Девчонки и мода - Уилсон Жаклин - Страница 27

• Предыдущая
• 27/30
• Следующая

Мне становится страшно. Сначала я даже ушам своим не верю. Я узнаю у миссис Хендерсон, в какую больницу поместили Зою, и после школы звоню Анне предупредить, что собираюсь навестить больную подругу и поэтому вернусь домой поздно.

Я терпеть не могу больницы. Мое сердце бешено колотится, как только я выхожу из автобуса на нужной остановке и вижу старое здание из красного кирпича с башенкой, каминными трубами и множеством пристроек, словно пародия на сказочный замок. Обычно людей раздражает больничный запах, но лично меня раздражают больничные цвета. В вестибюлях у них стоят отвратительные ярко-оранжевые пластиковые стулья. Помню, я просидела на таком несколько часов кряду с пакетиком фруктовой жвачки и ревела по маме. К которой меня не пускали. Потому что она умирала.

В общепринятом понимании оранжевый – цвет радости и веселья. Но меня он всегда приводит в уныние. Мне и теперь хочется заплакать, хоть это и глупо, потому что моя мама умерла много лет назад. А Зое умирать еще рано. По крайней мере, я искренне в это верю. Я не слишком хорошо ее знаю, ведь мы никогда с ней близко не дружили, не то что с Магдой и Надин. Но мне кажется, что именно с Зоей я отождествляю себя больше всего. И может быть, поэтому боюсь, что тоже могу умереть. Бред какой-то. Я же не настолько худющая. Еще вполне себе в теле.

У меня уходит уйма времени на то, чтобы разыскать Зою. Сначала мне говорят, что она лежит в отделении Скайларк, но когда я прихожу туда и на цыпочках обхожу койки с бледными лежачими пациентами, то нигде ее не нахожу. Мне попадается одна-единственная пустая кровать, и при мысли о том, что Зоя действительно могла умереть, меня охватывает ужас. В конце концов я нахожу медсестру и узнаю от нее, что сердце у Зои стабилизировалось и ее перевели в другое отделение – в корпус Найтингейл, через дорогу.

Я много раз слышала про Найтингейл. Это психиатрическая лечебница. Если в школе кто-то из девчонок позволял себе особо рисковые выходки и чудил без меры, про них говорили, что по ним Найтингейл плачет. Это наша местная психушка. Однажды мы проезжали на машине мимо больницы, и я увидела, как по улице, выпучив глаза, бежит какая-то грузная женщина в одной ночнушке и войлочных тапочках, и папа тогда сказал, что она, наверное, сбежала из Найтингейла.

До сих пор помню ее потное красное лицо и струйку слюны, свисавшую с подбородка. С какой стати они упрятали Зою к психам? Она же нормальная!

Мне страшно заходить в здание Найтингейла. Я даже не уверена, пустят ли меня. Вдруг посетителям туда нельзя.

Заставляю себя пойти и проверить. В окно вижу, как по коридорам ходят люди. В ночных рубашках никого, все одетые. На буйнопомешанных вроде не похожи. Может, это не пациенты, а персонал или посетители? А может, Найтингейл больше не психиатрическая лечебница? Входная дверь не заперта, и на ней нет решеток, так что я беспрепятственно захожу в вестибюль.

Прямо перед собой вижу прислонившегося к стене мужчину. Увидев меня, он закрывает лицо ладонями и что-то бормочет сквозь пальцы. А вот мимо проносится женщина, на ходу отчаянно кусая кисть руки. О боже. Я действительно попала в психлечебницу.

Оглядываюсь по сторонам, ожидая увидеть толпы пучеглазых безумцев, скачущих по коридорам в смирительных рубашках, но люди здесь скорее тихие, чем буйные, и, в общем-то, безобидные. Я осторожно прохожу вперед по коридору до сестринского поста.

– Чем могу помочь? – спрашивает меня женщина в футболке и джинсах.

Я не вполне понимаю, кто передо мной – местная пациентка или медсестра без униформы, – поэтому еле слышно бормочу, что ищу Зою.

– Ах да. Она на верхнем этаже, в крайней палате. Правда, не уверена, что она тебе обрадуется. Пока к ней пускают только членов семьи.

– А я как раз ее сестра, – не моргнув глазом, вру я и сама поражаюсь собственной наглости.

– Ну, в таком случае можешь пройти, – неуверенно пожимает плечами она. – Четырнадцать тебе уже исполнилось?

– О, разумеется, – снова вру я и устремляюсь вверх по лестнице, чтобы она не успела меня остановить.

Добравшись до верхнего этажа, я понимаю, почему Зою поместили именно сюда. Здесь словно иная планета, населенная новой девичьей расой. Неестественно худые девушки в мешковатых трениках смотрят телевизор, неистово пляшут под поп-музыку, делают зарядку, листают журналы, кутаются в толстые вязаные свитера, тихо всхлипывают по углам. Они похожи друг на друга не только костлявыми телами. У них у всех одинаковый отсутствующий взгляд, словно устремленный куда-то внутрь себя. Даже разговаривая друг с другом, они продолжают выглядеть как зомби. Как если бы на них наложили одно и то же заклятие.

На короткое время я и сама подпадаю под эти чары. Я с завистью разглядываю их высокие скулы, хрупкие запястья, острые коленки – и чувствую себя непомерно раздувшейся и жирной на их фоне. Но вот мимо меня пружинистой походкой проходит медсестра с тележкой – молодая, жизнерадостная девушка с копной густых коротко стриженных волос и округлыми бедрами. Нельзя сказать, чтобы она была худой или толстой. Она просто абсолютно нормальная, здоровая женщина. Я перевожу взгляд с нее на окружающих меня анорексичных пациенток.

И неожиданно для себя вижу их в истинном свете. Замечаю их тонкие безжизненные волосы, бледную прыщавую кожу, впалые щеки, костлявые ноги, вогнутые бедра, уродливые острые локти, дерганую походку. Теперь я отчетливо понимаю, насколько тяжело они все больны.

– Ты кого-то ищешь? – спрашивает меня медсестра.

– Да, Зою. Я ее м-м-м… родственница.

– Она в следующей палате, – с улыбкой отвечает медсестра. – Сейчас она не слишком-то разговорчива и почти ни с кем не общается, но, может быть, ты сумеешь настроить ее на нужный лад. Она в последнем отсеке.

Я в нерешительности приближаюсь к задернутой шторке отсека. Не могу же я постучать в занавеску. Вместо этого я тихонько покашливаю и зову:

– Эй, Зоя.

Тишина.

– Зоя, – зову я чуть громче.

Слегка отодвигаю шторку. Зоя лежит на кровати, по-детски свернувшись калачиком и уткнувшись носом в грудь. Острые позвонки на ее изогнутой спине выпирают так, что мне становится страшно. Она еще больше похудела и теперь выглядит такой маленькой, тщедушной и жалкой, что моя робость мигом проходит.

– Привет, Зоя, – говорю я и присаживаюсь на краешек кровати.

Она испуганно озирается. Увидев меня, хмурится.

– Зачем пришла? – огрызается она в ответ.

– Я… просто зашла тебя проведать, – бормочу я, обескураженная ее враждебностью.

– Как ты узнала, что меня сюда упекли?

– Миссис Хендерсон сказала.

– А, старая карга? Всем небось растрезвонила, что я в психушке.

– Нет, что ты! Она одной мне рассказала – потому что мы подруги.

– С чего ты взяла? Никакие мы не подруги. Послушай, я никого не хочу видеть, тем более сейчас. Я ужасно выгляжу. Они насильно пичкают меня едой. Я дико растолстела. Превратилась в жирную корову. – Она оттягивает двумя пальцами кожу впалого живота.

– Зоя, что ты такое несешь? Ты очень худая, правда!

– Но не такая худая, как раньше.

– Ты еще больше похудела. Поэтому здесь и оказалась. Зоя, ты же чуть не умерла! У тебя был сердечный приступ!

– Это оттого, что я приняла чересчур много слабительного. Но теперь-то я поправилась. Со мной все прекрасно, вернее, было бы прекрасно, если бы они меня отсюда выпустили. А они этого не сделают, пока я не буду весить столько, сколько им нужно. Бред какой-то, они хотят раздуть меня до размеров слона.

– Они хотят тебя вылечить.

– Хорошо тебе говорить. Сама-то вон какая худая. Везет тебе. Никто не запихивает в тебя ложками картофельное пюре и не вливает стаканами молоко.

– Брось, по сравнению с тобой я просто огромная. Как, собственно, и все остальные. Зоя, ты видишь себя в искаженном свете. Посмотри на себя. – Я беру ее тоненькую ручку, боясь оставить своими пальцами синяки на ее прозрачной коже. – Одни кости остались. Ты же умрешь от истощения.

• Предыдущая
• 27/30
• Следующая