Рожденные бурей - Островский Николай Алексеевич - Страница 35
- Предыдущая
- 35/47
- Следующая
Глава десятая
Трое на водокачке, волнуясь и вздрагивая, слушали, как учащалась стрельба. Вот уже заклокотало у вокзала. В этой нарастающей буре звуков чувствовалось ожесточение борьбы. Андрий замер, прижав руки к груди.
– Что ж они оставили нас здесь? Где ж это видано, чтобы я стоял и дожидался, чья возьмет? По-ихнему, я ни на что не способный? – сказал он с горечью.
Стоящая рядом Ядвига притянула его к себе и по-матерински успокаивала:
– Что ж делать? Нам приказали оставаться здесь.
Олеся молчала. На дворе послышались голоса и, как показалось Андрию, храп лошади. Олеся схватила Птаху за плечо.
– Андрий, что это?
Птаха похолодел. «А что, если ляхи? Тогда все пропали», – чувствуя, как сжалось его сердце, думал он.
В дверь застучали. Андрий, натыкаясь на табуретки, устремился к двери.
Здесь на полу лежал топор.
– Григорий Михайлович! Это я, Щабель. Открывай!
– А, Щабель! – радостно воскликнула Олеся и тоже бросилась к двери.
– Кто это? – остановил ее Андрий.
– Это наши… Я сейчас открою. – И она уже снимала крюки.
– Ну вот и я, – сказал кто-то высокий, невидимый.
– А наши уже ушли, – укорила Олеся.
– Слышим! Запоздали мы – с холминскими все торговались. Они к Могельницкому ходоков слать хотели. Дескать, не тронь нас – и мы тебя трогать не будем. Пока мы их уломали, время прошло… Свети, Олеся, что ли. – И Щабель зажег спичку. На миг он увидел Андрия.
– Это кто? – недоверчиво спросил он.
– Это Андрий, – почему-то смутилась Олеся. – Его отец оставил здесь.
Вслед за Щабелем в комнату вошел низкорослый широкоплечий крестьянин.
– Здрасьте, хозяева!
Щабель пожал руку Ядвиге.
– Это Евтихий Сачек из Сосновки, – сказал он, кивнув на крестьянина.
Олеся поставила зажженную лампу на стол и поспешила к окну, чтобы его завесить.
– С нами человек пятьдесят сосновских и около тридцати холмянских. Им сейчас винтовки дать надо, – сказал Щабель.
Ядвига отвела его в сторону.
– Товарищ Раевский сказал, что для вас патроны сбросят на ходу близ речки. Он поручил передать вам, чтобы вы повели свой отряд на усадьбу Могельницких. Этим часть легионеров будет задержана, пока наши не захватят города. А вы попытайтесь занять прежде всего фольварк. Там стоят немецкие лошади…
Щабель быстро повернулся к Сачку.
– Сейчас возьмем винтовки и двинем на фольварк. Скажи своим хлопцам, что там коней хороших добудем…
– Это дело! – обрадовался Сачек. – Что-то у меня кони хромать стали, и парочка мне как раз…
– Ну, ладно, ладно! Пошли. Слышишь, как в городе шкварчит? Рассусоливать тут некогда…
Они вышли во двор, где их ожидали крестьяне. Птаха решительно сказал Ядвиге:
– Я с ними пойду!
– Как пойдете? А ваши руки?.. – растерялась Яд-вига.
– А мы одни останемся? Хорош защитник! Тогда я тоже пойду. Я одна здесь ни за что не буду! – вспыхнула Олеся.
– Тогда и мне надо уходить, – тихо сказала Ядвига.
– Вот и пойдем все вместе. Оставаться я не хочу, мне страшно здесь, – заупрямилась Олеся.
– Куда ж ты пойдешь? Там же война, – сказал Андрий, устыдившись.
– Ну и что ж! Возьмем с Ядвигой Богдановной ту сумку с бинтами и будем помогать, если кого покалечит.
Аидрий не знал, что ответить.
– А что Григорий Михайлович мне скажет?
– Почему тебе? Я сама ему отвечу! Идемте, Ядвига Богдановна.
Раевская уже одевала пальто.
– Олеся, развяжи мне правую руку, – попросил Андрий.
– Как развяжи? Она же обваренная вся…
– Ты мне два пальца, вот этих, размотай, чтобы я мог затвор дергать.
– Не буду я разматывать – тут одно живое мясо…
Андрий шагнул к Ядвиге.
– Прошу вас, развяжите! А то я зубами порву.
Ядвига несколько мгновений смотрела на него и молча принялась развязывать бинты.
– Я немножко оставлю, вот здесь…
Вошел Щабель.
– Все в порядке – патроны, винтовки есть! Сейчас двинемся… Дождь перестает…
– И мы с вами, – сказала Ядвига.
Птаха выбежал во двор и вернулся с винтовкой. Карманы пиджака были набиты патронами.
– А мне ты принес? – спросила Олеся.
Они впервые за все это время встретились глазами.
– Тебе? – переспросил он удивленно и улыбнулся. Он передал ей свою винтовку и стал торопливо совать в карманы ее жакета обоймы с патронами.
– Сейчас я научу тебя, как заряжать. Вот берешь за эту штучку – раз! Затем к себе… Ишь, патрон выскочил. Раз – загнал в дуло… Опять сюда! Теперь тянешь за курок – и одним гадом меньше на свете… Приклад крепко прижимай к плечу. Бери, я сейчас себе достану.
Уже уходя, Андрий спохватился:
– А Василек?.. Куда парнишку девать? – Он побежал в кухню. – Васька, вставай живее! Да проснись ты, соня! Мы уходим. Слышишь? Уходим! Ты закрой дверь и спи себе. Мы скоро вернемся…
Сонный Василек ничего не понимал. Андрий уже подталкивал его к двери.
– Закрывай на крюк и ложись спать…
Василек моргал спросонья и что-то бормотал про себя, но в конце концов понял, что надо закрыть дверь и спать. Он так и сделал.
Щабель взял фольварк без единого выстрела. Их налет был как снег на голову. В усадьбе Эдвард поставил под ружье всех, кто только мог носить оружие, и двинулся в город. В палаце остался только граф Потоцкий с конвоем. Услыхав начавшуюся вокруг усадьбы стрельбу, Эдвард повернул свой отряд назад.
«Что это? – думал он. – В городе бой? Черт знает, кто с кем дерется. Неужели немцы обнаглели? Ну, а в фольварке кто?» – Он приказал окружить усадьбу.
У ворот его встретил Потоцкий. Он был на коне.
– Что это, по-вашему, граф?
– Не знаю. Связи с городом нет.
От фольварка слышались редкие выстрелы, Могельницкий не решался двигаться туда ночью. Он решил дожидаться утра, не уходя от усадьбы ни на шаг.
А на фольварке в это время происходило неладное.
Захватив фольварк, холмянцы затеяли ссору с сосновскими, начав тут же делить коней.
– Мы первые вскочили во двор, кони наши! – кричал высокий холмянец, уже сидя на оседланной немецкий лошади и держа в поводу еще тройку.
К нему подскочил Сачек.
– Отдай, говорю тебе! Скажи спасибо, что одного получил. А ты все загребти хочешь!.. У меня вот все кони на ноги пали, а ты хватаешь…
Споры из-за коней загорались во всем фольварке. Щабель, находясь в цепи, обстреливавшей имение, по редким выстрелам понял, что часть крестьян куда-то убежала. Он кинулся к воротам.
– Гей, мужики! Что ж вы?
Но его никто не слушал. Кое-где уже награждали прикладами друг друга.
Высокий холмянец поджигал своих:
– Забирай коней, и тикаем до дому! Пусть они сами справляются… Чего нам лезть в прорву? Гайда до дому, хлопцы! А кто пущать не будет, так бей его з винта!
Щабель поздно понял опасность.
– Куда вы, хлопцы? Что ж это – продаете, значит? – кричал он.
– Злазь с дороги! – гаркнул на него высокий холмянец.
– Пущай сосновские отдают коней, тогда останемся… А у нас Могельницкий все позабирал, так мы хоть этим попользуемся…
– Чего там с им тарабарить? Гайда, хлопцы, до дому! А то еще окружат тут, то и без головы останешься…
Щабеля оттеснили в сторону.
Птаха едва успел спасти Олесю от лошадиных копыт. Холмянцы, нахлестывая коней, налетая друг на друга, матерясь на чем свет стоит, промчались мимо них. Через минуту их не стало слышно.
С первыми выстрелами немцы зашевелились. Вдоль эшелона забегали фельдфебели. Слышались короткие слова команды. Когда стрельба разгорелась с особенной силой и стала приближаться к вокзалу, у штабного классного вагона заиграл тревогу горнист.
– Господин полковник, вас желает видеть какой-то военный, называющий себя польским офицером.
– Ведите, – сказал полковник Пфлаумер.
– Честь имею представиться – капитан Врона.
– Чем объяснить эту стрельбу? – с угрозой спросил полковник.
- Предыдущая
- 35/47
- Следующая
