История одной судьбы - Овалов Лев Сергеевич - Страница 21

• Предыдущая
• 21/66
• Следующая

Вот он уже рядом, этот сиплый голос…

Анна делает над собой усилие, встает.

— Здравствуйте, Василий Кузьмич.

Она протягивает ему руку. Он вежливо пожимает.

— Крепитесь, Анна Андреевна…

Вот опять подкатывает!

— Ой, пожалуй, хоть и тетю Грушу…

— Ну что вы, Анна Андреевна! — Поспелов возражает, возражает настойчиво, решительно. — Разве мы позволим себе вами рисковать? Мы вас в момент в Сурож…

— Не успеть… — слышит Анна за своей спиной голос свекрови. — Не успеть вам…

— Успеем? — неуверенно спрашивает Анна, хотя ни она, ни тем более Поспелов не в состоянии ответить на этот вопрос.

— Успеем, — твердо произносит Поспелов. — В самый раз.

— Тогда идите…

Анна опять берет себя в руки.

— А чего идти? Все здесь, — говорит Поспелов и уже отдает Надежде Никоновне команду: — Собирайте Анну Андреевну. Быстро. Одевайте. Две минуты. Понятно, мамаша?

Он выходит, но не успевает выйти, как возвращается с Челушкиным.

Гриша… Гриша… Да какой же ты молодец!

— Мы вас донесем, Анна Андреевна, — говорит Поспелов. — Обопритесь-ка…

— Нет, нет…

Анна отрицательно машет головой.

Свекровь помогает надеть пальто. Анна обнимает Поспелова и Челушкина за плечи и медленно идет к двери. У крыльца стоит грузовик. Задний борт откинут.

— Я сяду…

— Нет уж, — строго возражает Поспелов. — Все предусмотрено…

А вот и Тима… Кудрявцев стоит в кузове у опущенного борта. Рядом с ним тетя Груша. Хоть тетя Груша — «невежество», ее все-таки прихватили на всякий случай. Анна безропотно подчиняется всем указаниям Поспелова. Она и не хочет, и не может возражать. Ей помогают подняться в машину. Не столько помогают, сколько поднимают. В кузове матрас. С чьей только кровати его сняли? На матрасе подушки. Несколько громадных подушек. В белоснежных наволочках с прошивками. Оранжевое атласное одеяло. У изголовья стопка простыней. Две бутылки с водкой. Анна сразу понимает: не для питья. На всякий случай. Вдруг тете Груше понадобится помыть руки. Обо всем подумали. Кто? Василий Кузьмич? Гриша?…

Анна ложится. Прямо в пальто. На одеяло.

— Вы разденьтесь, Анна Андреевна, не беспокойтесь, не растрясу.

Вместе с Анной в кузове остается тетя Груша, трое мужчин втискиваются в кабину, там тесно, все они люди широкие, но они боятся смутить Анну, которая вот-вот может родить.

Машина трогается с места. Куда-то в сторону уносится голос свекрови. Анна слышит еще чьи-то голоса…

Грузовик мчится. То тише, то быстрее. Почти не трясет. Кудрявцев старается.

Тетя Груша сидят на краешке матраса с каменным лицом. Она обижена, ее искусством пренебрегли. Ей и полагается быть обиженной. Агрономша! Ей, конечно, врача надо! Но сквозь каменное выражение лица пробивается бабье участие. Агрономша-то она агрономша, а мужик у нее — никуда. Готов свою бабу за бутыль водки сменять. А баба — золото. И на людях, и дома. Вся на виду.

Тетя Груша наклоняется к Анне.

— Андреевна, худо тебе?

— Нет, ничего…

Довезли ее как раз к сроку. Успели ввести, раздеть…

Поспелов просит вызвать врача.

— Не Раису Семеновну, а главного. Евгения Яковлевича.

— Евгень Яклич занят.

— Скажите: председатель колхоза «Рассвет» просит.

Появляется «Евгень Яклич».

— Здрасьте, Евгений Яковлевич. Мы нашу агрономшу рожать привезли, — обращается к нему Поспелов. — Прошу вас. От имени колхоза. Вы уж постарайтесь.

«Евгень Яклич» улыбается.

— Стараться ей придется, а не мне…

— Вы уж там в случае чего…

— Ничего, — снисходительно говорит «Евгень Яклич». — Все будет хорошо.

Поспелов уходит.

— Ах да! — вспоминает вдруг врач. — Мы просили сена продать для больницы. Вы вот отказали…

— Продадим, продадим, — поспешно произносит Поспелов. — Самим в обрез, но продадим.

— И потом нам бы тысячи три яиц, — оживляется Евгений Яковлевич. — С фондами туговато…

Но тут их беседу прерывает медсестра, совсем молоденькая, должно быть только со школьной скамьи.

— Евгень Яклич, а где отец?

— Чей отец?

— Да ну… этой… Которую привезли!

— А что?

— Сын! Сын у нее!

— Ох ты! — говорит Поспелов. — Найдем яйца, доктор, найдем!…

А сама Анна лежала в родильной палате, истомленная после перенесенной муки, и думала — что, мол, как хорошо, как вовремя отсеялась, и теперь вот сын, и еще подумала, что в этом году колхоз обязательно будет с урожаем.

Лето выдалось жаркое, сделаешь туда-сюда километров пятнадцать и запаришься. Анна все время на поле. В Мазилове, в Кузовлеве. Да еще домой надо забежать, покормить Колю.

В Кузовлеве она бывала чаще, чем в Мазилове, надо вытягивать Челушкина. Но безрукий этот Челушкин одной рукой выжимал больше, чем другие двумя. К осени его бригада собрала пшеницы по одиннадцати центнеров с гектара. Не так уж много, но для района это небывалый урожай.

Осенью Анна сполна получила и задолженность по зарплате, и премию. Куда Алексею до нее! Искала у Алексея поддержки, выходя замуж, а теперь сама может поддержать.

Но все-таки хорошо, что у нее есть муж, отец ее детей, хозяин. Они выбрали погожий октябрьский день, вдвоем собрались в Сурож за покупками.

Вернулись из города под вечер, Алексей слегка под хмельком, но довольный и ласковый.

Анна развязала свертки, нарядила дочерей в новые платья, отдала им кулек с конфетами, повесила мужнин костюм на распялку под простыню, сыну вложила в руки погремушку, подала свекрови отрез — выбирала материю на свой вкус, фланель, потеплей и помягче, коричневую в белый горошек — и для пожилой, и веселая.

— Вот, мама, не обижайтесь.

— Себе-то небось шерсти взяла? — пытливо спросила свекровь.

— Шерсти, мама, — подтвердила Анна.

Ей не хотелось хвастаться перед свекровью своим платьем. Она отложила сверток с платьем в сторону, не стала доставать из сумочки шарф.

Пошла обратно к сыну, повертела перед ним погремушкой, погугукала.

Свекровь собирала ужин.

— Лексей-то в порядке? — осведомилась она.

Но тут Алексей сам вошел в избу.

— Давайте, — деловито сказал он, входя. — Пожрать да и спать. Как костюм?

— Повесила, — ответила Анна.

— Да нет, я не про то, — сказал он. — Как — ничего?

— Ничего, — сказала Анна.

— Небось под тышшу? — завистливо спросила свекровь. — Аль больше?

— Тысячу? — самодовольно сказал Алексей. — Подымай выше!

Они поужинали, легли, потушили свет. Свекровь долго что-то ворошилась у себя на постели, охала, вздыхала, должно быть, завидовала и невестке и сыну.

Алексею хотелось спать, его развезло от выпитой водки, но он чувствовал себя в долгу перед женой, как-никак это она купила костюм. Он обнял Анну, чмокнул в щеку.

— Спи, — сказала она. — Спи, отдыхай.

Он послушно подвинулся к стене. Свекровь все еще возилась за печкой, а Алексей уже захрапел. Было темно. Постукивали ходики.

«Почему это у всех ходики, во всех избах ходики, — подумала Анна, — и почему только ночью замечаешь, как они постукивают?»

Стучат, стучат, не дают заснуть…

Анне не спалось. Она мысленно перебирала покупки. Всем купили, никого не забыли. Алексею давно уже нужен костюм. И матери нечего обижаться…

Богатство не ахти какое, но так богата Анна никогда еще не была. Игрушки, конфеты, костюм мужу, платье себе. Не ситцевое платьице, не гимнастерка… И все, что было куплено сегодня, заработано ею самой.

Господи, сколько пройдено: школа, техникум, Толя, Женечка, война. Потом эта безрадостная Кубань, неприветливая, неуютная, и степ — не степь, а степ, и люди там такие же недоверчивые и жесткие, как ихний пустой и безлюдный степ.

Вот вернулась на родину. Домой, к родимой картошке. Если когда-то в юности казалось, что без Толи ей не прожить, теперь она понимает, что можно прожить и без мамы, и без Толи, и без Алексея. Только без родимой картошки невозможно прожить. И нет такой силы, которая могла бы согнать ее с родной земли, и есть сила, которой она держится…

• Предыдущая
• 21/66
• Следующая