Помни обо мне - Овалов Лев Сергеевич - Страница 24

• Предыдущая
• 24/39
• Следующая

— Благослови, матушка.

— Господь с тобой. Откуда носишь?

— Из колонки.

— А где у тебя дождевая?

— В бочке.

— Пора, — сказала Раиса.

— Слушаю, матушка. — Виктор Фролович обернулся. — Только придется пособить.

Раиса засеменила в огород.

На краю огорода, за грядкой с картошкой, в тени ракитовых кустов — яма, на дне темнеет бурая стоячая вода. Таня еще в день приезда, бродя по огороду, наткнулась на яму. Подумала — для полива.

Раиса остановилась перед ямой.

— Бочку у сарая видела? — спросила она. — Придется перетаскать воду.

Тут Таня поняла, что значит «пора», и ей стало страшно. Не радостно, а страшно, вопреки тому, чему учила Раиса. Сегодня ее будут крестить… Что-то сдавило ей горло.

— Видела, — покорно шепнула Таня.

— Это тебе урок. — Раиса пальцем ткнула девушку в бок. — Исполняй.

Таня принялась перетаскивать воду.

Вода точно уходила под землю, яма была какая-то проваленная. Урок Таня выполнила только к полудню.

— Теперь иди молись, — наказала Раиса. — Обеда тебе сегодня не положено, готовься.

Таня ушла в каморку, встала на колени, твердила молитвы. Голова кружилась, есть не хотелось, непонятная слабость разлилась в теле, казалось, будто она уходит от самой себя.

Вспомнилось все, что недавно было ее жизнью: Москва, мать, школа и… Нет, нет, больше никого не хотела она вспоминать. Все ушло, ушло и никогда не вернется.

Неслышно вошла Раиса.

— Молись, молись, не мечтай, — привычно пробормотала инокиня и сняла с полки «Цветник нравственный», свою любимую книгу. — Крещена ты все-таки или нет? — в который уже раз осведомилась Раиса и принялась разъяснять своей подопечной значение предстоящего обряда: — Впрочем… Агаряне своих детей во младенчестве крестили у православных священников, но благодать крещения принимали за волхование, не с правым разумом принимали крещение детей, и святые соборы постановили обращенных крестить снова.

У Тани не было уверенности, что она крещена, письменных свидетельств тому не существовало, но вряд ли бабушка Дуся оставила Таню некрещеной, она иногда напоминала, что приходится Тане крестной матерью.

Таня не ответила, но Раиса и не ждала ответа, сама нашла ответ, сообразуясь с каноническими правилами:

— Сегодня сподобишься благодати… Комсомольцы подобны енкратитам, саккафарам, апотактитам и прочим еретикам…

Она долго втолковывала Тане что-то о саккафарах и апотактитах. Тане стало страшно, захотелось бежать, но не было ни сил, ни денег, ни документов.

«Смирись, смирись, — мысленно твердила она себе. — Возврата уже нет…»

Раиса опять ушла. Она то уходила, то возвращалась, недоверчиво поглядывая на девушку. А та и молилась, и плакала, и уносилась мыслями куда-то далеко-далеко. В Москву, в Третьяковку и еще дальше…

Она все время чувствовала себя на распутье. Хочется обратно, домой, в тепло, в привычную жизнь, а ветер гонит вперед, в дождь, грязь, слякоть и рядом безжалостные суровые люди, которые не позволят ни повернуть, ни убежать…

С каждым часом Раиса делалась все хлопотливее. День был на исходе. Слазила в дорожный мешок, достала длинную холщовую рубаху, подала Тане:

— Одевайся…

Никого не слышно, не видно. Таня подумала, что крестить ее будет Раиса: правила разрешают инокиням крестить обращенных, — и девушке стало грустно, что благодать на нее снизойдет через Раису.

Она все-таки осмелилась спросить:

— А кто же будет крестить?

— Одевайся, одевайся, — поторопила Раиса и с умилением возвела очи горе: — Старейшин преимущий приехал, сам хочет. Такой милости редко кого удостаивает…

Таня быстро скинула платье, вопросительно оглянулась.

— Все, все скидавай, — сказала Раиса.

Таня сняла белье, натянула рубаху, холст после вискозы показался шершавым, такой он был новый и чистый, и опять оглянулась. Раиса взяла ее за руку, Таня вскинула на старуху глаза.

— Старейший у ямы?

— Какая такая яма? — одернула Раиса. — У купели.

Во дворе никого, один лишь пес на цепи щурится на низкое солнце.

Не выпуская руки девушки, Раиса повела ее в огород.

Опустив глаза, шла Таня меж грядок, прислушиваясь, не идет ли за ее спиной Елпидифор…

Было очень тихо. Таня подняла голову и обмерла. Возле ямы справа старейший, еще какой-то инок с черной бородой, хозяин дома, а слева, отдельно от мужчин, жена Виктора Фроловича, их четырехлетняя дочка, девушка, которую Таня мельком видела в день приезда, и какая-то незнакомая старуха.

Все молчали, может быть, благоговея перед старейшим, а может быть, чтобы не привлечь ничьего внимания за забором.

Раиса подвела девушку к Елпидифору. Тане показалось, едва заметная улыбка пошевелила бескровные губы старца, но он тотчас сурово поглядел на свою паству и строго сказал:

— Стань лицом на восток.

Таня растерянно посмотрела на воду, на небо: не могла сообразить, где восток.

— Спиной к солнцу, — пришел ей на помощь Елпидифор, сам стал лицом к ней и перекрестился.

Все последовали его примеру. Началась служба. Елпидифор читал молитвы, Раиса заменяла хор, сипловатым дискантом подтягивала старцу. Иногда к ней присоединялись чернобородый и незнакомая старуха. Однако Тане казалось, что по-прежнему все происходит в тишине.

Вишня топорщила ветки, точно вырезанные из черного железа, понуро висели на раките узкие листья, тускло поблескивала в яме вода.

— Давайте, — негромко распорядился Елпидифор, став вполоборота к Раисе.

Старуха подскочила к девушке, принялась торопливо стягивать с нее рубашку.

Таня смутилась, ей стало стыдно, страшно.

— Что вы!

— Дура! — сердито буркнула старуха, продолжая стягивать рубашку.

Таня подняла руки к груди, краска стыда залила ей лицо.

— Входи, входи в купель, — быстро сказал Елпидифор, подталкивая ее в воду.

Таня полезла в яму, заспешила, оступилась, ушла ногами в тину, взбаламутила воду. Вода успела за день нагреться, была как парное молоко, доходила до груди, но Тане все равно было стыдно и страшно.

Елпидифор взмахнул крестом, отдал его Раисе, положил руки на голову Тане и стал с силой погружать ее с головой в воду:

— Крещается раба божия Таисия… Во имя отца… — Помог Тане высунуться. — Аминь!… И сына… — Опять погрузил ее голову в воду. — Аминь!… И святаго духа. — Окунул в третий раз. — Аминь… Выходи!

Надел на шею Тане медный крестик на коричневом шнурочке, услужливо поданный Раисой. Жена Виктора Фроловича накинула на плечи Тане простыню, наскоро обтерла, помогла побыстрей натянуть рубашку.

— Вот и окрестили тебя, Тася…

Ее даже не спросили, каким именем назвать! Теперь она, значит, Таисия…

Во дворе загавкал пес. Все тревожно взглянули на старейшего. Он все-таки дочитал молитву.

— Идите, — распустил он молившихся.

Все сразу куда-то подевались. Раиса повлекла Таню обратно в каморку.

На дворе покрикивал Виктор Фролович. Пес замолк. В помещении совсем темно. Раиса повернула выключатель. Стало светло и неуютно.

— Подкрепись, — говорит Раиса, выкладывает на стол ломоть хлеба, луковицу и сухую таранку, медлит и неохотно добавляет: — А это от отца Елпидифора… — Достает из кармана юбки яблоко и подает Тане.

• Предыдущая
• 24/39
• Следующая