Рожденные бурей - Островский Николай Алексеевич - Страница 16

• Предыдущая
• 16/47
• Следующая

Раевский подошел к хозяину.

– Надо послать ребят в город проведать, что и как. Пусть Раймонд с твоей дочкой сходят.

– Добре, сейчас скажу.

– Теперь мы поговорим о том, что нам нужно делать, – предложил Раевский.

Олеся подбежала к Птахе.

– Идем, противный, в город! Погуляем, поглядим, что там делается.

Когда шли в гору, она сказала решительно:

– Ты с Раевским должен помириться, иначе я с тобой – никуда! Не был бы ты дурнем, рассказала бы, почему этот парень здесь.

И побежала к будке.

– Пойдемте в город, Раймонд. Батько сказал, надо посмотреть, что там творится. Ваш отец остался у нас, будет ждать. Сюда придет Воробейко. – И, пока подходил Андрий, добавила, волнуясь: – Птаха вам наговорил чепухи, но он все же парень хороший. Вы на него не сердитесь! Ну, пошли!

Птаха шел и разговаривал, как будто между ним и Раймондом ничего не произошло. На вокзале раздалось несколько выстрелов. Тревожно загудел паровоз, но как-то сразу смолк, и стало тихо.

– Андрий, ты был в городе? Что там творится? – тревожно спросила Олеся.

– А черт его знает! Видал отряд кавалеристов. Около городской управы кучка фендриков[10] с винтовками. Одного узнал – Сладкевича, адвоката сынок. Нацепляли себе белых орлов на шапки… Все больше гимназистики. Потеха!

На железнодорожных путях было безлюдно. Деповские ворота закрыты.

Что-то угрожающее было в этом безлюдье. За несколько шагов до выхода на мост, перекинутый над станцией, из-за угла товарного склада навстречу им шмыгнула какая-то фигура. Это был австрийский полицейский. Он шарахнулся было в сторону, но вид троих его успокоил. Задыхаясь и оглядываясь, он крикнул им на ломаном польском языке, махнув рукой на север:

– Вы там не видали вооруженных людей?

– Нет, – ответил Раймонд, единственный из троих говоривший по-польски.

Полицейский кинулся бежать к водокачке. Но Птаха вдруг подставил ему ножку, и солидный шуцман[11] со всего размаха плюхнулся на землю. С такой же быстротой Андрий оказался верхом не нем. Как ни барахтался тот, но выбраться из цепких рук парня не мог.

– Раймонд, тягни у него левольвер! Да живее!

Раймонд наклонился к полицейскому и, торопясь и волнуясь, расстегнул кобуру и вытащил из нее револьвер. Птаха быстро отскочил от полицейского, не забыв выхватить из ножен широкий тесак, и встал в оборонительную позу.

Раймонд вертел в руках отнятый маузер, не зная, что с ним делать.

Все произошло настолько быстро, что Олеся не успела опомниться. Полицейский вскочил на ноги. От испуга и бешенства его нижняя челюсть дрожала. Но решительный вид Птахи не позволял и думать о сопротивлении.

– Ну, а теперь тикай! Нажимай на пятки! – И Андрий выразительно махнул в воздухе тесаком по направлению на север. – Не понимаешь? Ну, как там по-вашему – махен драпис к чертовой матери!

Раймонд спрятал револьвер в карман. Тогда полицейский стал поспешно уходить от них, поминутно оглядываясь. Пройдя несколько шагов, он расстегнул пояс и бросил ненужные теперь кобуру и ножны. Андрий пошел и поднял их. Засунув в ножны тесак и, довольно улыбаясь, возвратился назад.

– Куда бы мне эту штуковину заткнуть?

– Ты что, с ума сошел? А если бы он нас всех перестрелял? – накинулась на него Олеся.

– Эх, если бы да кабы, выросли в носу грибы! На кой ему черт пистолет? Все равно лавочка кончилась! А мне он пригодится.

– Ну, а штык-то на что тебе? Брось его, пойдем!

– Ну да! Из него два ножа важнецкие сделать можно. Я его вот сюда, под ступеньку, примощу. Здесь не видать.

На мосту он их догнал.

– Слушай, Андрий, если ты думаешь еще что-нибудь выкинуть, то не ходи с нами. У нас важное дело, – сухо сказал Раймонд.

– Ну, чего пристали? Все же в порядке! Давно мне хотелось пистоль иметь, а тут, гляжу, из рук добро уходит… А здорово я полицая напугал! Поди, десятую версту отжимает! Потеха! – И Андрий захохотал так заразительно, что Раймонд и Олеся не могли не улыбнуться.

К Андрию вернулось хорошее настроение. По мосту он шел, слегка приплясывая и напевая:

Так же вдруг ему пришла мысль завершить все благородным поступком.

– Знаешь что, Раймонд, дарю тебе пистоль! Бери! Знай мою дружбу! Я себе другой достану.

Олеся резко повернулась к нему.

– Ты что, опять думаешь на кого-нибудь накинуться? Не ходи с нами! Слышишь? Не ходи!

– Да нет же! Что ты мне сегодня настроение сбиваешь? Я от всей души, а она… Сказал, чудить не буду, чего же еще? Мало ли где я себе могу достать? Какое твое дело? На, Раймонд, кобуру и носи на здоровье… Что это бабье в военном деле понимает!

– Ты насчет бабья полегче!

Но Андрий уже не слушал ее. Обняв Раймонда за талию и улыбаясь, смущенно прошептал:

– Кто старое помянет, тому глаз вон, понял? А из этой штуковины мы с тобой по разу стрельнем в подходящем месте, идет?

Вместо ответа Раймонд положил руку на его плечо.

В это воскресное утро в палаце Могельницких проснулись очень рано.

В конюшнях одетые в форму польских легионеров вооруженные люди седлали лошадей. Во флигелях, где жила многочисленная дворня, ожидали сигнала к выступлению пехотинцы.

Шмультке и Зонненбург только что окончили завтрак. В комнату вошел Юзеф и подал майору записку. Майор прочел и сказал:

– Графиня Стефания просит нас зайти к ней по очень срочному и важному делу.

Они недоуменно переглянулись, но тотчас встали из-за стола и, оправив мундиры, молча пошли за стариком.

На втором этаже Юзеф широко распахнул двери будуара Стефании и жестом пригласил немцев войти.

Но вместо графини их встретили несколько вооруженных офицеров в неизвестной им форме. Один из них закрыл за немцами дверь и остался сзади вошедших с револьвером в руке.

– Что это означает? – сухо спросил Зонненбург. Шмультке инстинктивно протянул руку к поясу.

Но револьвер остался в комнате майора.

В углу будуара в глубоких креслах сидели Баранкевич и старый граф.

– Садитесь, господа, – сказал один из офицеров, искривив в гримасе-улыбке бледное лицо.

Немцы продолжали стоять.

Баранкевич тяжело поднялся с кресла и подошел к ним. Он, как знакомый, протянул им руку, но оба офицера даже не шевельнулись. Баранкевич побагровел.

– Гэ… умм… да! – начал он. – Дело в следующем, господа. Поскольку вы оставляете наш край и не в состоянии больше охранять нас и поддерживать порядок, мы решили сами заняться этим.

– Кто это «мы»? – злобно скосил на него глаза Зонненбург.

– Мы – это штаб польского легиона. Честь имею представить! – И Баранкевич повернул свою тушу в сторону одного из польских офицеров. – Полковник граф Могельницкий, начальник легиона.

– Эдвард Могельницкий? Полковник французской службы?

– Почти верно, господин обер-лейтенант. Я, собственно, полковник русской гвардии, но всю войну провел во Франции как член русской военной миссии и после большевистского переворота в России стал офицером французской службы, – ответил Эдвард с холодной учтивостью.

– Тогда мы обязаны арестовать вас.

– Немножко поздно, господин обер-лейтенант. К тому же мы призвали вас сюда с совершенно иной целью. Для обеих сторон будет лучше, если мы спокойно обсудим создавшееся положение, – продолжал Эдвард, – Мы занимаем город. От вас мы требуем нейтралитета. Мы не будем препятствовать вашей эвакуации отсюда при единственном условии – невмешательстве в наши дела. Конечно, все склады оружия и обмундирования переходят к нам. – Шмультке сделал негодующий жест. – Вы сами видите, это не бунт черни, но вслед за вашими отступающими частями движутся красные. Они обрушатся на нас сейчас же по уходе немецких войск. Вот почему мы вынуждены, не дожидаясь, пока вы уйдете, заняться наведением порядка в округе и мобилизовать наши силы. Я обращаюсь к вам, господин майор и господин обер-лейтенант. Вы оба дворяне и офицеры. Правда, мы с вами находились во враждебных лагерях. Но сейчас у нас с вами общий враг – революция. Если вы с нами начнете борьбу, то это будет только на руку красным. Я не думаю, чтобы вы этого хотели!

• Предыдущая
• 16/47
• Следующая