Мирка - Адлова Вера - Страница 14

• Предыдущая
• 14/24
• Следующая

Петра это очень удивило.

— А ты уже на этой машине когда-нибудь ездил? — нарушил тишину Мак.

— Ясное дело. — Петр произнес это так убедительно, что ребята не усомнились в правдивости его слов.

Мак закусил губы. Ему показалось, что решение всей затеи зависит от него.

«Мирку он посадит возле себя на переднем сиденье. Но все равно это опасно. Петр не видит дальше собственного носа. С машиной я справлюсь: что я ее не сломаю — это ясно. Но как быть с бумагами? Нарвемся на автоинспекцию — и пропали. Что будет с мамой? Нет, так дело не пойдет… О Господи, опять мне что-то лезет в голову! Пусть они меня оставят в покое. Я хочу полететь на своем моторе». На секунду он ощутил, будто ветер ударил в лицо и перед ним мелькнул белый край тумбы.

Мак посмотрел на ребят. Петр снова сидел на полу со скрещенными ногами и с улыбкой рассматривал лица своих приятелей. Он не понимал, почему они так колеблются.

«Если бы дядя был в Праге, тут и мечтать не стоило бы. Он носится со своим «спартачком», как с больным ребенком. Но ведь его нет. А если узнают? Отец меня пристукнет. Он представил себе, как дядя начищает своего «спартачка», чуть ли не целует его в радиатор. На него это так похоже», — подумал Петр.

Петру нравилось ездить на машине. Скорость пробуждала в нем победоносные чувства повелителя материи и времени. Именно во время езды в голову приходили красивые обороты, смелые сравнения, которые…

— Ну так как, ребята? — сказал он ободряюще.

«Все бессмысленно, — упрямо убеждал себя Майкл. — Петру приходит в голову черт знает что, а Мак, как почувствует запах бензина, сходит с ума! Ездить он умеет, в этом я уверен. Но, дьявольщина, ведь это же воровство! А что, если узнают? Меня выгонят из школы, это точно, и прощайте самолеты. Из-за такой глупости».

— Господа, я думаю… — медленно произнес он, но Мак остановил его решительным жестом руки:

— Над этим надо как следует подумать!

«Я не могу оставить ребят на бобах и выставляться на тарахтелке. Поеду в другой раз, а сейчас я должен быть с ними, иначе они скажут, что я дрянь и что боюсь. Здесь дело в маме, чтобы случайно…»

— Ребята, послушайте, водить умею только я…

— Что ты, Мак, перед нами ломаешься, ну, что? — разозлился Майкл.

— Никто ничего не узнает, — успокоил их Петр. — Мама в гараже была вчера, а по воскресеньям она ездит к бабушке. И дядя ничего не узнает.

«Мне следовало бы помолчать. А если мы встретим кого-нибудь знакомого и он расскажет дяде, что видел его машину в воскресенье на Карловарском шоссе? Ну, дядя-то ездит самое большее со скоростью сорок километров, любой велосипедист его обгонит. А Мак так бы приналег, что в ушах засвистело бы…»

— Ребята, вы что, боитесь? — настаивал Петр.

— Майкл боится, — начал Мак.

— Нет, не боюсь, — сказал помрачневший Майкл.

«Ну, если хотите, то боюсь. Но я не дрянь и не подведу компанию. Я докажу, что не боюсь. Да и что, в конце концов, может произойти! Во время войны такие мальчишки, как мы, сражались на фронте и никто не кричал, что они еще дети».

— Едем! — сказал он это громче, чем было нужно.

«Интересно, — подумал Мак. — Если я делаю глупость, мне кажется, будто меня заперли в холодильнике. Из желудка по всему телу расползается страшный холод. То же самое и сейчас… Ну, посмотрим, что скажет Мирка».

— Ребята, мы не должны забывать… — начал Майкл, но его прервала маленькая Андулька. Она ворвалась в комнату вместе с игрушками:

— Смотри, Миша, я сделала куклам юбочки!

Три взрослых мальчика и одна маленькая девочка смотрели друг на друга в растерянности.

Андулька ожидала восторженных похвал.

Оба Михала ждали, когда Петр начнет ругаться.

Петр ждал, когда его начнут жалеть.

— Почему вы меня не хвалите? — удивлялась Андулька.

— Ну и натворила ты! Как тебе пришло в голову взять бумагу без разрешения?

Мак действительно рассердился. Так бы и врезал ей, да что с нее взять?

— Разве она виновата? Петру надо было подальше убрать свои папки, — заступился Майкл за Андульку.

— Папки тоже у меня, я сделала из них ковер… — объяснила Андулька. — Медведю платье было необходимо, ведь он поедет в лагерь. А еще я сделала ласточек, они так здорово летают! Хотите, я их вам подарю?

— Я эту девчонку убью! — выдохнул несчастный Мак.

— Черт побери, Петр, а что же будет с театром поэзии? — испугался Майкл.

— Оставьте вы ее в покое, — сказал Петр, — я все это знаю наизусть. Андулька, юбочки ты сделала отличные, но папки мне верни.

— Я тебе их отдам. Детишки все равно уже уезжают в лагерь, и мне нужно еще посмотреть, не вернулись ли львы из парка. Я им приготовила салфетки… Миша, идем! Я хочу домой!

— Ребята, смотрите, — предложил Майкл, — я — «за», но мы должны все взвесить. Встретимся завтра.

— Идет, — согласился Петр, — я дома выясню ситуацию.

— Ясное дело, завтра на Жасе. Идем, Андулька! — позвал Мак.

Потом ребята слышали, как внизу Андулька вопила, что хочет дождаться львов, что клетка пустая и темная и она хочет посмотреть, как они возвращаются.

Внезапно наступила тишина.

— Наверное, он пообещал ей мороженое, — заметил Майкл. — Пойдем, Петр, поставим пластинки, у меня есть отличные вещи.

Со времен, когда Мирка была совсем маленькой девочкой и носила красный в белый горох фартучек, а мама казалась ей высокой-высокой, как дерево, она считала четверг несчастливым днем.

Однако этот начался вполне безобидно. Так безобидно, как если бы их любимый преподаватель чешского языка сказал: «Сегодня, дети, я прочту вам что-нибудь из Томана», и прочувствованным голосом — половина девчонок боготворила его именно за этот голос — начал читать.

Согласные в его устах выстраивались в боевом порядке, «р» отбивало боевую тревогу, а над головой у них свистели шипящие звуки, как стремительно брошенные кинжалы; круглые, упругие гласные, податливые как вода, неслись по классу в виде нежных хрустальных шариков, которые кружатся и танцуют, а за ними свистят тысячи стальных кинжалов боевых шипящих и «р» выстукивает палочками атаку.

В этот четверг Мирку разбудила мама. Она улыбнулась ей, сегодня она приготовила любимый Миркин завтрак, и при этом обращалась с ней как старшая сестра, которой страшно надоело ходить в школу.

— Скоро холода начнутся, — вздохнула мама и остановилась у окна. — Утром река была в тумане.

Потом она села пить чай со своим любимым клубничным джемом и рассказывала Мирке, как трудно ей жилось на старой квартире. Сейчас за окном светило солнце и рассказ ее звучал как сказка, в которую никто не верит, но слушать приятно.

— Бывало, в комнате холодище, все лежат под перинами. — Мама взяла немного масла и начала в раздумье намазывать его на ярко-красное варенье. — До вещей противно дотронуться, такие они влажные и холодные. За окнами ночь, от звезд веет холодом, люди торопятся, свет в окнах загорается медленно, будто нехотя. В Панкрацком депо гудят голоса. Говорят-то о всякой ерунде, но из-за холода и темноты как-то бранчливо. Здесь вставать по утрам будет приятнее, тепло. — Мама налила себе второй стакан чая. — В старой квартире изо всех щелей тянуло холодом, гуляли сквозняки.

«О Господи, — пришло Мирке в голову, — почему холодом всегда тянет, самоубийства совершаются, проступки допускаются, чувства нас заставляют метаться и совесть грызет, почему никому не придет в голову заявить, что чувства его толкают, что рекорд он сломал или, или…» На этом ее фантазия иссякла. Она подчиняется голосу матери, слушает и смотрит, как мать ходит легкими шагами по комнате и мгновенно устраняет беспорядок, оставленный Миркой, играючи убирает разбросанные и забытые ею вещи.

В проходной стоял низенький старичок, ну, конечно же, это был он, Лойовачек! Это была хорошая примета.

В старой узкой улочке, где Мирка раньше жила, был мясной магазин пана Карела Дуды. Мама часто о нем рассказывала. На красном щите был изображен серебряный лев с топором, а на мраморе за витриной красовались два гипсовых поросенка, между ними были расставлены разные фигурки, сделанные из пожелтевшего сала. К восторгам прохожих пан Дуда относился безразлично, как будто такая мелочь не стоила и разговоров, но когда он чувствовал, что появилось подходящее общество, он втыкал огромный нож в колоду, клал подбородок на скрещенные руки, покоящиеся на длинном ноже, воткнутом в нее, и сообщал, что он принес свой талант в жертву ремеслу. Мама всегда над этим смеялась. Лица хозяек выражали сочувствие, а пан Дуда жалобно продолжал свой рассказ, отрезал куски мяса на жаркое, и сообщал, что должен был бы идти в академию художеств. «Посмотрите, какое великолепное мясо для антрекота, только это ведь ремесло… может быть, вы хотите сала?»

• Предыдущая
• 14/24
• Следующая