Дикие пчелы на солнечном берегу - Ольбик Александр Степанович - Страница 37
- Предыдущая
- 37/41
- Следующая
Наверху продолжался застольный шумок. Он услышал чорханье кресала — это, наверное, беженец пытался запалить трут, затем услышал другой, правда, уже знакомый звук и вспомнил: так чорхает колесико бензинки — вот только он не знал, кто этот звук издает — черные или желтые сапоги.
— Вы тут, погляжу, живете, как в первобытном обществе — лучины, кресало, — глуховато-ударяющий голос принадлежал черным сапогам. — Неужели партизаны не могли вам хотя бы керосином помочь? Кстати, отцы родные, как хотите, а сегодня вы должны нас связать с отрядом. Без его помощи нам к своим не пробиться…
Ромка, конечно, не мог видеть, как взгляды деда и беженца при этих словах встрепенулись, встретились и без остановки разбежались. Но сказали они друг другу многое. «Главное, поменьше трепись», — говорил взгляд Керена. Взгляд же Карданова был вопрошающ: «А если они и в самом деле не те, за кого себя выдают?»
— Пап, а пап! — заикнулся вдруг Вадим. Видно, тушенка и съеденная галета развязали в нем общительность. Но Вадимины поползновения в корне пресекла Ольга: «А ну брысь все на печку! Быстро, быстро!»
Мама Оля почему-то волновалась, и Ромка увидел, как одна ее нога вдруг оторвалась от пола и пнула по Вадькиной щиколотке. «Спать, всем спать!» — погнала из-за стола ребят мама Оля.
— Что ж ты, хозяюшка, не даешь ребятишкам полакомиться? — спросил Федоров. На его сплюснутых висках поблескивали капельки пота.
— На ночь вредно много жрать, — недружелюбно ответила Ольга. — А где Ромка? Томка, шугани его, в ногах где-то гаденыш путается…
Тамарка схватила Ромку за вихор и потянула наверх. Он заупрямился и стал цепляться за ножку стола. Но его все же вытащили на свет божий, и он вместе со своей придурковатой теткой отправился во двор.
Тамарка тут же сиганула за угол по своим делам, Ромка же остался у порога: ему никуда не хотелось, да к тому же его внимание привлекла светящаяся щелка, что слабым лучиком застыла на стене пуни. Что бы это могло быть?
Волчонок, несмотря на промозглую темень и ощущение заброшенности, все-таки искусился и пошлепал к пуне, чтобы разглядеть и понять этот таинственный лучик. А это оказался обыкновенный паз между неплотно пригнанными бревнами. Не дыша, и чувствуя в теле озноб, он приподнялся на цыпочках и заглянул в мерцающее отверстие. На месте сдвинутого к стенам сена, при коптилках, сидели в кружок люди и шевелили ртами. Он хотел было уже уйти, но в этот момент его внимание привлекла на стене шелохнувшаяся тень. Изломанная бревнами и движениями шевелящихся скул тень, казалось, жила обособленной жизнью. Но так только казалось: она исходила от человека, наклонившегося над разложенной на земле едой. И Ромка отчетливо разглядел в тени особую выпуклость надбровных дуг, ровный, словно соструганный затылок и тырчком стоящий нос. И что-то зловещее почудилось Волчонку в этом бестелесном образе.
Ромка перенес взгляд на человека, чья тень маячила по сеновалу, и узнал его. Как будто даже разглядел синюю пороховую дорожку, бегущую по щеке к уху. И как бы подчиняясь его воле, тот встал с места и тяжелой, загребастой походкой направился в угол сарая, где в кучу были сложены вещмешки. Порывшись в одном из них, он достал консервную банку и, подбрасывая ее на ладони, вернулся на место.
— Ромик! — тихо окликнула его Тамарка. — Вот я тебе задам…
Ромка с задержкой отвалил от стены и с леденеющими от страха пятками побежал к хате. Лопоча и указывая рукой в сторону пуни, делал удивленно округлые глаза. И лопотал, и лопотал… Тамарка от него отмахнулась и, взяв за шиворот, потащила в дом.
Однако хитер был Ромка — при чужих ни звука, ни жеста, которые могли бы выдать его. Дело кончилось тем, что мама Оля, подхватив его на руки, запихнула плачущего на печь. И там он пытался поведать Верке о своем открытии, но та, занятая болтовней с Тамаркой, тоже не откликнулась на его призыв.
Тогда он потянул за рукав Гришку, но и тот попросту отодвинул своего племянника к стенке и приказал стихнуть. Ромка обреченно умолк и стал успокаивать себя тем, что скоро он выберет момент и обо всем расскажет маме Оле.
А внизу, за столом, все еще шел разговор. Двусмысленный, не пересекающий какую-то главную линию, балансирующий на недомолвках и человеческой хитрости.
— Вы должны знать, что есть приказ товарища Сталина о том, что каждый советский человек обязан оказывать всемерную помощь бойцам и командирам Красной Армии, — как на политзанятиях втолковывал деду и Карданову комвзвода.
— Откуль нам это знать? — Александр Федорович прикинулся обиженным. — Откуль нам это знать, если это нас не касается…
— Как это, интересно, вас не касается? — Федоров чиркнул своими жиденько-голубоватыми глазками по Керену. — Это касается всех без исключения советских людей.
— Да в нашей тьму-таракани и все уже забыть забыли — кто советский, а кто немецкий…
— Это точно, — поддакнул деду Карданов. — Забыли даже, как другие люди выглядят. Мы все уже помохнатели… Еще немного и начнут хвосты отрастать…
— Не понимаю я вас, товарищи, — холодным ветерком пахнуло от слов комвзвода. — Мы, рискуя шкурой, с жестокими боями выходим из окружения, попадаем, наконец, к своим, советским людям, а нас встречают, как врагов…
— Не шей нам этого, гражданин хороший, — возразил Карданов и направился к лучине, чтобы снять огар.
В сенях послышались шаги: вошел низкорослый человек в фуфайке, перетянутой ремнем, в просторных синих галифе, заправленных в сапоги с короткими голенищами. Это был старшина Востриков, с которым Александр Федорович ходил на клеверище. Из сапога выглядывала латунная рукоятка ножа.
— Товарищ командир, что будем делать с лошадями? У некоторых сбились подковы. — Красное, тугое лицо Вострикова смотрело на мир узенькими щелочками глаз. Руки неспокойно ошаривали портупею.
— В чем же загвоздка, старшина? Если надо, правьте дело… Думаю, хозяева не откажут в помощи? — И к Керену: — Батя, треба ваша подмога…
Александр Федорович даже обрадовался этим словам — не надо будет больше говорить на щекочущую нервы тему.
— Тык мы не против помочь, но нечем ковать: ни подков, ни ухналей в припасе нет. Молоток да щипцы…
— У нас все с собой, — старшина неуклюже развернулся и понес свое кургузое туловище на коротких ногах с разбегающимися в разные стороны ступнями.
Ковали лошадей в хлеву, где еще недавно блекотала коза Настя.
Карданов был на подхвате у опытного в таком деле Керена.
Подковы им дали новые, оплывшие густой смазкой и точно такие же были подковочные гвозди — ухналя. Они то и дело выскальзывали из рук в сухой старый навоз, из которого их тут же вылавливал луч фонаря с большим отражателем. Когда Востриков вместе с помощником — кавказского вида человеком — втаскивал в хлев пугливого рослого жеребца, Александр Федорович смятым шепотком привлек внимание Карданова: «Свети сюды, Лексеич… Что-то тут взабыль не так — подковы вроде не наши… Отделка не тая…»
А Карданова уже и самого сомнения заедали. В начале службы в ленинградской милиции не раз бывал в нарядах, когда приходилось возить старые седла в шорную мастерскую. Причем сдача и приемка шли no списку, в котором подробно отмечались все седельные дефекты. Потому и знал он, как выглядят чепрак, потник, подпруга, тебенки да стремена. Определить на глаз степень износа — для него не проблема…
Пока Керен привязывал жеребца, Карданов присмотрелся к седлу. Все было новенькое, с иголочки: в стременах почти не тронутые донца, проушины не задеты трением, подпружные ремни с еще не разбитыми перетягой отверстиями, без глянцевых поперечин, которые со временем оставляют на коже металлические пряжки. «Но с другой стороны если глядеть, — рассуждал про себя Карданов, — тех, кто идет в тыл, обеспечивают по первой категории, выдают все прямо с вещскладов. Оттого-то, возможно, такие новенькие, нетертые седла?..»
— Все, как у целки, — сказал Карданов.
Когда подкованного жеребца выводили из хлева, он вдруг озлился, норовя зубами ухватить за рукав Вострикова. А тот, пьянея свирепостью, почти повиснув на уздечке, изо всей силы саданул коня ногой в пах. Животное взвизгнуло, и Керен увидел направленный на него кровавый глаз.
- Предыдущая
- 37/41
- Следующая
