100 знаменитых символов Украины - Хорошевский Андрей Юрьевич - Страница 93

• Предыдущая
• 93/152
• Следующая

И искореняли. Первым не выдержал Микола Хвылевой. Писатель и герой Гражданской войны, он до поры до времени был убежден, что советская власть – единственно правильная власть на свете. Затем, правда, начались сомнения. Но пришлось приспосабливаться, ведь время относительной свободы прошло. На одном из первых процессов против украинской интеллигенции Хвылевой выступил с обвинительной речью. А ведь некоторые из обвиняемых были если и не друзьями, то, по крайней мере, хорошими знакомыми писателя. Однако дальше закрывать глаза на то, что происходило в Украине, он просто не мог.

В 1933 году ЦК КПУ устроило своеобразное соцсоревнование среди украинских писателей: кто напишет лучший роман об успехах коллективизации. Хвылевой уехал в Барвенковский район. А когда вернулся, друзьям показалось, что он постарел на пару десятков лет. Вместо процветающих колхозов Хвылевой увидел вымирающие деревни, вместо счастливых колхозников – обтянутые кожей скелеты, людей, которые от голода теряли человеческий облик. После этой поездки собрались в квартире Хвылевого друзья. В какой-то момент Хвылевой поднялся из-за стола и со словами: «Я сейчас покажу, как писать настоящий роман» ушел в кабинет. Спустя несколько секунд раздался выстрел.

Самоубийство Миколы Хвылевого потрясло украинскую интеллигенцию и всех, кто так или иначе был причастен к культурной жизни республики. Потрясло, но ничего не изменило. Это стало началом череды самоубийств и арестов. Говорят, что Хвылевой пытался таким жутким способом остановить набиравший обороты террор против украинской интеллигенции. Но вышло, скорее, наоборот. На похоронах Хвылевого, собравших массу народа, многие, еще до конца не понимая, что происходит, позволяли себе откровенничать. А ведь среди пришедших на кладбище были и те, в чьи обязанности входило внимательно слушать, а затем записывать и докладывать. Поначалу обитатели дома «Слово» просто не верили, что их будут тщательно, с толком и расстановкой, уничтожать. Первые аресты казались какой-то нелепостью, ошибкой, которую мудрое руководство быстро исправит. День, два, максимум неделя, и они, друзья и соратники, вернутся домой и расскажут, что с ними просто вежливо поговорили, что все хорошо и жизнь идет своим чередом.

Но затем «воронки» стали приезжать каждую неделю. Уже все и всем было ясно. И все равно они ждали, надеялись на чудо. Чего ждать? Бегите, кричите, спасайтесь, сражайтесь за свою жизнь, делайте же что-нибудь!!! Ведь вы же не могли не понимать, что происходит! Говорят, что один из молодых упитанных работников харьковского НКВД (а в те голодные годы по упитанности сразу было видно, в каком ведомстве работает человек) пошутил, что чем гонять туда-сюда машину, проще поставить на всех окнах «Слова» решетки и прямо на месте разбираться со «всей этой украинской сволочью».

Но легко рассуждать и осуждать, находясь в стороне. Очень легко. А жить, не зная, где встретишь завтрашний день – в своей постели в уютной квартире или на нарах в камере?.. Но куда бежать, о чем кричать? Поздним вечером во дворе здания на улице Совнаркомовской садились в машину бодрые ребята (они уже привыкли работать по ночам; так ведь гораздо сподручнее – во-первых, в общении с «клиентами» сохраняется эффект неожиданности, а во-вторых, ночью нет свидетелей) и ехали по давно знакомому маршруту на улицу Культуры. Вскоре в одной из квартир писательского дома зажигался свет, человек обреченно собирал вещи, а рядом плакали родные. Затем машина ехала обратно на Совнаркомовскую. Там задержанному задавали традиционный вопрос: «Признаете ли вы себя виновным в участии в контрреволюционной организации, ставившей целью организацию террора против высшего руководства Советской Украины?»

«Что?! Вы с ума сошли, да?!» – такой обычно была первая реакция. Но вскоре «правильно обработанный» писатель или художник сам все подтверждал: «Да, я террорист, шпион и убийца, я всю свою сознательную жизнь только и думал о том, как убить Постышева, Косиора и других вождей партии. Я все подпишу».

Из жильцов, заселивших в 1928 году квартиры дома «Слово», выжили немногие. Например Владимир Сосюра, воевавший, кстати, в свое время в армии Симона Петлюры. Правда, пил поэт по-черному, долгое время лечился в харьковской психиатрической больнице. А Павло Тычина написал сборник «Партия ведет» – идеологически выдержанный, бодрый и правильный. И его не тронули. Пройдя все круги ада застенков НКВД, чудом выжил Остап Вишня. Но таких, как он, были единицы…

Дом «Слово» по-прежнему стоит на том же месте, по тому же адресу. О том, кто жил в нем и что происходило в его стенах в начале 1930-х годов, напоминает лишь мемориальная доска. И если вдруг вам, уважаемый читатель, доведется побывать на этом месте – поклонитесь (хотя бы мысленно) памяти талантливых людей, которые когда-то жили в этом доме…

«За двумя зайцами»

«Глубокий яр. Под горою налево хорошенький домик Серков с садом; за ним забор и снова какой-то садик и домик, направо – гора, забор, а дальше яр. На дальней горе виднеется Киев». Так начинается написанная в 1875 году пьеса украинского писателя Ивана Нечуя-Левицкого «На Кожемяках», самим автором обозначенная как «комедия из мещанского быта с песнями и танцами в четырех действиях». Сюжет, в общем-то, простой и незамысловатый, но беспроигрышный во все времена. Некий окончательно промотавшийся молодой человек решает жениться на дочке богатых родителей, чтобы поправить свое положение. Присмотрев подходящую кандидатуру (неважно, что некрасивая, зато с деньгами), начинает всячески ее обхаживать, поражая изысканными «хранцузськими» манерами, неистово клянется в любви. Дело вроде бы «на мази», вот-вот должна состояться свадьба, однако все расстраивает страсть молодого человека к простой девушке, за которой большого приданого не дают, да и сама она не отвечает взаимностью. Вполне естественно, что автор поместил героев в среду, в которой жил сам, а именно на склоны киевской Лукьяновки.

Возможно, многие читатели удивятся, услышав название пьесы – «На Кожемяках» и имена главных героев – Свирида Петровича Голохвастого и Прони Прокоповны Серковой. Ведь мы привыкли, что у пьесы с таким сюжетом и действующими лицами другой автор и иное название. Но в том-то и дело, что пьеса «На Кожемяках» получилась, скажем так, «не театральной», а больше напоминала повесть или новеллу. Поэтому ее практически не ставили, и казалось, что она так и останется одной из немногих литературных неудач Ивана Нечуя-Левицкого и в будущем будет интересовать разве что литературоведов. Но комедия попала в руки другому известному украинскому драматургу – Михаилу Старицкому и под названием «За двумя зайцами» обрела вторую жизнь, куда более известную и удачливую, чем первая. Потомственный дворянин Старицкий, словно подвижник, пытался доказать всему театральному сообществу Российской империи, что понятие «украинский театр» имеет такое же право на жизнь, как и «русский театр». Он продал свое имение, на вырученные деньги создал труппу и искал сюжеты для постановки именно в украинском театре. И нашел. Его «переделка» пьесы Нечуя-Левицкого оказалась удачной и с тех пор не сходит с театральной сцены.

А в конце 1950-х годов началась третья жизнь пьесы, на этот раз кинематографическая, и связана она с именем режиссера Виктора Иванова. Он начинал свой путь в кино в начале Великой Отечественной войны в Ашхабаде, куда была эвакуирована Киевская киностудия. В то время как некоторые любой ценой добивались спасительной «брони», а то и попросту дезертировали с фронта, молодой режиссер рвался на передовую. Но на все свои просьбы отправить его на фронт получал неизменный ответ: «Фильмы против Гитлера – это тоже война. Продолжайте снимать кино». И он снимал, воевал с фашистами как мог. «Три танкиста на фронте» (в этой ленте снимались звезды советского кино Борис Андреев, Николай Крючков и Марк Бернес), «Дот 9/1», «Маяк», другие его короткометражные фильмы демонстрировались во фронтовых киносборниках. В начале 1943 года Виктор Иванов наконец-то добился отправки на фронт. Причем ведь мог занять должность политрука, но захотел быть простым солдатом. Вместе со своим батальоном дошел до родного Киева, одним из первых вышел к воротам Киевской киностудии и расписался на них, но не мелом или краской, а автоматной очередью.

• Предыдущая
• 93/152
• Следующая