После бури - Матвеев Герман Иванович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/34
• Следующая

— Кто такой? — строго спросил Жига, внимательно разглядывая незнакомца.

— А что, разве не видишь? Человек мужского пола, с руками, с ногами, — шут~ ливо ответил тот.

— Фамилия как?

— Непомнящий.

— Это фамилия такая?.. Ну-ка, покажи паспорт.

— Нет у меня паспорта.

— Почему нет паспорта? Беглый?

— Зачем беглый… На заработках в Перми был. Сейчас домой пробираюсь.

— Куда домой?

— В Чердынь.

Насмешливые глаза мужчины и спокойный тон ответов сбивали с толку, но Жигу трудно было провести. В полиции он служил не первый год и редко смущался. Обстоятельства встречи и одежда этого человека говорили сами за себя.

— А зачем ты сюда пришел? Видишь, дом заколочен? — грубо продолжал спрашивать Жига.

— Вижу… Потому и зашел, что заколочен. Значит, не живут. Хотел переночевать.

— Для ночевки я тебе найду место потеплее. Ну-ка, гаси огонь!

— А что я такое сделал? Мешаю тебе, что ли?

— Бродяга ты — вот что. Беглый! Меня не проведешь. Глаз у меня наметанный. Архипыч, погаси в печке огонь, а ты пойдем со мной!

Старик вышел. Мужчина стоял в нерешительности. Жиге вдруг показалось, что он хочет броситься на него и даже сделал движение. Городовой невольно отскочил в сторону и схватился за кобуру.

— Какой пугливый!.. Не бойся, не трону, — усмехнулся мужчина и, взяв кушак с лавки, стал неторопливо подпоясываться.

Жига все-таки вытащил револьвер. Влажный от меховой варежки палец цеплялся за мерзлую сталь.

— Вот, будь ты неладная! — выругался он и, подойдя к печке, стал отогревать наган.

Так они стояли некоторое время, поглядывая друг на друга, пока старик не принес снегу.

— Выходите. Погашу, темно станет.

Вышли на улицу и неторопливо двинулись к участку. Жига надеялся, что задержанный попросит его отпустить, может быть, даже предложит хорошие деньги из награбленных по дороге, но тот молчал.

— Из Сибири бежал? — спросил городовой. — По одежде видать — снял с кого-то?

Мужчина молчал.

— Что ты, в рот воды набрал? Говори, когда спрашивают, — рассердился Жига.

— Не о чем нам говорить. С приставом буду говорить.

— С приставом? Поговори, поговори… Он вашего брата жалует!

Жига шел сзади. Когда нужно было поворачивать в переулок, где находился участок, мужчина, не оглядываясь, свернул.

— Дорогу знаешь? — удивился Жига. — Бывал, что ли, здесь?

Задержанный молчал.

3. СИРОТЫ

Поднимаясь по улице в гору, лошади выбивают желоб на дороге. В таком желобе хорошо кататься на ледяшке. Еще лучше — на санках с тонкими железными полозьями.

Сеня Богатырев шагал по дороге и мечтал о санках, обитых красным бархатом, с кистями по бокам. На днях он видел, как неумело пытались кататься на таких санках инженерские дети. Бороздилками у них были тонкие машинные гвозди, править они не умели и на первом же повороте перевернулись…

— Эй! Эй! Берегись! — раздался крик за спиной, и он отскочил в сторону.

По желобу вихрем пронесся на ледяшке мальчик.

— Кузька! Кузька!

Кузя услышал окрик приятеля, ловко свернул в переулок и, поднимая бороздилками снежную пыль, изо всей силы затормозил. Когда Сеня подбежал, он пытался выправить согнувшийся при торможении кончик большого кованого гвоздя.

— Сделал ледяшку? — спросил Сеня, перевернув обрубок толстой доски, затесанной спереди наподобие лодочного носа. С видом знатока, он провел грязной от угольной пыли варежкой по гладкой поверхности льда. — Сам наращивал лед?

Кузя не считал нужным отвечать на такой вопрос. Кто же будет наращивать лед на его ледяшке, кроме него?

— Едем, что ли?

Подобрав полы длинной женской капа-вейки, Кузя сел на задний конец ледяшки, вытянул ноги вперед и слегка раздвинул колени.

— Садись!

Сеня сел между его ногами, наклонил голову набок, чтобы не мешать править. Кузя оттолкнулся бороздилками, и ледяшка покатилась по утрамбованной дороге, быстро увеличивая скорость. От встречного воздуха было трудно дышать. Мороз колол лицо, угрожая побелить щеки, нос… Но спуск уже кончился, и ледяшка остановилась у плотины.

Приятели встали и двинулись дальше пешком, таща за собой ледяшку. Скоро они пришли к низенькому дому, где жил Карасев с матерью. Мать Карасева работала в ночной смене на угольных печах, и поэтому ребята смело вошли в дом.

В комнате жарко натоплено. Около двери стояла приготовленная рождественская звезда на длинной палке. На стене горела маленькая керосиновая лампа с сильно привернутым фитилем.

— Где же Карась? — спросил Сеня.

— Я знаю! У коровы! Он ледяшку хотел делать, — догадался Кузя.

Мальчики вышли во двор.

Прежде чем наращивать лед на ледяшку, доску надо смазать тонким слоем свежего коровьего навоза, иначе лед отскочит при первом же ударе. Навоз крепко пристанет к доске, и тогда можно смело наращивать лед, поливая поверхность водой на морозе.

Карасев сидел на приготовленной для ледяшки доске в коровнике, в ожидании необходимого материала. Здесь было темно. Тощая корова беззвучно жевала, не обращая внимания на молодого хозяина.

— Карась!

— Я тут! — отозвался мальчик. Кузя и Сеня вошли в коровник.

— Темно! Зажгем огарок, — предложил Кузя. — Сенька, у тебя спички есть?

— На звезду надо огарки, — предупредил Карасев.

— Я много набрал. Полный карман. Хоть на всю ночь хватит!

Сеня чиркнул спичку. Корова повернула голову на свет, равнодушно посмотрела на ребят и шумно вздохнула. Кузя вытащил из кармана огарок тонкой восковой свечи и зажег его. Когда огонек разгорелся, он нашел толстый гвоздь, вколоченный в бревно, накапал воску и прилепил к нему свечку. Затем вытащил две просфоры и протянул их приятелям.

— Держите. Мягкие, понимаешь!

— Где ты взял? — спросил Карасев.

— В церкви. Просвирня на продажу принесла цельный мешок. Вот я и взял! Она сама велела. Возьми, грит, штучки три… Я и взял.

Говоря это, Кузя присел на корточки к стене, вытащил из-за пазухи пять штук белых просфор и положил их на колени. Ребята с аппетитом принялись жевать мягкие, вкусные хлебцы.

Отец Кузи был убит на русско-японской войне. Мальчик пользовался расположением священника и каждую субботу и воскресенье прислуживал в церкви: раздувал кадило, ходил с тарелкой собирать копейки у молящихся, тушил свечки у икон, следил за лампадками. Выгода от этого легкого занятия была не малая: больше, чем он зарабатывал на откатке вагонеток.

Корова почуяла хлебный запах, развернулась и, вытянув шею, потянулась к хозяину.

— Ну да… тебе надо сто штук… — проворчал он, отталкивая морду коровы.

— Дай одну, — великодушно сказал Кузя, протягивая просфору.

Карасев взял хлебец, посмотрел на корову и спрятал просфору в карман.

— Пускай сено жует, все равно не доится. А просфорку я лучше мамке дам.

Ели не спеша. Разобрать вкус хлеба и получить от этого удовольствие можно, только сильно его разжевав. Поэтому ребята откусывали маленькие кусочки и подолгу жевали.

— Ребята, а поп грит, мой батя в раю живет и сверху на меня смотрит, — задумчиво произнес Кузя.

— Ну да! Откуда он знает? — насмешливо отозвался Сеня.

— Он, грит, помер за веру, царя и отечество на поле брани. — А японцы, грит, нехристи. Верно?

— Врет он все, — тем же тоном сказал Сеня.

— А Васькин отец, грит, в аду на сковородке жарится, потому что бунтовщик… — продолжал Кузя, — против царя пошел.

— А ты и поверил? — возмутился Кара-сев. — Он революционер! За рабочее дело дрался… Наших бы тоже могли повесить…

Отцы обоих мальчиков, после разгрома восстания, были сосланы в Сибирь на каторгу.

— А я что, не знаю, что ли? — смущенно сказал Кузя, поняв, что поповские речи обидели друзей.

За стеной послышался тонкий голос Маруси:

— Мальчики, где вы?

— Здесь! — крикнул Кузя. — Заходи, не бойся.

Маруся нашарила рукой скобу и с трудом распахнула дверь.

• Предыдущая
• 3/34
• Следующая