цель — упростить себя.

Она рассказала маленькому мальчику, что семена ипомеи не помогают. Она пробовала. Эффект не сохраняется. И листья сладкого картофеля не помогают. Как и златоцвет, экстрагированный из хризантем. Как и нюханье пропана. Как и листья ревеня и азалии.

После проведенной на чужом дворе ночи она оставляла надкушенным почти каждое растение, что после обнаружат люди.

Всякие косметические лекарства, рассказывала она, всякие там нормализаторы настроения и антидепрессанты, — избавляют лишь от симптомов большей проблемы.

Любая зависимость, говорила она, это просто способ лечения той же самой беды. Наркотики, обжорство, алкоголь или секс — просто очередной способ найти покой. Сбежать от того, что мы знаем. От нашего образования. От надкушенного яблока.

Язык, заявляла она, это всего лишь наш способ объяснить и развеять великолепие и величие мира. Разобрать. Рассеять. Она сказала, что люди сроду не могли мириться с тем, как на самом деле прекрасен мир. Как его невозможно объяснить и понять.

Впереди них по шоссе был ресторан с припаркованными вокруг грузовиками, большими по размеру, чем сам ресторан. Некоторые из новых машин, которые отвергла мамуля, стояли тут же. Доносился запах самой разной еды, которую жарили в одном и том же горячем масле. Доносился запах моторов грузовиков, которые работали вхолостую.

— Мы больше не живём в реальном мире, — сказала она. — Мы живём в мире условностей.

• Предыдущая
• 47/95
• Следующая