Дагиды - Оуэн Томас - Страница 31

• Предыдущая
• 31/53
• Следующая

Он достал платок и завязал ей глаза.

— Не бойтесь. Это залог будущего.

Она улыбалась доверчиво и немного встревоженно.

Он очень бережно взял ее на руки.

Патриция представляла: «Я будто новобрачная…» Ей слышался свадебный марш в соборе, казалось, что путешественник поднимается с ней в огромный неф…

Путешественник остановился перевести дыхание возле балюстрады над железной дорогой.

— Вы устали, — прошептала Патриция. — Если вам тяжело, опустите меня.

Ей было хорошо. Она прижалась к его плечу и вдыхала его запах. Ей хотелось так оставаться долго, неизвестно сколько…

Послышался гудок паровоза.

— Поезд, — вздрогнула Патриция и невольно, словно защищаясь, протянула руку.

— Забудьте этот поезд раз и навсегда, — сказал он уверенным тоном. И ступил на мостик.

— Где мы? Я слышу скрип досок. Мы проходим над рельсами.

Он сделал еще несколько шагов и попросил:

— Поцелуйте меня.

Она не колеблясь поцеловала его сначала в щеку, потом в губы.

— Я слышу поезд.

— Надо излечиться, надо перестать его слышать… навсегда.

Он посмотрел на молодую женщину взглядом, исполненным нежности, сильно прижал ее к себе, потом, словно бы желая возложить ее на алтарь неизвестного божества, высоко поднял над парапетом и бросил в пустоту.

Патриция страшно закричала и осталась лежать на рельсах.

Путешественник на мостике перегнулся и смотрел на нее.

Во дворе появился беспокойный и ничего не понимающий М. Франс с ружьем в руках.

— Это несчастный случай! — крикнул путешественник.

Поезд достиг балюстрады, и в его грохоте исчезли все иные звуки. Когда тело Патриции пропало под колесами, путешественник отвернулся.

М. Франс, опираясь на пустое кресло, ошеломленно смотрел на путешественника, но с трудом его различал, возможно, из-за пелены паровозного дыма.

Он приложил ружье к плечу и прицелился. Но силуэт человека на мостике вдруг заколебался, заизвивался, расплылся смутным серебристым облачком.

М. Франс услышал топот ног по прогибающимся доскам. Теперь он ясно разглядел мальчика, раздвигающего кусты. Он узнал его.

Невидимый в листве мальчик просвистел пять знакомых нот.

Паровоз вдали огибал холм и тоже свистел. Те же самые ноты, тот же сигнал. Высокие, пронзительные ноты адским воем взорвались в голове М. Франса. Он кинулся к балюстраде, посмотрел вниз, увидел…

М. Франс отшвырнул ружье и побежал в направлении озера. Он не мог кричать, а только хрипел: «Пат-ри-ция… Пат-ри-ция…»

Это подлинная история. Мой друг Жан Рэ великодушно разрешил ее напечатать. Мне приятно сообщить еще об одном эпизоде из биографии удивительного человека, который предпочитал жить на грани вероятного, в той области, где кончается влияние законов повседневного мира.

Это произошло в ту эпоху, когда Жан Рэ — всесветный и циничный бродяга — вознамерился пополнить свою информацию касательно кладбищ. Данная тема, которая, как известно, разнообразно интерпретируется в его зловещей беллетристике, всегда стимулировала его необузданное воображение.

Ему было тогда около шестидесяти лет. Время, казалось, не могло изменить бесстрастного выражения лица, словно высеченного из серого гранита: те же впалые щеки, примечательные надбровные дуги, та же ироническая складка рта. И, судя по резким, энергичным движениям, сверхчеловеческая молодость не собиралась его покидать.

Мой оригинальный друг вошел ко мне без всякой предварительной договоренности, бросил на стул фетровую фуражку и провел нервной рукой по гладким волосам. Искорка интереса плясала в его холодных светло-серых глазах. Предчувствие какой новой авантюры оживляло его?

— Я уезжаю в Германию, в Бернкастель, — заявил он. — Это на Мозеле. Дело весьма важное. Буду весьма рад, если ты сможешь освободиться на сорок восемь часов. Уверен, что не пожалеешь.

Какое у него могло быть дело в таком захолустье, да еще в такое время года? Мое любопытство разыгралось. Да и как сопротивляться этому дьяволу в образе человеческом? Его визиты всегда мне казались слишком короткими и слишком редкими. Два дня в его компании ради важного дела… тут можно и плюнуть на обычные занятия и распорядок.

Был канун Дня все святых, что значительно облегчало задачу. Я собрался в момент, не задавая особых вопросов, на которые, впрочем, и не надеялся получить ответы.

Наше путешествие проходило без всяких инцидентов, стоящих внимания. Вспоминаю только пребывание в Кобленце и обед в обществе занятного маленького старичка с физиономией румяной и круглой. Он относился к моему другу с глубоким почтением, меня просто не замечал и даже ни разу не взглянул в мою сторону, внимая с детской жадностью каждому слову Жана Рэ. Мой друг выступал с философско-математическим номером, который провел с присущим ему блеском. Его голос низковатого тембра и хорошо модулированный, его продуманная жестикуляция, манера мягко откидывать голову и смотреть из-под полуопущенных ресниц — все это буквально околдовало нашего сотрапезника — отставного профессора. Он когда-то преподавал в Гейдельберге уже не помню что и теперь был приглашен по случаю нашего приезда. О цели нашего путешествия ничего не говорилось, по крайней мере в моем присутствии. По мере того как рейнское вино лилось в наши бокалы, розовая физиономия профессора Рименшейдера расцвечивалась нежно-фиалковым оттенком спелой смоквы. Когда он дозрел окончательно, Жан Рэ сделал мне знак, и я потихоньку удалился. Я больше не видел маленького забавного человечка, не знаю, что с ним сталось, поскольку поднялся к себе в номер и тут же уснул.

Наутро Жан Рэ пожаловал ко мне вместе с гарсоном, который принес кофе. Веселый, нетерпеливый, собранный, он напоминал охотничью собаку, взявшую след.

— Собирайся, мы сейчас уезжаем на родину Кузанского.

— Кузанского? А кто это?

— Дорогой мой, это гуманист, который жил в пятнадцатом веке и умер кардиналом в возрасте шестидесяти трех лет.

— Недурное имя для кардинала.

— Кузанский, Кузанус, — несколько раз повторил Жан Рэ, интонируя слова с характерным акцентом жителя Гента. — Его полное имя Николаус фон Коэс. Пионер современной философии и науки. Под его влиянием в схоластике сформировалась научная концепция мира.

— Ах, да! Вспоминаю вчерашнюю беседу. Профессор Рименшейдер, несомненно, поклонник этого кардинала.

— Разумеется. Чтобы получить от этого молодца то, что я хотел, надо было подобраться к нему осторожно и на мягких лапах. Рименшейдер — человек науки. Писатели его интересуют только в том случае, если они каким-то образом задевают его теории. Воображение без научного фундамента — для него чепуха.

— Значит, ты льстил ему и потакал его философским прихотям ради какой-то важной вещи?

— Конечно. Когда я его провожал, он был совершенно пьян. Но у него все же достало сил вручить мне один документ.

— Какой?

Жан Рэ приложил палец к губам и загадочно улыбнулся.

— Сейчас позавтракаем и поедем. Дорогой все расскажу.

Мы ехали в Бернкастель, старинный городок, где родился кардинал Кузанский, почему его еще называют Бернкастель-Коэс. Цель нашей поездки? Там нас ожидала зловещая тайна. Жан Рэ поведал мне, что там расчищают и закрывают кладбище и посему у нас есть возможность увидеть могилу подлинного вампира — молодой женщины, умершей в середине прошлого века.

История этой адской креатуры и ее мрачные подвиги давно забылись, и никто в Бернкастеле и думать не думал о связанных с нею легендах. Но в документе Рименшейдера сообщались экстраординарные подробности. Каким образом Жан Рэ вообще докопался до этого? Заставить его говорить на подобную тему не представлялось возможным, поскольку он всегда умалчивал о своих источниках. Его информативная сеть, безусловно, исчезнет вместе с ним, что воспрепятствует лучшему познанию таинственного мира, с которым мы связаны, хотим того или нет, и реально воспринимать который мешает наше удивительное невежество.

• Предыдущая
• 31/53
• Следующая