Дикие пчелы на солнечном берегу - Ольбик Александр Степанович - Страница 30
- Предыдущая
- 30/41
- Следующая
— Тык это происходит потому, что нет на тебя умного человека.
— Ну да, нет! Есть головастые люди, только када им не обязательно глядеть, они глаза жмурют. Не хочут на меня правильно смотреть, хоть ты их убей. Им процент на кулака нужен. Им легче меня в тюрьму посадить, чем колыпаться в моей билографии…
— Биографии, дедушка, — поправила Керена Верка. — Био-гра-фи-ии…
Вадим с Грихой вихрем слетели на пол и подались на улицу.
Карданов, согнувшись в три погибели, тоже начал слезать с печки. Им с дедом предстояло отнести в лес выстиранные Ольгой холстины для перевязки раненых. Заодно они хотели приладить к дверям петли, которые открутили от дверей ненужного теперь без козы сарая.
— Ромка! — в сердцах позвал внука Александр Федорович. — Иди мерь лапоть. Последний раз, будешь носить, какой получится…
В хату ворвался Вадим. Глаза у него больше самой большой миски…
— Пап, слышите вы тут что-нибудь? Летает… — Вадим повел ухом и скосил глаза на дверь.
— Кто летает? Слепень? — Карданов уже слез с печки и поправлял на чреслах перевернутые брюки.
— Аэроплан какой-то летит… Над самым лесом что-то вынюхивает.
— А тут и дураку ясно, что он вынюхивает, — дед, натягивал Ромке на ногу явно тесный лапоть. — Фрицы партизан шукают…
Все, кроме Керена, выбежали во двор. Вдали, над притихшим лесом, делая широкий разворот, двигался необычный самолет. Какой-то несуразный — длинный, неопределенной формы, прижавшийся крыльями почти к самым верхушкам деревьев. И впрямь, как будто чего-то вынюхивал. Карданов с одного взгляда определил: «Разведчик, укуси его муха!»
Развернувшись, самолет между тем пошел на хутор — точно щука в придонной траве, осторожно и вместе с тем по-утюжьему тяжело, приближался к Горюшину.
Ольга, как стояла посреди двора, так и застыла там, с удивленно вскинутой ко лбу ладонью. Карданов остановился в шаге от двери, Вадим с Гришкой выбежали на завор и не отрывали взглядов от надвигающихся на хутор крыльев.
Из хаты, в одном лапте, выскочил Ромка, окинул затравленным взглядом застывших на месте людей, и сам замер на полдороге между Кардановым и мамой Олей. Верка с Тамаркой сиганули на сеновал и, высунув в дверь головы, смотрели в небо и ждали, когда покажется самолет. И только Сталина демонстративно улеглась спиной на траву и, заложив руки под голову, без тени тревоги на лице, жмурилась от яркого небесного света, который буквально за считанные часы очистился, отряхнулся от дождевых разлапистых туч…
Тень самолета сползла с леса и поволоклась по отчужденной ниве, где когда-то Александр Федорович сеял озимую рожь, прошлась по полянке, лизнула рощицу из ольхи и березок, кувыркнулась с них и опять поползла по пустоши, травам и валунам, пока вдруг не вспрыгнула на сарай и, сорвавшись с него, накрыла собой двор и словно оледеневших на нем людей. И каждый ждал, что вместе с тенью, нет — обгоняя ее, на них, жаляще кусая, обрушатся стальные дождины, которые не в состоянии будут высушить ни яркое солнце, ни сама вечность.
— Разведчик, — повторил Карданов, прочищая нервическим кашлем горло.
— Пап, я вот как тебя видел летчика, — остуженно вякнул на заворе Вадим. — В очках, смотрел прямо на меня… Я ему в кармане фигу показал…
— Быстро, укуси вас муха, в кювет! — опомнился, наконец, Карданов. — Он же, сволочь, сейчас пойдет обратно.
И верно, где-то у Лосиной канавы самолет сделал крен на левое крыло и пошел на широкий разворот.
Как мячики, под горку покатились горюшинцы. Мама Оля, держа Ромку за руку, бежала в укрытие. Волчонок не поспевал за ней, падал на колени, оставляя клочки кожи на земле, каким-то чудом поднимался вновь на ноги и бежал, бежал… Он не ощущал страха, в глазах ожил какой-то удивительно пестрый, подвижный мир — мелькали куски неба, тени далеких деревьев, колющая лоб и щеки пожухлая трава.
Он лежал ничком, широко открыв глаза, и всматривался в нутро земли, словно пытался что-то там разглядеть, разгадать, что, же такое творится кругом нее. А увидел он совсем близко ползущего, с крепким черным панцирьком, жучка, ловко обходящего стебельки травы и куда-то несущего свое спокойное бытие. Волчонку захотелось стать таким же жучком, и он, чтобы стать меньше, незаметнее, сжался, съежился, вмялся в траву.
Летчик с опережением, метров за 100 до хутора, слегка опустив нос самолета, чтобы выбрать подходящий сектор обстрела, даванул на нужную смерти кнопку и начал стрелять.
Перед его глазами маячила фигурка Ромки. Он стоял, посреди двора, с поднятой к плечу рукой, другая рука откинута бегом назад, но тоже остановившаяся в движении. Притягательное пятно представлял из себя Ромка, в него-то и целился летчик, чтобы непременно достать его пулями. Чтобы уравнять этим другую смерть в дрезденских руинах.
Когда пилот снова увидел пространство между хатой и сараем, обсушенное и выбеленное солнцем, к которому он стремился на привязи затяжной очереди, он удивился и стал в растерянности озираться — куда это могли запропаститься эти обреченные безумцы? Его глаза, отбросив второстепенное, искали светлое пятно, прочерченное одной темной шлеей — Ромку, которого фашист все же вычислил, внизу у большака. Лежащего ничком в траве.
И не было у летчика большей радости, чем радость сознания, что он свободен в выборе маневра. Вот он дотянет до нужной точки, подаст рукоятку на себя, развернется и пройдет нужным, последним курсом над светлым пятном. И тогда уравняются судьбы — придет утешение, временное обезболивание, о чем так страстно молил бога пилот: отомстить, отомстить, отомстить…
Но ток крови, бешено струящийся по жилам летчика, видно, что-то нарушил в координации его движений, украл каким-то таинственным образом секунду-другую, и время осталось невосполнимым — ровно в таком объеме, сколько хватило его на фиксацию в кювете светлого пятна.
Как он ни рвал на себя рукоятку, как ни пытался зацепиться крыльями за воздух — все было тщетно. Машина падала на поляну, граничащую с лесом, у кромки которого стояла прохлада и тишина. В ней-то и захлебнулся умирающий мотор. Самолет стукнулся днищем о большой валун-старожил, подпрыгнул, словно вспугнутая стрекоза, пролетел еще несколько метров, опять долбанулся, теперь уже о торчащий из земли толстый пень, и снова пролетел несколько метров, чтобы затем в последней точке падения взорваться и разлететься по кускам на все четыре стороны света…
Ромка, услышав приближение самолета, а за ним — теснящее слух пулеметное ду-ду-ду, закрыл глаза, но, додумав, что это, наверное, и есть тот самый страшный паровоз, распечатал их снова. Приподняв из травы голову, он глянул в небо, чтобы увидеть и запомнить Его. И не было силы, которая могла бы заставить Ромку оторвать взгляд от наплывающего на него «паровоза». Он провожал его до самого последнего предела, пока тот не скрылся за крышей сарая и пока не раздался взрыв, после которого наступила всеобъемлющая тишина.
Глава тринадцатая
— Все, кажется, один прохвост отлетался, — приподнимаясь на руках, крикнул Карданов. Молчали горюшинцы, словно ждали еще какого-то подтверждения словам беженца. И оно пришло от деда — его ветром обдуваемая фигура вдруг выросла на заворе. Выпроставшийся из штанов подол рубахи трепетал на ветру, и тог же тепляк ласково охаживал керенскую бороденку. Охлаждал в ней горячие от пережитого страха губы. И поскольку после взрыва самолета кругом стояла неслыханная доселе тишина, все, кто был внизу, отчетливо услышали дедовы слова:
— Кто, я вас спрашиваю, погалился на спички? Карданов, сверх меры удивленный этими словами, быстренько поднялся с земли, отряхнулся, хотя лучше бы он этого не делал — тяжелой ладонью сорвал с рубахи последнюю пуговицу. Заспешил по откосу наверх. Ему нестерпимо захотелось выведать — о чем это в такую серьезную минуту беспокоится Александр Федорович.
За беженцем поднялись Гриха с Вадимом, мама Оля с Ромкой, Тамарка с Веркой, напевая частушки, явно» демонстрировали свою смелость. Только Сталина осталась лежать в густой траве — ее томный взгляд блуждал по безоблачному небу, словно отыскивая в нем следы недавно пролетевшей смерти.
- Предыдущая
- 30/41
- Следующая
