Забавы Палача - О'Рейли Виктор - Страница 3

• Предыдущая
• 3/137
• Следующая

Всадник и лошадь поравнялись с дубом. Фицдуэйн глянул вверх, в лабиринт переплетенных ветвей. Прекрасное дерево, подумал он, очень впечатляющее в своей древней мощи.

Сначала он увидел веревку — тонкую, светло-голубую. Она свисала с сука, который выдавался из общей массы ветвей. Веревка кончалась петлей, а петля была захлестнута на вытянутой, изуродованной шее повешенного.

В полумраке неясно вырисовывались очертания длинного неподвижного тела. Брови Фицдуэйна поднялись; в течение десяти нескончаемых секунд он не мог оторвать от него взора. Ему захотелось закрыть глаза и снова открыть их, потому что эта картина — человек, повешенный чуть ли не на пороге его дома, — выглядела слишком уж невероятной.

Фицдуэйн привык к тому, чем неминуемо сопровождается смерть. На любом из десятка фронтов он реагировал бы мгновенно, рефлексы опередили бы всякое осмысление происшедшего. Но на его собственном острове, в единственном месте, которое он считал свободным от насилия, сознание отказывалось верить глазам.

Он заставил Пукку тронуться дальше. От тела шел ощутимый запах. Это не было запахом сырой земли, гниющих листьев или разлагающейся плоти животного — пахло свежими человеческими экскрементами. Он уже видел, откуда. На повешенном были теплая оливково-зеленая куртка и синие джинсы; в верхней части бедер на джинсах проступили пятна.

Лошадь и всадник медленно миновали тело; помимо воли Фицдуэйн продолжал смотреть на него. Когда Пукка сделала еще дюжину шагов, он заметил, что глядит через плечо назад. Впереди лежала знакомая тропа, ведущая к мысу и праздному времяпрепровождению; позади были смерть и предостережение, говорящее о том, что если он повернет вспять, жизнь его уже никогда не будет прежней.

Он остановился. Потом медленно и неохотно спешился и привязал Пукку к ближайшему дереву. Снова взглянул на пустую тропу впереди. Она манила уехать, забыть о том, что он увидел.

Он помедлил; затем повернул назад. Голова повешенного была чуть свернута набок — результат первоначального рывка и действия захлестнувшейся петли. Волосы его были длинными, светло-русыми и волнистыми, почти курчавыми. Лицо было лицом юноши. Кожа его отливала синевой, несмотря на золотистый загар. Распухший язык торчал меж оскаленных зубов. Подбородок был запятнан еще не успевшей окончательно свернуться кровью; она понемногу стекала вниз. С кончика далеко высунутого языка свисала длинная, толстая вервь из слюны, мокроты и слизи, достававшая почти до пояса. Все это вкупе с вонью производило отталкивающее впечатление.

Он приблизился к телу, протянул руку и дотронулся до его безжизненной кисти. Он ожидал, что она будет холодной; несмотря на свой опыт, говорящий, что это далеко не всегда так, он инстинктивно связывал смерть с холодом. Кисть была прохладной, но еще хранила остатки тепла. Он пощупал пульс; его не было.

Он поглядел на кисть внимательнее. На ладони и внутренней стороне пальцев были черно-зеленые пятна, оставленные корой дуба; под ними виднелись ссадины, идущие до самых кончиков пальцев. Он подумал, что надо бы спустить тело вниз, но решил, что это вряд ли ему удастся. Узел нейлоновой веревки врезался глубоко в мертвую плоть, а ножа он с собой не прихватил. Ему пришла в голову мысль, что веревку можно пережечь, но зажигалки у него тоже не было.

Он заставил себя мыслить яснее. С тем, чтобы спустить тело вниз, уже не стоит торопиться. Повешенному это не поможет. Налетевший ветерок слегка качнул труп. Фицдуэйн вздрогнул от неожиданности.

Фицдуэйн решил действовать, как на работе: первым делом нужно заснять место происшествия. Он достал из внутреннего кармана плаща небольшой фотоаппарат “Олимп-ХА”, с которым не расставался благодаря давней привычке. Машинально выбрал ширину диафрагмы, выдержку и угол съемки. Прежде чем нажимать на кнопку, он быстро прикидывал в уме, как будет выглядеть каждый отдельный кадр и что еще необходимо подстроить: старый специалист, он был консервативен и питал недоверие к новомодной автоматической настройке аппарата.

Он понимал, что все это, по сути, ни к чему, но в то же время отдавал себе отчет в том, зачем он это делает: ему нужно было время, чтобы переварить случившееся. Он смахнул со лба пот и принялся обыскивать труп. Это было нелегко. Запах экскрементов бил в нос, к тому же до трупа было трудно дотянуться. Ему удалось залезть только в нижние карманы.

В наружном кармане зеленой куртки обнаружился дорогой сафьяновый бумажник. Внутри лежали ирландские фунты, швейцарские франки и несколько кредитных карточек. Там же Фицдуэйн нашел пластиковое студенческое удостоверение с цветной фотографией. Мертвый юноша оказался Рудольфом фон Граффенлаубом, девятнадцати лет от роду, из Берна, Швейцарии, обучавшимся в Дракеровском колледже. В удостоверении был обозначен его рост: метр семьдесят шесть. Поглядев на вытянутую шею в петле, Фицдуэйн с грустью подумал, что теперь мальчик стал выше.

Он вернулся к оставленной неподалеку Пукке. Она проявляла заметное беспокойство, и он погладил ее, сказав несколько ласковых слов. Успокаивая лошадь, он вдруг понял, что ему предстоит весьма неприятная задача: сообщить администрации колледжа, что один из студентов повесился. Потом, задним числом, стал размышлять, почему, собственно, он решил, что это самоубийство. Убивать таким способом было бы неестественно — но все же, возможно ли это? Стоит ли рассматривать такой вариант? Если бы требовалось сымитировать смерть от несчастного случая, гораздо практичнее было бы столкнуть жертву с утеса. Ему пришло на ум, что если это было убийство, то преступник до сих пор может скрываться в лесу. Он ощутил легкую тревогу.

Когда они наконец выехали из леса с его гнетущей сыростью, Пукка заржала от радости и слегка взбрыкнула, явно собираясь пуститься галопом. Фицдуэйн ослабил поводья, Пукка набрала скорость и пошла вскачь; ее копыта громко простучали по утесу, и скоро всадник с лошадью оказались на территории колледжа.

От быстрой езды в голове у Фицдуэйна прояснилось. Он знал, что ближайшие часы принесут ему мало приятного. Он подавил в себе желание подхлестнуть лошадь. Его дом был не так уж далеко отсюда.

Беда была в том — хотя Фицдуэйн еще не полностью осознал это, — что смерть Рудольфа фон Граффенлауба глубоко запала ему в душу. Она пробудила в нем затаенные инстинкты. Трагедия разыгралась на его земле и именно в то время, когда он размышлял, правильным ли был его выбор жизненного пути. Это можно было расценить как провокацию и как вызов. Кто-то вторгся в его мирную гавань посреди этого проклятого мира. И Фицдуэйн желал знать, почему нарушен его покой.

Последний раз Фицдуэйн был в колледже несколько лет тому назад.

Тяжелая боковая дверь была приоткрыта. Он вошел в выложенный плитами вестибюль, увидел еще одну дверь и широкую деревянную лестницу, поднялся по ступеням. Лестница привела его к очередной двери, за которой слышались голоса, смех и звяканье ложечек о фарфор. Он повернул ручку.

В большой, облицованной деревянными панелями комнате — по стенам ее тянулись полки с книгами, — находилось десятка два людей, одетых официально и в то же время довольно небрежно, как принято у ученой братии. Они собрались перед пылающим камином, попивая свой утренний кофе. Фицдуэйн почувствовал себя так, будто снова стал учеником и явился получать выговор.

Пожилая седовласая леди обернулась на звук его шагов и смерила новоприбывшего внимательным взглядом.

— Сапоги, — с легкой улыбкой сказала она. Фицдуэйн непонимающе посмотрел на нее. — Ваши сапоги, — повторила она. Он поглядел вниз, на свои грязные сапоги. Пол был расписан латунными руническими узорами. Призраки англо-ирландского литературного возрождения и кельтской Ирландии, которой никогда не существовало.

— Будьте так добры, снимите ваши сапоги, сэр, — уже более настойчиво произнесла седовласая дама, и ее улыбка стала заметно холоднее. — Тут все снимают обувь. Из-за пола, — добавила она немного мягче.

• Предыдущая
• 3/137
• Следующая