Три романа Синди Блэка - "Графит" - Страница 81

• Предыдущая
• 81/130
• Следующая

«Меня уже знают», — эта мысль поразила его. — «Я не просто турист здесь. Я артист. Я принадлежу к тем, кто стоит на сцене. И, может быть, кто-то из тех, на кого тут пускают слюни, начинал, как я. Я — один из тех, кто делает Парнас Парнасом, пусть даже меня тут знает только этот толстый парень!»

Даже то обстоятельство, что теперь он собирался давать уроки, а не выступать, не могло омрачить эту радость и гордость, и к школе маэстро Вульфа Синди подходил твердо уверенным, что правильно сделал, когда купил билет до Гайи.

После того, что он видел на Парнасе, здание школы представлялось ему едва ли не дворцом, и Синди немало удивился, когда увидел, что школа была хоть и приятным глазу зданием, но при этом совершенно безликим, лишенным индивидуальности. Большие окна щедро впускали солнечный свет, отчего кремовые стены казались светящимися, золотистые полы были натерты до блеска, все от вывески над крыльцом до дверных ручек было чистым и аккуратным, так что самый строгий критик не нашел бы, к чему придраться.

Но никакой лепнины, никаких цветных стекол и кованых решеток, никаких светящихся гирлянд и неоновых ламп, как будто строители сделали ремонт на скорую руку, чтобы потом воплотить задумки дизайнеров, да так и не собрались, оставив добротное, но совершенно не впечатляющее помещение.

Проходя по коридору, Синди, глазу которого не за что было зацепиться, жадно прислушивался. Звукоизоляция в школе была сделана на совесть, однако из-за одной приоткрытой двери Синди расслышал музыку, которая вдруг напомнила ему о детстве, конкурсах, белокурой Эмили, которая делала перед ним реверанс…

«Надеюсь, маэстро не ждет от меня классики», — мысль мелькнула и пропала. Квентин уже видел Синди на семинаре, наверняка видел видео с его выступлений, а значит, прекрасно понимал, на что тот способен. Интереснее показались пришедшие в голову слова о всех стилях сразу, казалось, Синди понял, зачем Квентину понадобилось настолько лишенное индивидуальности здание, однако к этому моменту он уже подошел к кабинету директора и не успел закончить свои размышления.

Он успел привыкнуть к тому, что Квентин обращается с ним очень просто, поэтому удивился, когда за дверью обнаружилась самая настоящая приемная, в которой сидел уже знакомый человек-угорь. Он кивнул Синди.

— Добрый вечер. Господин Вульф ждет вас.

С невесть откуда появившейся робостью Синди открыл вторую дверь… и провалился в запах отличного кофе. Запах стал первым и самым ярким впечатлением от кабинета маэстро, и только немного привыкнув к нему, Синди огляделся.

В отличие от школы, кабинет нес на себе зримый отпечаток его хозяина. Синди не знал, как объяснить сложившееся впечатление, но все увиденное: тяжелый темный стол с неожиданно изящной лампой и коммом в футляре от пыли «под старину»; чайная пара из неокрашенной глины, даже на вид теплая и шершавая; наградные кубки, небрежно сдвинутые в угол полки; светлая картина на стене, написанная красками, а не созданная в графическом редакторе, — все это могло принадлежать только Квентину Вульфу. Даже самые простые вещи в этом кабинете напоминали произведения искусства, но не запертые под музейным стеклом экспонаты — каждая мелочь здесь выглядела настоящей, принадлежащей текущему моменту, и все хотелось потрогать и попробовать на зуб. Все эти вещи очень подходили Квентину, который умел переносить сцену в реальную жизнь, а жизнь — на сцену.

Маэстро наливал в чашку кофе, запах которого так понравился Синди. При виде посетителя Квентин улыбнулся и достал вторую чашку.

— У тебя отличная интуиция и чувство времени. Кофе только сварился.

Синди сел в предложенное кресло и получил чашку, которая, как и все в этой комнате, могла бы занять место на выставке или в музее, если бы она не была так нужна, чтобы подавать кофе гостям Квентина Вульфа. Кофе же оказался на вкус не хуже, чем на запах. Синди никогда не умел варить такой. Он вообще не умел варить кофе и после нескольких попыток махнул рукой и не надеялся больше научиться. Кофе обычно варил Саймон, и у него это как раз получалось здорово, но об этом думать было нельзя.

— Когда ты готов приступить к занятиям? — спросил Квентин, когда они оба отдали должное содержимому чашек.

— Хоть завтра.

Маэстро снова бросил на танцора странный взгляд и спросил:

— Ты в этом уверен?

Кровь бросилась в лицо Синди, когда он отвечал.

— Мне казалось, что вас устраивают мои способности, когда вы предлагали работу. Разве нет?

Квентин переплел пальцы и откинулся на спинку кресла.

— О нет, в твоем таланте я не сомневаюсь, так что не спеши обижаться. Но пока я мог оценить только твой сценический талант, а что насчет преподавания? Ты сможешь справиться с ситуацией, когда перед тобой окажутся десять человек, которые понятия не имеют, что можно сделать со своим телом? Которые не смогут понять с ходу вещи, которые кажутся тебе элементарными? Ты сможешь отвечать на вопросы, чему конкретно ты будешь их учить? Какого стиля ты придерживаешься? А почему делаешь так, а не этак? А сможешь отличить откровенную нелепость от зачатков собственного стиля того, кого ты учишь? Не попытаешься прогнуть своих учеников и сделать их своим подобием?

Синди был оглушен потоком вопросов и понял, что не может ответить на них сразу. Самого его учили только в детстве, но учили академическому танцу, в котором были определенные правила и нужно было копировать движения преподавателей. Все остальное он взял сам, позже, приглядываясь к другим, вслушиваясь, пропуская через себя мелодии. Никто не учил его этому — точнее, никто не называл его учителем. Конечно, был семинар у Квентина, и Квентин умудрялся как-то учить тому, чему у Синди не находилось названия, но маэстро — это маэстро, и то на семинаре он скорее помогал опытным танцорам стать лучше, а не учил зеленых новичков…

— Я не знаю, — сказал Синди.

К его удивлению, Квентин довольно улыбнулся.

— О, уже лучше. Излишнюю самоуверенность мы сбили. Я не хочу, чтобы ты боялся. Но я хочу, чтобы ты сомневался. Мы имеем дело с людьми, больше того — с их творческими способностями, а это такие тонкие материи, в которых нетрудно что-то повредить. И если стать твердо уверенным в своей правоте, можно со временем превратиться в робота, который умеет действовать лишь по определенной программе. Я не буду без нужды вмешиваться в твои занятия. Но если я увижу, что ты подавляешь учеников, пытаешься не развить в них индивидуальность, а подогнать их под свои представления — я тебя вышибу. Говорю это сразу, чтобы ты не испытывал иллюзий.

Синди помолчал, задумавшись.

— А вы сомневаетесь? — спросил он.

— Конечно. Существует искушение принять свои вкусы за эталон и воспитывать других в соответствии с ними. В оценке искусства субъективное преобладает над объективным, что бы по этому поводу ни думали. И если я вижу, что, например, у моей ученицы просто не хватает растяжки для выполнения каких-то элементов, это легко исправить работой. А если что-то мне кажется просто некрасивым? Неэстетичным? Приходится работать индивидуально с каждым, в каждом случае приходится думать. Осторожность должна стать одним из принципов работы. Но при этом нельзя пускать дело на самотек — ты должен быть учителем, а не сторонним наблюдателем. Замечания придется делать. Придется воспитывать бабочек из гусениц, вот только в природе бабочка сама порвет кокон, а здесь, если ей не помочь, она рискует остаться в нем навсегда. Но бабочку в коконе — а не свое представление о ней — нужно еще разглядеть.

От этих рассуждений у Синди закружилась голова. Все было слишком сложно для двадцатилетнего парня, который имел смутное представление о преподавании.

— Когда я учился, — сказал он, наконец, — у меня не было учителя. Я просто смотрел выступления тех, кого любил. Ваши, Дженнифер, других артистов. Иногда по десять раз. И слушал музыку, много слушал. И потом переделывал под себя то, что мне нравилось. Тогда мне никто не объяснял, что правильно, а что нет.

• Предыдущая
• 81/130
• Следующая