Длиннохвостые разбойники (сборник) - Скребицкий Георгий Алексеевич - Страница 32

• Предыдущая
• 32/40
• Следующая

Мы обошли вокруг дуба, оглядели его со всех сторон.

Вдруг мне показалось, что ствол дерева будто скован железом. Я подошёл поближе – так и есть. На ствол был надет огромный железный обруч.

– А это что же такое? – спросил я у Михаила Петровича.

– Тоже следы войны, – ответил он. – Дедушка ведь тоже ранен был: фашистским снарядом в него угодило. Только крепок старик, устоял, не поддался. Треснул немного, а устоял. Так пять лет и прожил с этой раной. А в сорок седьмом году сильная буря у нас была: много деревьев с корнем повырвало, поломало. Ну на другой день пошли наши пионеры в лес, поглядеть, что там буря наделала. Только, гляжу, бегут обратно, прямо ко мне в музей: «Михаил Петрович, беда! У старого дуба трещина совсем разошлась». Я с ними – в лес. Гляжу, верно: ещё немного – и погибнет наш дедушка. Что делать? Мы – в лесничество. Рассказал я там обо всём. Говорю – спасать надо. А они и внимания не обращают. «Спилим, – говорят, – на дрова, вот и всё». Да разве можно такое дерево на дрова пилить?! Вышли мы из лесничества. Кто-то из ребят и предложил: «Возьмём-ка шефство над нашим лесным прадедушкой. Ведь это дерево историческое, во что бы то ни стало сохраним его!» Пошли мы в Дом пионеров к заведующему. Он тоже одобрил. А оттуда– в исполком, прямо к самому председателю. Тот всё выслушал. «Молодцы! – говорит. – Исторические памятники обязательно охранять надо». И тут же дал предписание, чтобы в мастерской обруч сделали и ствол дерева им оковали. Вот уж оно с тех пор четвёртый год стоит; ещё полтысячи лет проживёт. А это его правнуки здесь растут, – добавил Михаил Петрович, указывая на землю.

И тут только я заметил, что по всей поляне из-под снега торчат, как сухие травинки, совсем молоденькие дубки.

– Всё друзья мои, пионеры, посадку делали, – с невольной гордостью объяснил Михаил Петрович. – В тот же год жёлуди с этого дуба собрали и рассадили по всей поляне. Вот теперь, значит, внучата возле дедушки и растут. А он их от ветра, от холода прикрывает.

Михаил Петрович помолчал немного и снова заговорил:

– Придёт весна, оденется этот дуб листвою, стоит такой огромный, тенистый, а они возле него на полянке – как ребятишки около дедушки. Я часто сюда по?д вечер захожу. Сяду в сторонке, а сам смотрю на них да слушаю. Внизу под деревьями тихо, трава стоит – не колышется, только поверху ветерок вечерний гуляет, трогает листья дуба. Шумят они, а мне кажется, будто это старик своим внучатам про всю свою жизнь рассказывает.

Михаил Петрович взглянул на меня и, улыбнувшись, добавил:

– Хорошо весною по?д вечер его беседу послушать! А вот о чём она, словами и не расскажешь.

Бывают такие люди: простые, радушные – встретишь человека впервые, а кажется, будто ты давным-давно знаешь его, давно уже дружишь с ним.

Вот таким именно и был старый лесник Пётр Захарович, по прозвищу «мил человек».

А прозвали его так за то, что это была его любимая присказка. И, по правде говоря, больше всего она подходила именно к нему самому.

Я познакомился с Петром Захаровичем совершенно случайно. Шёл как-то летом с охоты поздно вечером; лес чужой, путь до деревни, где я остановился, неблизкий. Устал я. А уж начало смеркаться.

«Не заночевать ли, – думаю, – прямо в лесу? Развести костёр, вздремнуть тут же, под ёлкой. А как начнёт светать, поохотиться на утренней зорьке – ив деревню».

Только вот беда – уж очень комары донимают. Так и лезут в лицо. Пожалуй, за ночь совсем съедят. Что же делать?

Иду, раздумываю. Вдруг вижу – в стороне огонёк блеснул. Я – туда. Выхожу на поляну. Посредине её деревянный домик – лесная сторожка. В окне свет горит.

Вот тебе и ночлег. Наверное, пустят на ночь в избушку.

Захожу: просторная комната, у окна стол, лампа горит, на столе самовар, а за ним в уголке старичок сидит, чай пьёт. Увидал меня, говорит:

– Откуда-то гость ко мне пожаловал? Заходи, мил человек. Чайком с мёдом, с малиною угощу.

– Спасибо, дедушка. – Я поставил в угол ружьё, повесил на гвоздь сумку, куртку и подсел к столу. – Я, дедушка, в вашем лесу первый раз. Вчера только в деревню Дубки в отпуск приехал. Хочу поохотиться, порыбачить.

– Так-так, – кивнул старик. Он налил мне чаю, пододвинул деревянную чашку с мёдом, кузовок с малиной. – Пей, мил человек, на здоровье, отдыхай, устал небось.

Выпили мы по стаканчику, по второму, разговорились. Вернее, я больше слушал, а Пётр Захарович рассказывал про свой лес, где какая дичь водится, куда сходить по грибы, по малину.

– Да чего тебе, мил человек, в деревне сидеть. От Дубков и лес и речка не так уж близко. А у меня всё под боком. Сходи завтра в деревню, возьми своё добро и ко мне возвращайся. Живи хоть месяц, хоть два, сколько душе пожелается. И тебе на охоту ходить способнее, и мне, старику, веселей.

Так я и сделал. На следующий же день отправился в Дубки, забрал свои вещи и переселился к деду в сторожку. Весь отпуск у него прожил. Какое это было чудесное время! Дни выдались все как на подбор – ясные, солнечные, настоящие летние дни.

Вставали мы с Петром Захаровичем вместе с солнышком, пили чай, брали немного еды и отправлялись на целый день в лес.

Дедушка захватывал с собой кузовок. Он его сам сделал. Ловко так смастерил, с перегородкой на два отделения. Одно – для грибов, другое, поменьше, – для ягод.

Я же брал с собой ружьё или удочку. Так мы сразу распределили обязанности: я должен был заботиться о дичи и рыбе, а Пётр Захарович – о ягодах и грибах.

Выйдем, бывало, на зорьке в лес. Воздух прохладный, чистый, пахнет свежескошенным сеном. Все поляны седые от обильной ночной росы. А до кустов, до деревьев лучше и не дотрагивайся: чуть заденешь плечом – сразу дождь на тебя польётся.

– Не беда, мил человек, – улыбнётся, бывало, дедушка. – Солнышко выйдет – разом высушит.

Мы уходили от дома далеко в лес, бродили по заросшим черникой сухим болотам. В таких болотах нога тонула, будто в перине, в глубоком мху, а в воздухе крепко пахло пьянящим запахом багульника. Потом мы выбирались на лесные поляны, сплошь заросшие душистым клевером и белыми глазастыми ромашками. Мы заглядывали в густые малинники и рвали тёмно-красные спелые ягоды. Рвать их приходилось очень осторожно – иначе они осыпались на землю, оставляя после себя на концах ветвей короткие белые «пальчики».

Нередко мы посещали и старую вырубку. На ней тут и там торчали широкие полусгнившие пни. На этих пнях на солнцепёке грелись юркие ящерицы и сидели, распустив крылья, красивые бабочки, с тёмными, почти чёрными крыльями, – траурницы и ярко расписные адмиралы.

При нашем приближении ящерицы тотчас исчезали в расщелинах пней, а бабочки взлетали и кружились над вырубкой.

Иногда возле старого пня нам удавалось найти совсем перезревшую ягоду земляники. Она походила на густую, засахаренную каплю варенья и пахла так аппетитно, будто и впрямь была только что сварена здесь на солнышке.

Потом мы шли в прохладные березняки и осинники, искали в траве среди прошлогодних листьев подберёзовики с тёмно-коричневыми бархатными шляпками и красноголовые подосиновики. Очень часто во время наших скитаний я совсем забывал про охоту и про рыбалку. Мне нравилось, больше чем удить или стрелять, ходить вместе с дедушкой и наблюдать за тем, с каким вниманием, с какой любовью осматривал он всё, что нас окружало.

Пётр Захарович знал всех птиц, мог определить их по голосу, по внешнему виду, знал, какая из них где гнездится, чем кормит птенцов, какую пользу приносит лесу, помнил все барсучьи и лисьи норы, мог точно сказать, где водятся белки, куницы, где летом держатся лоси со своими лосятами. Он знал лес не хуже, чем свой собственный дом. Да, пожалуй, лес-то и был его настоящим домом.

Сколько раз мы с ним забирались в самую глушь и бродили там до глубокой ночи. Дедушка никогда не плутал в лесу, всегда безошибочно находил дорогу к сторожке.

Ходим, бродим, бывало, весь день, наберём ягод, грибов, а вот дичи нет.

• Предыдущая
• 32/40
• Следующая