Антираспад - Орлов Антон - Страница 77

• Предыдущая
• 77/128
• Следующая

Плохо одетые пожилые люди с самодельными плакатами стояли у ограды губернаторской резиденции. Их лица покраснели от холода, губы сердито двигались, у некоторых блестели на щеках слезы. Что они говорят, не было слышно – вместо их речи звучал хорошо поставленный, полный сдержанной иронии голос закадрового комментатора:

– Итак, воинственно настроенные дедушки и бабушки, жертвы знаменитого паркуанского утопления, опять атакуют нашего губернатора! Сегодня состоялся их сто первый поход на Венеду. Увы, требования паркуанских старичков банальны: они просят денег. Мы будем держать вас в курсе дальнейших баталий, а сейчас переходим к зубоскрежетательному и кроволеденящему!

Дальше показали сюжет о рабочем, сорвавшемся с крыши десятиэтажного дома (крупным планом – скрюченное тело на тротуаре, забрызганный кровью и мозгами снег), о поножовщине между двумя пьяными дворниками на Центаврийской улице. «Вечерние новости Мишеля Перкоиса» подошли к концу, губернатор выключил стереовизор. Гениальная находка! У него были основания гордиться своей изобретательностью: ведь именно он, Харо Костангериос, около года назад выпустил Перкоиса в эфир. Раньше были официальные новости, серьезные и скучные, а также программы частных телекомпаний, оппозиционные в силу железной необходимости – иначе их никто не станет смотреть. Но губернатор Чантеомы нашел третий вариант.

Программа Перкоиса была якобы независимой (губернатор ее тайно спонсировал) и якобы оппозиционной (много шокирующих сенсаций, криминала, крови, черного юмора). Она в рекордные сроки завоевала популярность. Перкоис обо всем говорил отстраненно, с убийственной холодной иронией, и скоро за ним утвердилась репутация журналиста, который не подчиняется никому. На самом деле у него был хозяин – Харо Костангериос.

Смещение акцентов – вот что стало главным в работе Перкоиса. Взять хотя бы сюжет с бывшими жителями затопленного Паркуана. В течение полутора лет старики осаждали губернатора, требуя денежной компенсации за ущерб, которую он пообещал им после наводнения. Официальная программа эти факты, естественно, замалчивала, частные, со свойственной им бестактностью, утверждали, что губернатор должен заплатить, раз обещал. А что делал Перкоис? Он показывал все акции паркуанцев – и насмехался над ними, не позволяя себе никаких неделикатных комментариев в адрес губернатора. Так и надо работать с общественным мнением.

Дела в Чантеоме обстояли не блестяще: наладить туристический бизнес не удалось, поскольку главная приманка для состоятельных инопланетян – Малая Императорская Резиденция – до сих пор находилась под водой (хм, теперь уже, наверное, подо льдом). Большинство частных предпринимателей либо обанкротилось, либо уехало, а те, кто остался, проворачивали дела нелегально, и люди губернатора никак не могли поймать их с поличным. Мошенники цинично заявляли, что власти сами виноваты: восемьдесят пять процентов с оборота – это, мол, слишком много! Работать надо как следует, тогда не покажется много... Единственным стабильным источником дохода оставался Чантеомский Тренажер, в недрах которого исчезла маленькая дрянь Илси, но девять десятых от выручки забирал Соледад. Бюджет Чантеомы находился в состоянии хронического дефицита.

Между тем Премьер-Губернатор серьезно занемог – это означало, что грядут всепланетные выборы и у Харо Костангериоса тоже будет шанс... Хорошо бы на этот случай иметь своих детей под рукой, а не черт-те где: кандидат на пост верховного правителя должен быть образцовым семьянином. Поэтому, когда секретарь доложил, что Норберт вернулся и вроде бы при деньгах, губернатор обрадовался: по крайней мере, сына – образованного, красивого, преуспевающего молодого человека – он сможет предъявить валенийской общественности.

Незаметно пролетела неделя. Норберт узнал, что Илси все еще не вышла из Тренажера, а тетка по-прежнему живет вместе с отцом в губернаторской резиденции. Однажды вечером те пригласили его в гости. Лионелла выглядела больной и постаревшей, что не мешало ей отпускать едкие замечания в адрес Норберта. Отец держался покровительственно; обронил с усмешкой, что его отпрыск постранствовал по Галактике – и хватит, теперь пора взяться за ум, поступить на государственную службу. Норберт слушал их со скучающей миной: оба нисколько не изменились.

Он купил серый с сине-зелеными блестками электромобиль марки «Риэра» лидонского производства (последняя модель) и каждый день гонял по Венеде, обычно не один, а с кем-нибудь из знакомых девчонок. Олег целыми днями сидел за компьютером «Антираспада», который перекочевал к нему домой: признался, что хочет написать программу вроде древнебекрийских, но неизвестно, потянет ли машина. Аманда сокрушалась, что частный бизнес в Чантеоме совсем захирел, и пыталась наладить новые деловые контакты – ей не терпелось вложить свои деньги в какое-нибудь прогарное предприятие.

Над Венедой нависало низкое ватное небо, снегопад усилился. Норберт довез Линду до бара, где та по вечерам танцевала, и повернул домой. В такую погоду кружить в одиночку по городу не хотелось. И в бар не хотелось, надоело. Запарковав машину на площадке, поглядел снизу вверх на дом: белые на красном фоне прямоугольники лоджий и равнобедренные треугольники подъездов радовали глаз геометрической четкостью линий; соседние здания поглотила снежная пелена, и дом Норберта казался единственным в мире островком упорядоченности и симметрии. В дверях столкнулся с соседкой по этажу.

– Здравствуйте, – та зажмурилась от летящих в лицо снежинок, – а к вам тут девушка приходила. Сразу, как вы с другой девушкой уехали!

– Какая девушка?

– Молоденькая, в куртке с капюшоном. Слишком легкая курточка для такой погоды. А вы, я смотрю, то с одной, то с другой... – Соседка покачала головой – образ жизни Норберта не вызывал у нее одобрения – и нырнула в белую круговерть.

Дома он сварил крепкий кофе. Мутно-белое окно портило кайф; поставив чашку на прозрачный столик, Норберт пересек гостиную, нажал на кнопку. Опустились жалюзи. Тревожную, взбаламученную белизну перечеркнуло множество параллельных друг другу темных горизонтальных линий – вот уже несколько дней, как жалюзи заклинило в этом положении, но у него все не доходили руки вызвать мастера. Не то чтобы времени не хватало... Времени было сколько угодно. Он не знал, куда себя девать, болтался по барам, и жизнь не доставляла ему особого удовольствия. Почему?.. Хотел бы он это понять. Такие состояния не доставали его с тех пор, как он покинул Валену полтора года назад, а теперь вернулся – и все началось по новой.

Секс не мог вытащить его из этой засасывающей хандры, хоть и позволял отвлечься. С девчонками Норберт был дружелюбен и тактичен – те, как правило, это ценили, – но на долговременные отношения не соглашался. Ни с кем, ни разу. Во время учебы в Соледаде у него в числе прочих была женщина-психолог средних лет, и однажды она выдала анализ: он боится серьезных привязанностей после гибели матери, потому что боится новых потерь. Удалось ли ей угадать правду? По крайней мере, сам Норберт никакого страха не ощущал. Он просто не хотел серьезных привязанностей. Единственным исключением была Илси, но Илси – другое дело. Когда Норберту было тринадцать, а ей шесть, они помогли друг другу выжить и не сломаться – двое одиноких детей в окружении требовательных, бесцеремонных, погруженных в свои интриги взрослых. Помощь была взаимной: Норберт вышел из оцепенения только потому, что обнаружил рядом с собой существо, которое находилось в худшем положении, чем он, и при этом пыталось его поддержать, вполне искренне, в отличие от старших.

Допив кофе, не глядя протянул руку, нащупал возле подлокотника дивана пульт стереовизора. Элитарное кино: герой смотрит то на дождь за окном, то на женскую туфельку на подоконнике; и мужчину, и туфельку показывают в разных ракурсах – сверху, снизу, справа, слева; его энцефалограмма, его кровеносная система в инфракрасных лучах, поверхность туфельки под микроскопом, сетчатка глаза героя, тоже под микроскопом... Приверженцы данного течения утверждали, что для настоящего кино главное не действие, а его философский подтекст и надо показывать зрителю этот подтекст в очищенном виде. Хмыкнув, Норберт переключился на другой канал. В глубине экрана закружились сотканные из света концентрические круги и листья с пульсирующими прожилками, полилась тяжелая, тягучая синтезированная музыка – «древесный сок». Зародившись три года назад на Алзоне, этот стиль быстро завоевал популярность.

• Предыдущая
• 77/128
• Следующая