Настоящая фантастика – 2014 (сборник) - Немытов Николай - Страница 65

– Три!

Понятливый успел перехватить баранку. И приблизился к ножу.

– Назад, дурак! – стальной клинок ударил током.

Треск комбинезона. Нож загудел от предвкушения и по рукоять вошел под ребра герою. Закричала девчонка, заскрипели тормоза, солнечный свет залил кабину. Понятливый ткнулся головой в приборную панель и замер.

– Ты убил его! Ты ненавидел его! Ты! Все ты виноват!

Она билась в закрытую дверь, дергая рукоятку. Семен давно поставил блокировку дверей. Вот из-за таких. Лови их потом. Он крепко ударил ее по лицу ладонью (как достал через убитого). Девчонка захлебнулась криком, скорчилась, заливаясь слезами.

За лобовым стеклом – чистая дорога с ослепительно-белой разделительной полосой. Вдоль обочины желтый цвет дрока, зелень акаций.

– Доедем до места – там орать будешь, – проворчал Семен, силясь разогнуть пальцы мертвеца на руле.

Крови почти не было. Милосердие всегда плотно входило в раны. Главное, не вытаскивать до поры.

– Придержи-ка лучше, – Семен осторожно склонил труп на спинку кресла. – Уже недолго осталось.

С героями всегда труднее, чем с детьми. Герои считают Семена последней сволочью, борются с Осьминогом, кидаются на Копеешника. И находят свою смерть. Большинство их остается на берегу привидениями, а иногда Семену приходится их хоронить на сельском кладбище, как и Понятливого.

Старшие сыновья поставили деревянный крест (на первое время), средние засыпали могилу. Дочери наплели венков. Малышня сновала среди взрослых – всем помочь, везде успеть. Семен стоял у свежей могилы в чистой рубахе и выглаженных брюках.

– Жаль, имени его не знаем, – печально произнесла Зинаида – жена Семена.

– Герой, – ответил он. – Так и напишем.

Девчонка с последнего рейса топталась в сторонке. Черные волосы закрывали лицо, плечи ссутуленные. Ворона вороной.

– А ее как звать-то? – спросила Зинаида.

– Не знаю, – пожал плечами Порожняк. – Потом сама скажет.

– Я ее к себе возьму, батя, – откликнулся мужик лет пятидесяти. – У нас с Настасьей одни сыновья.

Народ медленно побрел с кладбища в дом Семена на поминки, а сам хозяин задержался. Все смотрел на сырую землю, на рясные венки без лент с надписями (что писать? кому?), на букеты цветов. Порожняк не каялся, не произносил пустых слов. Он слушал тишину, далекий брех собак, вечернюю песню петухов, смотрел на заходящее солнце, вдыхая запах сырой земли. Он выехал в этот мир, когда вывез от реки первого спасенного. Тогда здесь не было ни домов, ни садов. Была ли в том Господня воля или Копеешник постарался? Просто, держа на руках младенца, Семен понял, что не сможет отдать его Осьминогу. И сколько детишек прошло через его руки с тех пор?

– Посчитать, что ли? – Семен вздохнул, щурясь на людей, спускающихся с Могильного Холма. Да чего там считать!

Пошел следом за Зинаидой. Она ждала у маленькой могилки:

– Оградку поправить бы надо.

– Поправим, – Порожняк обнял ее за плечи.

Здесь лежал их единственный ребенок.

Северов остановился перед пленным. Тот сидел на земле, левая скула краснела свежей ссадиной. Высокий, худой, какой-то даже по-женски стройный. Лицо бледное, но взгляд держит, спокоен.

– Что же ты, гнида белопузая, за собой бегать заставляешь? – негромко спросил Северов.

Белогвардеец промолчал, лишь глаза сузились и скулы заиграли. Задело, гордый.

– К стенке его, а лучше штыком в пузо, – пробурчал Грицко, большой, заросший волосами боец. – Пулю на такого жалко. Полдня гонялись за эдакой сволочью.

– А вот это нельзя, Ваня, – Северов погладил заросший щетиной подбородок: черт, даже побриться некогда. – Коли виноват перед народом, пусть его народ и судит. В этом и смысл, чтобы народ сам все решал, понимаешь?

– Вот я бы и порешил, – хмыкнул Грицко. – Сам бы и за всех!

Стоящие чуть поодаль красноармейцы заулыбались.

Савелий Северов много повидал: не первый месяц в строю РККА. Он и рад бы согласиться с Грицко, потому как правильно говорит, да приказ. Пленный у них, видать, тоже из «битых»: даже не дернулся. Хотя время военное, законы тоже: если враг, то и к стенке поставить – раз плюнуть.

На еще совсем летнем небе ни облачка, но в пьянящем духе разнотравья уже чувствовалась осенняя гнилостная сладость. Солнце, наливаясь краснотой, клонилось к закату, из недалекого леса выползал сизоватый, стелющийся по земле туман. Деревья шумели, на краю хутора лаяла собака. Странно, хутор брошен, а псина осталась.

– По коням, – скомандовал Северов. – Поворачиваем обратно.

– Командир, может, заночуем? Темнота скоро, а ехать ой долга, – предложил длинноусый татарин Бараев.

– А-атставить разговоры. Тихой, Бараев, беляка на свободную кобылу, лично отвечаете за него. Лично!

Уже выезжая с хутора, комиссар понял, что так не нравилось в этом брошенном поселении – дорога. Вовсе не казалась она запущенной, словно бы всего пару дней назад проехало несколько телег: в пыли остался петляющий след деревянных ободов. А сам хуторок-то: зарос сорной травой выше крыш, колодцы обвалились, журавели от них накренились или попадали вовсе. От пары домов остались только черные горелые головешки. Погибший хутор, нежилой.

Чей же обоз тогда ходил по дороге? Какие такие люди, наши али нет?

– Командир, – к Северову подскакал на гнедом мерине Афонька Рыжий. – Может, обратно другим путем двинем?

– С чего бы? Рассказывай, – приказал Савелий. Рыжий родился в этих местах, совсем недалеко от Нижнего, в таком же вот маленьком поселке. Чутье у парня отменное: стоило прислушаться.

– Думается мне так: мы же, когда речку переходили, почитай, с дюжину с лишним верст берегом дали. Получается, если обратно вдоль дороги пройти, попадется проселка к реке, тогда срежем, брод-то найдется обязательно. – Рыжий с трудом сдерживал под собой коня: гнедой танцевал, несмотря на малую передышку, готовый снова скакать в полную силу.

Что конь, что человек – подобрались будто специально: сильные, ловкие, быстрые. Рыжие, что еще сказать? С такими революцию сделали, с такими, верно, только победить можно.

«Далеко пришлось гнаться за контриком этим, далеко. А возвращаться никак не меньше… вдоль, говоришь? А что, заодно и разведаем, кого тут носит, совсем недалече от передового обоза РККА», – решил Северов.

– Давай-ка вперед, посмотри, что и как, но так, чтобы без шума.

– Понял, командир, без шума!

Рыжий умчался, что пыль столбом по дороге.

Невеликая дружина Северова растянулась следом: впереди Грицко, за ним седоволосый Федор Тихой, за Федором на привязи скакала кобылка с пленным поручиком. Бараев, с лежащей поперек седла винтовкой, двигался за белогвардейцем, выказывая тем свое намерение: более не гоняться, а просто стрельнуть беляка, едва подвернется такая возможность. Последним двигался Северов.

Командира мучила мысль: чего же он упустил на хуторе, чего недоглядел?

Краем леса проехали пару верст, война хоть и прошла рядом, словно не заходила сюда: ни кострищ, ни мусора, трава да деревья. Только тихо как-то. Топот лошадей и невнятный разговор едущих впереди бойцов.

Северов прислушался: не то чтобы очень интересно, о чем говорят… Но если командир не знает, чем дышат его бойцы, то плохой он командир, никудышный. Федор Тихой рассказывал, какая на донской земле рыбалка да какой виноград у его брата. Ренат соглашался, что виноград, может, и хороший, а рыбалка в Волге у Казани лучше. Нормальный разговор о жизни – война надоела.

– Мы ловили, пока унести могли рыбу. Куда ее больше?

– Не пробовал ты нашего леща копченого, – вздыхал Тихой. – Победим белых, поедем к брату, сам узнаешь, тогда и спорить будешь.

– Ай, поеду, если позовешь…

У Тихого брат только и остался: своего дома нету, ни жены, ни детей. Дожил до седины, а вот, не сложилось. Федору очень подходила его фамилия – был он тихий, слегка даже забитый. Но за красное дело стоял твердо.