Знаменитые красавицы - Кошелева Вера Леонидовна - Страница 31

Любовь и восхищение красотой нередко ослепляют мужчину, но вряд ли Тютчев, увлекавшийся женщинами только доброго склада характера, мог ошибиться в ней. Их теплые отношения сохранились на всю жизнь.

Амалия часто наезжала в любимый Мюнхен, и именно ей он передал самое дорогое, что у него было, — рукопись стихов, которые он решился напечатать в Петербурге. В Петербурге Амалия передала их бывшему сослуживцу Тютчева князю Гагарину, а уж он отдал их Пушкину в «Современник». Пушкин был в восторге и «носился с ними целую неделю», а потом напечатал двадцать четыре стихотворения на первых страницах.

Амалия между тем блистала посреди придворных обожателей. Ею увлекся и граф Адлерберг, который был на 17 лет старше ее. А нестареющая Амалия много позже, после смерти своего мужа в 1852 году, вышла замуж за его сына, который был, в свою очередь, много моложе своей жены.

Амалия, однако, не была столь благосклонна только к поэтам. Ей нравилось влиять на двор, блистать среди высшей знати. Можно простить это скромное желание столь прекрасной женщины из маленького немецкого княжества. Но... Оно подчас дорого обходилось русскому двору. Дочь императора Николая I великая княгиня Ольга Николаевна, королева Вюртембергская, так описала «достопочтенную» Амалию: «Служба Бенкендорфа очень страдала от влияния, которое оказывала на него Амели Крюденер, кузина Мама... Как во всех запоздалых увлечениях, было и в этом много трагического. Она пользовалась им холодно, расчетливо распоряжалась его особой, его деньгами, его связями, где и как только ей это казалось выгодным, — а он и не замечал этого. Странная женщина! Под добродушной внешностью, прелестной, часто забавной натурой, скрывалась хитрость самого высокого порядка. При первом знакомстве с ней даже мои родители подпали под ее очарование. Они подарили ей имение «Собственное», и, после своего замужества с Максом Лейхтенбергским, Мэри (сестра, дочь Николая I. — Авт.) стала ее соседкой, и они часто виделись.

Она была красива, с цветущим лицом и поставом головы, напоминавшим Великую Княгиню Елену, а правильностью черт Мама; родственное сходство было несомненным. (Она была кузиной Мама через свою мать Принцессу Турн и Таксис.) Воспитывалась она в семье графа Лерхенфельда, где ее называли просто мадемуазель Амели. Без ее согласия ее выдали замуж за старого и неприятного человека. Она хотела вознаградить себя за это и окружила себя блестящим обществом, в котором она играла роль и могла повелевать. У нее и в самом деле были манеры и повадки настоящей гранд-дамы. Дома у нее все было в прекрасном состоянии; уже по утрам она появлялась в элегантном неглиже, всегда занятая вышиванием для алтарей или же каким-нибудь шитьем для бедных. Она была замечательной чтицей. Если ее голос вначале и звучал несколько крикливо, то потом она захватывала своей передачей. Папа думал вначале, что мы приобретем в ней искреннего друга, но Мама скоро раскусила ее. Ее прямой ум натолкнулся на непроницаемость этой особы, и она всегда опасалась ее. Сэсиль Фредерикс и Амели Крюденер просто ненавидели друг друга и избегали встреч. Потом, когда ее отношения с Бенкендорфом стали очевидными, а также стали ясны католические интриги, которые она плела, Папа попробовал удалить ее без того, чтобы вызвать особенное внимание общества. Для ее мужа был найден пост посла в Стокгольме. В день, назначенный для отъезда, она захворала корью, требовавшей шестинедельного карантина. Конечным эффектом этой кори был Николай Адлерберг, в настоящее время секретарь посольства в Лондоне. Нике Адлерберг, отец, взял ребенка к себе, воспитал его и дал ему свое имя, но, правда, только после того, как Амели стала его женой. — Теперь еще, в 76 лет, несмотря на очки и табакерку, она все еще хороша собой, весела, спокойна и всеми уважаема и играет то, что она всегда хотела, — большую роль в Гельсингфорсе».

В Карлсбаде, где отдыхала вся европейская знать, самой блестящей частью которой была русская, Федор Тютчев, уже признанный русский поэт, вновь встретил «божественную Амалию». Теперь она была уже не баронесса Крюденер, а графиня Адлерберг, жена генерал-губернатора княжества Финляндского Николая Владимировича Адлерберга.

И опять была божественная прогулка, и опять все вокруг сверкало, будто напоенное солнцем пространство явилось здесь с единственной целью — лишь оттенить красоту этой женщины.

Будто не было многих лет ушедшего.

И снова — признание в стихах:

Именно по этим словам о «золотом времени» молодости, о воспоминаниях смогли понять ценители тютчевской поэзии много позже, кому посвящено это признание.

Для него уже наступила «поздняя осень», не хотелось в этом признаваться самому себе. А она смотрела на него и не замечала возраста, болезненной шаркающей походки, как никто никогда не замечал этого, если Тютчев начинал говорить...

Она ничуть не изменилась. Множество мужчин скользили по ней взглядом, нимало не задерживая ее взор на себе. Самым сильным мира сего она отказывала даже в повороте головы в их сторону, и только этот маленький, слабый человек с развевающимися седыми кудрями мог задержать ее внимание надолго, мог дать ей наслаждение душевное одной лишь беседой с собой. Это была магия...

Он спрятался в заглавии за двумя буквами, выведенными каллиграфически — «К.Б.», а в России поведал Якову Полонскому, кому посвящено стихотворное послание. И Яков Петрович потом подтверждал, что буквы эти обозначают: «Баронессе Крюденер».

Но при жизни признание это никто не заметил — поэт опубликовал его в славянофильском журнале «Заря», и оно осталось надолго забытым. Уже через 22 года в «Русском архиве» этот поэтический шедевр был опубликован как вновь обретенный.

Три композитора написали музыку, но запомнилась и прижилась навсегда музыка Л. Малашкина, автора оперы «Илья Муромец». И еще запомнился голос И. Козловского, который очень любил этот романс.

И была еще встреча...

Разбитый параличом поэт. Март 1873 года.

Светская красавица у постели больного.

Поэт написал на следующий день дочери Даше: «Вчера я испытал минуту жгучего волнения вследствие моего свидания с графиней Адлерберг, моей доброй Амалией Крюденер, которая пожелала в последний раз повидать меня на этом свете и приезжала проститься со мной. В ее лице прошлое лучших моих лет явилось дать мне прощальный поцелуй».

Она пережила его на 15 лет. Женщина, которой великий русский поэт посвятил по воле судьбы свое первое и лучшее стихотворение о позднем чувстве. А вместе они пережили себя на два века. И до сих пор замирает сердце, тронутое чудными звуками романса «Я встретил вас — и все былое...».