Посейдон (ЛП) - Бэнкс Анна - Страница 7

• Предыдущая
• 7/62
• Следующая

— Доброе утро, — говорит она, облокачиваясь на дерево, стоящее рядом с ней.

Я присаживаюсь и наклоняюсь к ней, она крепко меня обнимает.

— Доброе утро, — хриплю я.

Мама протягивает мне кружку и я делаю глоток.

— Тебе приготовить завтрак? — она пожимает мое плечо.

— Спасибо, я не голодна.

— Тебе нужны силы для первого дня в школе. Я могу сделать блинчики. Или французские тосты. У меня есть всё, что нужно, чтобы приготовить вкусный омлет.

Я улыбаюсь. Обожаю омлет. Она отыскивает всё, что можно, и добавляет в омлет — лук, болгарский перец, грибы, жареную картошку, помидоры, — и неважно, кладут это в омлет или нет.

— Конечно, — говорю я, поднимаясь.

* * *

Я слышу запах готовки из ванной, и выходя из душа, стараюсь угадать, что же на завтрак. Запах напоминает халапеньо* (*халапеньо — разновидность острого перца чили), что поднимает мне настроение. Я сбрасываю свое полотенце на кровать, достаю футболку на вешалке из шкафа. Я не покупала ничего нового к школе, так что моим одноклассникам придется смириться с моей старой одеждой — футболка, джинсы и шлепанцы. В любом случае, это все, что я буду носить в ближайшие две недели, пока тщательно не спланирую новый наряд.

Закрутив небрежный узел на голове, я закрепляю его карандашом. И хватаюсь за косметичку. Сегодня, вероятно, не стоит красить ресницы. Хотя, возможно, легкие тени не помешают. Поэтому я берусь за флакончик теней "фарфор". И бросаю их обратно, с отвращением захлопывая комод. Это как начать все с чистого листа после отъезда. К тому же, я и сама цвета фарфора. Я практически вся из фарфора последние дни.

Спускаясь по лестнице, пряный аромат окутывает меня. Жареные яйца выглядят аппетитно. Они аккуратно уложены на тарелке вместе с беконом и зеленью. Но мне стыдно за то, что я всего лишь поелозила еду по тарелке. Стакан молока так и остался стоять рядом нетронутый.

Я смотрю на прежнее место моего отца, во главе стола. Два года назад его забрал рак, но я до сих пор помню, как он клал газету рядом с тарелкой. Помню то, как они с Хлоей ругались из-за страницы о спорте. Помню запах похоронного бюро на его церемонии, такой же, как и на ее.

Через стол мама кладет около моей тарелки ключи, пряча выражение своего лица за чашкой кофе.

— Сможешь сегодня вести машину?

Я была удивлена, что не заметила скрытого намека. Хотя, может, это и был намек на то, что стоит опять начать жить нормальной жизнью.

Я киваю. Жую. Смотрю на ключи. Жую еще немного. Беру ключи и ложу их в карман. Откусываю еще кусок. Мой рот горит огнем, но я не подаю вида. Молоко должно быть холодным, но оно словно вода из-под крана. Единственное, что меня сейчас беспокоит — это ключ в кармане. Я ставлю посуду в раковину, хватаю рюкзак и иду в гараж. Одна.

* * *

Пока никто меня не обнимает, со мной будет все нормально. Я иду по коридору средней школы, кивая в знак приветствия студентам, которых знаю с первого класса. Большинство из них поступают довольно разумно, бросая лишь сочувственный взгляд в мою сторону. Некоторые, так или иначе, разговаривают со мной, но все нормально, все это нейтральные разговоры типа "Доброе утро" и "Я думаю, мы еще третий семестр поучимся вместе". Даже Марк Бэйкер, божественный красавчик-защитник средней школы дарит мне улыбку и мое лицо вспыхивает. В любой другой день, я бы уже хвасталась Хлое о том, что Марк Бейкер узнал о моем существовании. Но вся причина в том, что он узнал обо мне в первую очередь из-за того, что Хлоя мертва.

У всех них появилась тема для обсуждения. Но через несколько недель они даже не заметят, что чего-то не хватает. Они просто будут жить дальше. Забудут о Хлое.

Я качаю головой, но знаю, что это правда. Несколько лет назад, новенькая девчонка, сидевшая позади старшего брата на мотоцикле, разбилась на смерть, когда он проехал знак "Стоп" и врезался в машину. Ее шкафчик был забит открытками, цветами, студенты провели собрание со свечами на футбольном стадионе, и президент школы выступил с речью у школьного мемориала. Сейчас я в жизни не вспомню ее имя. Мы посещали несколько кружков вместе, и иногда пересекались на занятиях. Я отчетливо помню ее лицо. Но не могу вспомнить ее имени.

Я проверяю удар на своем новом шкафчике. Он открывается с третьей попытки. Я смотрю в него и чувствую, как опустошенно он выглядит. Коридор пустеет довольно быстро. Когда становится тихо, закрываются двери классов, а в воздухе перестает витать аромат духов и одеколона, я захлопываю шкафчик, закрывая его как можно крепче. И мне сразу становится легче.

Так как я опаздываю на урок, мне приходиться сидеть спереди. Задний ряд отлично подходит для тех, кто любит писать сообщения, но мне не с кем общаться. Поэтому первый ряд не так уж плох. Я смотрю, как в кабинет заходит мистер Пиннер и достает список внеклассных занятий. Модели самолетов свисают с потолка, полосатый рисунок и черно-белые картинки египетских пирамид украшают стены. Раньше кабинет истории был моим любимым, но при нынешнем моем состоянии, мне уже просто все равно.

Мистер Пиннер объясняет правило номер три, когда его взгляд поднимается и застывает на ком-то в задней части класса.

— Я могу вам помочь? Надеюсь, вы же не нарушаете первое правило класса? Помнит ли его кто-нибудь?

— Пунктуальность, — вмешивается благодетель позади меня.

— Это всемирная история? — спрашивает возможный нарушитель. Его голос звучит одновременно самоуверенно, и вообще не так, как должен, когда кто-то нарушает правило номер один. Я слышу, как некоторые ученики начинают ерзать на стульях, вероятно, чтобы посмотреть на него.

— Единственная и неповторимая, — говорит мистер Пиннер. — Если только вы не имеете в виду прихожую внизу, — он смеется над своей шуткой.

— Так здесь проходит всемирная история или нет? — снова спрашивает ученик.

Шепот пробегает по рядам, и я улыбаюсь циферблату, на который смотрю. Мистер Пиннер прочищает горло.

— Разве вы не слышали меня в первый раз? Я же сказал, что это — всемирная история.

— Я слышал вас в первый раз, но вы не ясно выразились.

Даже благодетель хихикает. Мистер Пиннер волнуется, держа в руках листы с остальными правилами, и поправляет очки на носу. Девочка позади меня шепчет: "Великолепен!" — едва ли она имеет в виду мистера Пиннера, — я заглатываю приманку и оборачиваюсь.

У меня перехватывает дыхание. Гален. Он стоит в дверях, — нет, он заполняет дверной проем, с одной лишь папкой в руках и злым выражением лица. И он уже пристально смотрит на меня.

Мистер Пиннер говорит:

— Проходите и садитесь впереди, молодой человек. Вы можете сидеть здесь остаток недели. Я не терплю опозданий. Как ваше имя?

— Гален Форца, — отвечает он, не отводя от меня взгляд.

Затем идет к столу рядом с моим и садится. Хоть стул и сконструирован так, чтобы предложить достаточно места нормальному подростку, когда на него садится Гален, он выглядит крохотным. Позади него начинают шушукаться, когда он начинает ерзать на нем, чтобы устроиться поудобнее. Я бы сказала, что он выглядит лучше без рубашки, но должна признать — обтягивающая футболка и потертые джинсы ему тоже идут.

Все же, его присутствие вызывает у меня головокружение. Гален был главной фигурой в моих ночных кошмарах за последние несколько недель, в которых я снова и снова переживала последний день в жизни Хлои в моем подсознании. Не важно, сплю ли сорок пять минут или два часа: я врезаюсь в него, слышу как приближается Хлоя, чувствую неловкость. Иногда она спрашивает его, не хотел бы он пойти с нами в Бейтаун, и он соглашается. Мы вместе уходим, вместо того, чтобы зайти в воду.

Иногда сон смешивается с другим, в котором я тону в садовом пруду бабули. События сливаются друг с другом, как акварельные краски; Хлоя и я падаем в воду, и вдруг появляется стая морских львов, которые выталкивают нас на поверхность. Нас ждет лодка папы, но я чувствую соленую воду вместо пресной.

• Предыдущая
• 7/62
• Следующая