Дорога доблести - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 72

• Предыдущая
• 72/73
• Следующая

И я решил рассказать все своей пишущей машинке.

Самочувствие от этого улучшилось, но сны остались. Зато я узнал новое слово — «окультуривание». Это то, что происходит, когда представитель одной культуры попадает в другую и переживает крайне печальное время, ощущая себя чужим. Например, индейцы в городах Аризоны, которые бездельничают и проводят все время, глазея на витрины магазинов. Окультуривание. Не вписываются.

Я садился в автобус, чтобы повидать врача по уху, горлу и носу — Стар обещала мне, что её лечение плюс процедуры, полученные на Центре, навсегда освободят меня от насморка, что и произошло, но даже терапевты, обеспечивающие Долголетие, не могут защитить человеческие ткани от ядовитых газов. Лос-анжелесский смог меня достал. Глаза жгло, нос заложен — дважды в неделю мне приходилось проходить чудовищные процедуры из-за этого носа. Обычно я парковал свою машину и ехал автобусом до Уилтшира, так как там места для парковки не найти.

В автобусе я подслушал разговор двух дам: «…и несмотря на то, что я их совершенно не переношу, я не могла устраивать вечеринку, не пригласив Силвестеров…»

Это было похоже на какой-то экзотический язык. Я прокрутил фразу в мозгу несколько раз и наконец уловил её смысл.

Но тогда зачем приглашать этих Силвестеров? Если она их не переносит, то почему бы просто не перестать их замечать или даже не уронить им на башку кирпич? Почему, во имя Господа Бога, надо устраивать вечеринки с коктейлями? Люди, которые не очень любят друг друга, стоят (стульев обычно не хватает), говорят о вещах для них неинтересных, пьют напитки ими не любимые (зачем вообще выделять специальное время для выпивки) и напиваются так, что даже не замечают, как им смертельно скучно. Зачем?

И тут я понял, что идет процесс окультуривания. И что я в него не вписываюсь.

Тогда я стал избегать автобусов, в результате чего заплатил пять штрафов и поломал бампер. Учиться я тоже бросил. В книгах я никак не мог докопаться до смысла. Нет, не таким способом обучался я на старом добром Центре.

А за работу чертежника я держался. Я всегда хорошо чертил, и вскоре мне стали поручать важные заказы.

Однажды меня вызвал начальник отдела и сказал:

— Послушайте, Гордон, вот этот узел, который вы делали…

Я гордился этой работой. Я вспомнил кое-что, виденное мной на Центре, и начертил это, уменьшив число трущихся деталей и улучшив первоначальный проект, придав ему компактность. Я был доволен. Работа сложная, пришлось добавить ещё одну проекцию.

— А, что такое?

Он отдал мне чертеж:

— Переделать! Сделать как надо!

Я объяснил ему те изменения, которые внес, сказал, что улучшил проект, чтобы… Он оборвал меня:

— Мне не надо, чтобы вы улучшали, мне надо, чтобы вы работали, как того требую я!

— Ваше право, — согласился я и проголосовал за свою отставку, громко хлопнув дверью.

В этот час рабочего дня моя квартира показалась мне какой-то странной. Я начал читать «Сопротивление материалов», но отбросил учебник в сторону. Потом встал и взглянул на Леди Вивамус…

«Dum vivimus, vivamus!» Посвистывая, я пристегнул её к поясу, обнажил клинок и почувствовал, как вверх по руке пробежал ток.

Потом вложил клинок в ножны, собрал кое-какие вещички, в основном дорожные чеки и наличные деньги, и вышел. Я шел не в определенное место, а просто куда глаза глядят.

Не прошел я и двадцати минут, как патрульная машина подрулила к тротуару, и меня отвезли в полицейский участок.

Почему я ношу эту штуковину? Я объяснил, что джентльмены обычно носят шпаги.

Если я скажу им, в какой киностудии работаю, то телефонный звонок все уладит. Или я работаю на телевидении? Департамент полиции охотно пойдет навстречу, но хорошо бы его информировать заранее…

Есть ли у меня лицензия на ношение скрытого оружия? Я ответил, что нисколько его не скрывал. Они заявили, что скрывал — шпага в ножнах. Тут я сослался на Конституцию, но мне возразили, что в Конституции, это уж точно, ничего не говорится про хождение по городу с шашлычными шампурами. Коп шепнул сержанту:

— Вот на чём мы его возьмем, сержант — на клинке, что длиннее… думаю, длиннее трех дюймов.

Трудности начались, когда они захотели отобрать у меня Леди Вивамус. Наконец они меня заперли со шпагой и прочим.

Двумя часами позже мой адвокат добился изменения формулировки на «мелкое хулиганство», и я был отпущен, выслушав целую проповедь о том, как себя надо вести.

Я заплатил адвокату, поблагодарил его, взял такси до аэропорта и вылетел в Сан-Франциско. В аэропорту купил большой чемодан, в который по диагонали ложилась Леди Вивамус.

Вечером в Сан-Франциско я попал на вечеринку. Встретил я этого парня в баре, поставил ему выпивку, он мне — другую, я ему — обед, а потом мы, захватив галлон вина, поехали к его друзьям. Я все пытался объяснить новому знакомому, что нет смысла учиться в школе по одному методу, когда давно известен другой, лучший. Это так же глупо, как обучать индейцев охоте на бизонов. Бизоны ведь бывают только в зоопарках! Окультуривание, вот что это такое!

Чарли полностью соглашался и говорил, что его друзьям будет очень интересно меня послушать. И мы поехали туда, я заплатил таксисту за ожидание, но чемодан забрал с собой.

Друзья Чарли вовсе не собирались выслушивать мои теории, но вину обрадовались, так что я сел на пол и стал слушать народные песни.

У мужчин были бороды, что облегчало дело, так как позволяло отличать мужчин от женщин. Один бородач встал и начал читать поэму. Старый Джоко, даже будучи смертельно пьяным, и то сочинил бы лучше.

Все это совсем не походило на пирушку в Невии, а ещё меньше — на неё же на Центре, за исключением одного — я получил предложение. Возможно, я и рассмотрел бы его, если бы девушка не носила сандалии. Пальцы ног у неё были грязные. Я припомнил Зай-и-ван, её изящный и чистенький мех, поблагодарил девушку и сказал, что дал обет.

Борода, что читал стихи, подошел и уставился на меня:

— Парень, а в какой драке ты подцепил такой шрам?

Я ответил, что дело было в Юго-Восточной Азии. Он посмотрел на меня с отвращением:

— Наемник?

— Ну, не всегда, — ответил я. — Иногда дерусь для удовольствия. Сейчас, например.

Шмякнул его об стену, забрал чемодан и отправился в аэропорт, оттуда в Сиэтл, потом в Анкоридж на Аляске и наконец оказался в Элмендорфе — чистый, трезвый и с Леди Вивамус, загримированной под удочку в чехле.

Мама мне обрадовалась, детишки, вроде, тоже — я успел купить им подарки между двумя рейсами в Сиэтле, а отчим и я обменялись байками.

На Аляске я сделал одно хорошее дело: слетал на мыс Барроу. Там я нашел, что искал: тишину, отсутствие запаха пота и мало людей. Смотришь на ледяное пространство и знаешь, что там нет ни черта, кроме Северного полюса, нескольких эскимосов и ещё меньше белых.

Эскимосы тут такие же милые, как на картинках. Их детишки никогда не плачут, а взрослые никогда не сердятся, дурным нравом отличаются только собаки, шляющиеся среди хижин.

Но эскимосы теперь тоже окультуриваются — старые времена проходят. В Барроу можно купить пиво в банках, в небе летают самолеты, а завтра на них могут оказаться и ракеты.

И все же они продолжают охотиться на тюленей среди своих ледяных торосов; деревня пирует, когда забивают кита, и голодает, когда китов нет. Времени они не считают и, по всей видимости, их ничто не тревожит; спроси эскимоса, сколько ему лет, он ответит: «О, я уже взрослый». Совсем как Руфо. Вместо «до свидания» они говорят «когда-нибудь опять», что значит «когда-нибудь мы снова увидимся».

Они позволили мне участвовать в их танцах. В этом случае полагается надевать перчатки (в вопросах этикета они так же строги, как Джоко), и ты пляшешь и поешь под грохот бубна — я даже заплакал. Сам не знаю от чего. Танец рассказывал про старичка, у которого нет жены и который вдруг видит тюленя…

Я сказал им «когда-нибудь опять» и вернулся в Анкоридж, оттуда вылетел в Копенгаген. С высоты 30 тысяч футов полюс выглядел как покрытая снегом прерия, странные черные линии были водой. Никогда не думал, что увижу Северный полюс.

• Предыдущая
• 72/73
• Следующая