Колдунья-беглянка - Бушков Александр Александрович - Страница 31

– Милая, голубушка, красавица… – пролепетал Степан, корчась. – Помилосердствуй, не бери грех на душу.

– Я и не беру, – сказала Ольга преспокойно. – А за мишку я не в ответе, он наверняка пришел в совершеннолетие и своим соображением живет. Ты его попробуй уговорить… Ну, мне, пожалуй что, некогда…

И, потянув носом, удовлетворенно отметила, что испуг пленника достиг крайнего и позорного предела.

– Ну чем тебя просить? Помилуй уж… – чуть ли не выл Семен.

Ольге в конце концов стало тошно и противно – не было особой радости в том, чтобы и далее тешить душу зрелищем унижения столь мелкого врага. Враги у нее имелись настоящие, а этот…

– Отвечай кратко и быстро, – сказала она деловито. – Тогда я тебя оставлю в живых. Значит, господа уехали?

– Ага. Оба.

– Кто остался в доме? Мелочь?

– Она самая. Мы, скудные, хоть и в немалом количестве, а все ж не более чем дворня… Управитель, правда, не без силенок, но по сравнению с господами – да и с вами, барышня! – мелок… Чем хотите клянусь, не обманываю, идите себе своей дорогой, а я о вас и думать забуду…

– От твоего великодушия меня сейчас слезы прошибут… – сказала Ольга сквозь зубы.

И, не сдержавшись, метко пнула верзилу в причинное место – не особенно и сильно, впрочем, но все же чувствительно, так что вопль он исторг могучий. Она не видела смысла в долгом допросе пленных: главное было ясно, следовало побыстрее уносить ноги, пока не произошло каких-нибудь неожиданостей. Ее беспокоило, что приступы мерцания становились все длиннее…

– Ну ладно, – сказала она, размышляя вслух. – Спасибо этому дому, пойдем к другому.

В подземелье повисла напряженная тишина.

– Лежи тихо, – сказала Ольга, равнодушно глядя на обделавшегося камергерского холуя. – А впрочем… Можешь и песни петь во всю глотку, хоть духовные стихиры, хоть мужицкие непристойности. Мне все равно, здесь скоро и так будет шумно…

Степан завел что-то насчет того, что он отслужит чем хошь и сколько хошь, по гроб жизни не забудет…

– Да замолчи ты! – сказала Ольга, легонько пнула его под ребра и отошла, сразу забыв и о нем, и о его дружках: те, несомненно, пребывали в полном и ясном сознании, но затаились, как мышки, чтоб, не дай бог, не обратить на себя неблагосклонного внимания рассерженной Ольги.

Медведь робко заворочался.

– Ну что, Михайло Потапыч? – весело сказала Ольга, поворачиваясь к нему. – Придется вам потрудиться на совесть, вы уж меня не подведите, а то шкуру спущу…

Одно движение пальцев – и железный ошейник распался, с грохотом упав на каменный пол. Несколькими движениями Ольга смирила медведя, развернула мордой к двери и погнала наружу. Сама двинулась следом. Хотела было поднять дерюжный мешок – какая-никакая, а все же одежда, – но он оказался посреди кучи медвежьего дерьма. Ладно, что-нибудь придумаем…

Медведь, двигаясь механически, точно кукла протиснулся в коридор, Ольга вышла следом. Справа был тупик, и она, не раздумывая, развернула мишку налево, в ту сторону, откуда брезжил слабый свет, напоминавший свечение масляного фонаря.

В широком коридоре, некогда устроенном со всем старанием, выложенном тем же диким камнем, Ольга заметила каменную лестницу с литыми чугунными перилами, ведущую наверх, – судя по всему, ее строили опять-таки с превеликим тщанием, так, чтобы барину было удобно по ней спускаться. Заканчивалась лестница массивной дверью, по обе стороны которой ровным пламенем – чистое маслице, сразу видно, первосортное – светили два круглых фонаря. Дверь была приоткрыта.

Ольга послала наверх нечто вроде изучающего взгляда: ни единого сильного врага поблизости, разве что чувствуется присутствие кучки холуев, дрыхнущих без задних ног, лишь пара-тройка из них наделена мелкими домашними волшебствами вроде того, что тускнело вокруг Степана. Да в одном месте просматривается нечто поярче гнилушки – надо полагать, это и есть тот управитель, о коем поведал Степан. Что ж, благородные господа чересчур понадеялись на свои силы, уверены были в превосходстве своем, что их и подвело, уродов…

Несмотря на серьезность (и все еще неясность) ситуации, Ольга фыркнула, оглядев себя: хороша же барышня из богатого дома, торчит голышом в подземном коридоре, в компании дикого медведя. И погрустнела, вспомнив, что она, собственно говоря, уже не барышня из богатого дома, а непонятно кто. Беглянка со смутным будущим…

Эта мысль прибавила ей решимости и злости, она шагнула вперед, выбросив руки. Повинуясь сильному пинку, пусть и не ногой, медведь, неприязненно рыкнув, лохматым комом взлетел по лестнице. Ольга двигалась следом, уже привыкнув к мерцанию, накатывавшему с размеренностью часового механизма, готовая к любым неожиданностям.

Неожиданностей пока не наблюдалось – как и какого бы то ни было оживления. Все в доме спали безмятежным сном. Ольга с медведем оказались в самом обыкновенном коридоре первого этажа: не особенно и дорогие обои, погашенная люстра, паркетный пол, лепнина и ламбрекены… Мебель массивная, старомодная: сразу видно, что камергер в этом доме не жил, светских приемов тут не устраивал. Персональный тюремный замок, и только. Логово…

В тусклом свете одного-единственного фонаря медведь посреди коридора, среди не особенно роскошной, но все же барской обстановки выглядел весьма странно. Ухмыльнувшись этому зрелищу, Ольга сказала тихонько:

– Ну что, Потапыч, работай…

И, почувствовав справа, за поворотом, скопление безмятежно спящих людей, именно туда направила косолапого, поддав ему как следует и распахнув дверь в людскую, а в следующий миг отпрянула за угол коридора, прижалась к стене, более не оказывая никакого воздействия на зверя, поскольку в том уже не было необходимости…

Расчет получился верным: медведи и так не принадлежат к тем, кто наделен ангельской кротостью и душевным характером. Ну, а от зверя, неведомо сколько просидевшего на цепи в подземелье, и вовсе глупо ожидать каких бы то ни было проявлений душевности…

Сначала послышалось бодрое рычание медведя, понятно, очень довольного полученной возможностью невозбранно поразвлекаться со своими тюремщиками. И почти сразу же раздались человеческие вопли, исполненные такого ужаса, что волосы дыбом вставали. Но Ольга не чувствовала ни капли жалости…

Кто-то кричал. Кто-то, ухитрившись вырваться в коридор из темной людской, с воплями пронесся мимо притаившейся за углом Ольги, не заметив ее, конечно, топоча не хуже африканского зверя риноцеруса, именуемого в просторечии носорогом.

И началось: адский треск ломаемой мебели, медвежий рык, шум, грохот, вопли, беготня уже по всему дому, переполох совершеннейший… Судя по звукам развернувшейся баталии (если только это можно называть баталией), топтыгин ни в малейшей степени не стремился утолить голод, намереваясь лишь разломать как можно больше и переловить всех, до кого только удастся добраться, чтобы отыграться за свое заточение…

Грохнули двери – медведь, вывалившись из комнаты, кинулся за убегающими куда-то в глубь дома. Ольга резко обернулась, ощутив присутствие более-менее сильного субъекта – по коридору в ее сторону поспешал невысокий индивидуум в распахнутом шлафроке и сбившемся набок ночном колпаке с кисточкой: бритая рожа определенного немецкого облика, то бишь иностранного, ничуть не похожего на русского простодырого мужичка. Управитель? Скорее всего…

Ольга мысленно подставила ему подножку – а когда он растянулся во весь рост, чувствительно приложившись усатой кошачьей физиономией о скверно натертый паркет, добавила сверху, наподобие того, как в мужицкой драке бьют кулаком по затылку, только, разумеется, колдовски. Управитель обмяк и погрузился в оцепенение…

Пора было отсюда выбираться… но не голой же бежать ночной порой по петербургским улицам? Оглянувшись на поверженного управителя, Ольга прикинула, что ростом он ее не особенно и превосходит, по комплекции, конечно, гораздо объемнее, но тут уж не до капризов, выбирать не из чего, здешние мужики еще корпуснее, так что их одежда будет и вовсе висеть мешком…