Волшебные сказки - де Лабулэ Эдуар Рене Лефевр - Страница 15

• Предыдущая
• 15/34
• Следующая

— Нет, нет, Пацца, ты не умрешь! — воскликнул король со слезами в голосе.

— Перед смертью, — продолжала она, опуская глаза, — я хочу, чтобы ты простил мне те пощечины, которые сегодня в припадке безрассудного усердия…

— Довольно, — прервал король, — я прощаю тебя. Во всяком случае, мои владения и моя честь стоят дороже того, что я получил сегодня.

— Увы, — прошептала Пацца, — это еще не все.

— Как не все? Что еще?

— Прелестник, доктор… тот маленький доктор, который осмелился дать

тебе…

— Ты его подослала? — спросил король, хмуря брови.

— Увы, это была я сама. Боже, чего я только не сделала бы для того, чтобы спасти моего короля.

— Довольно, довольно, я прощаю тебя, хотя урок был немного суров.

— Увы, и это еще не все, — вздохнула Пацца. — Ведь та цыганка на балу, которая осмелилась…

— Была ты, Пацца? — прервал король. — О, это я тебе тоже прощаю, это я вполне заслужил. Сомневаться в тебе, воплощенной искренности! Но, боже, я вспоминаю! Я вспомнил ту смелую клятву, которую ты дала мне в вечер нашей свадьбы! Коварная, ты сдержала свое слово, теперь очередь за мной! Пацца, скорее выздоравливай и возвращайся в замок, из которого счастье улетело вместе с тобой.

— Еще одну милость мне надо просить у тебя, Прелестник, — сказала Пацца. — Рашембур был сегодня утром свидетелем сцены, при мысли о которой я краснею и которую нужно скрыть от всех. Этого верного слугу я препоручаю твоей доброте.

— Рашембур, — произнес король, — бери этот кошелек и под страхом смерти храни нашу тайну.

Рашембур встал на колено и, целуя руку своей госпожи, прошептал:

— Ваше величество, эта — четвертая и четвертый.

Затем, поднявшись, он воскликнул:

— Господь да благословит руку, одаряющую меня!

Спустя несколько минут после этой трогательной сцены Пацца заснула. Король, все еще не успокоенный, разговаривал с маркизой.

— Тетушка, — спрашивал он, — уверены ли вы в том, что Пацца поправится?

— О, — отвечала старая дама, — радость может поставить на ноги даже самую больную женщину. А счастье, разве оно бессильно? Поцелуй королеву, племянник, это принесет ей больше пользы, чем все ваши лекарства.

Маркиза была права (дамы всегда правы, начиная с шестидесятилетнего возраста). Две недели счастья поставили Паццу на ноги и позволили ей принять участие в триумфальном въезде в королевский замок. Бледность ее и рука на перевязи увеличивали еще более ее миловидность и красоту. Прелестник не спускал глаз с королевы, и все следовали примеру своего господина.

Чтобы доехать до замка, нужен был час времени. Обитатели окрестных сел и деревень воздвигли три триумфальные арки. Первая арка была украшена гирляндами из зелени и цветов. Над нею красовалась надпись: «Самому нежному и преданному супругу».

Вторая арка, воздвигнутая более солидно и покрытая коврами, была украшена изображением богини правосудия с повязкой на глазах. Внизу была надпись: «Отцу и покровителю, защитнику слабых и угнетенных».

Последней была громадная арка, составленная сплошь из пушек и носившая надпись: «Храбрейшему и мужественному полководцу».

Я уволю вас от описания обеда, не имевшего конца, и шестидесяти застольных речей, заимствованных ораторами из старинных газет, где их печатали уже несколько раз и куда их каждый раз возвращали для нужд будущих поколений. Нет ничего однообразнее счастья, и поэтому будем снисходительны к тем, кто обязан официально воспевать его. В подобных случаях самый красноречивый — тот, кто говорит меньше всех. Наконец и этот бесконечный вечер подошел к концу.

В полночь Прелестник проводил королеву, на этот раз не в башню, а в роскошно убранные покои. У дверей он обратился к супруге и сказал:

— Без тебя я — ничтожество, моя дорогая Пацца. Всем, что есть во мне, я обязан тебе. Когда тебя нет со мной, я не более, чем тело без души, и я ничего не в состоянии сделать, кроме глупостей.

— О нет, мой дорогой, — прервала его Пацца, — позволь мне опровергнуть тебя.

— Боже мой! — возразил король. — Я не пытаюсь выказать излишнюю скромность! Но с этой минуты я передаю тебе всю свою власть. Твой супруг, моя дорогая Пацца, будет теперь не более, чем первым твоим подданным, верным министром твоих желаний. Ты будешь сочинять пьесу, а я буду ее исполнять. Знаки одобрения будут принадлежать мне, по обычаю, а тебе я их возвращу впоследствии своей любовью.

— Друг мой, не говори так, — сказала Пацца.

— Я знаю, что говорю, — с живостью возразил король. — Я хочу, чтобы ты повелевала, я желаю, чтобы в моих владениях, как в любом доме, ничего не происходило без твоего ведома. Я — король, я этого хочу, я приказываю!

— Ваше Величество, — отвечала Пацца, — я — ваша жена, мой долг — повиноваться.

Они жили долго, счастливо и согласно, очень любили друг друга, и у них было много детей.

Вот настоящий конец всех лучших сказок.

Жил-был некогда король, и звали его «Королем Алых Башен». У короля был единственный сын, которого он любил и берег, как зеницу ока, последняя надежда вымирающей династии. Женить этого блестящего отпрыска, найти ему принцессу, благородную, богатую, красивую и, прежде всего, кроткую и добрую (отметьте в особенности эти последние два качества) было главнейшей заботой престарелого короля. Каждый вечер он засыпал, мечтая об этом, каждую ночь он видел во сне, что он — дедушка, обнимал во сне целую армию внуков, которые проходили мимо него с коронами на головах. К несчастью, несмотря на всевозможные добродетели, Карлино — так звали юного принца — имел большой недостаток: он был необузданнее дикого жеребца. При одном упоминании женского имени он опускал голову и убегал в лес. В чем же состояла печаль короля? Излишне отвечать на это. При одной мысли о том, что его трон останется без наследников, что его роду грозит угасание, он становился печальным, как путешественник, потерпевший крушение. Но он мог отчаиваться, сколько хотел, это не трогало Карлино. Слезы отца, мольбы целого народа, интересы государства — ничто не могло смягчить его каменное сердце. Чтобы уговорить его, двадцать депутатов потеряли свое красноречие. Упрямство составляло всегда привилегию коронованных особ, Карлино не забывал об этом со дня рождения и мог дать любому ослу несколько очков вперед.

Но иногда в течение одного часа случается больше событий, чем в течение ста лет. Никто не может сказать: «Вот путь, на который я никогда не ступлю». Однажды утром, когда все сидели за столом, а принц, которого, как всегда, журил отец, занимался рассматриванием мух, кружившихся в воздухе, он забыл, что держит в руке нож, и во время одного неосторожного движения уколол свой палец. Показалась кровь, несколько капель упало на тарелку с кремом и произвело в ней причудливую смесь белого и алого цветов. Счастливый случай или божья кара, кто знает, но безумный каприз пришел на ум принцу.

— Отец, — сказал он, — если мне удастся вскоре найти девушку, такую же белую, такую же алую, как этот крем, окрашенный моей кровью, я сойду с ума. Подобная нимфа, подобная красавица должна где-нибудь существовать. Я люблю ее, я теряю из-за нее рассудок, она мне нужна, я ее желаю. Для смелого сердца нет ничего невозможного! Если вы хотите, чтобы я остался в живых, отпустите меня в погоню за моей мечтой. Иначе я завтра же умру.

Кто пришел к изумление, слушая эти нелепости? Бедный Король Алых Башен. Ему казалось, что весь дворец обрушился на него. Он бледнел, краснел, лепетал, плакал, наконец, вновь получив дар слова, воскликнул:

— Мой сын! Опора моей старости! Кровь моего сердца! Жизнь моей души! Какую мысль вбил ты себе в голову? Уж не потерял ли ты свой рассудок? Вчера ты заставлял меня умирать от скорби, не желая жениться и подарить мне наследников, сегодня же, чтобы сжить меня со свету, ты вбиваешь себе в голову новую химеру! Куда ты стремишься, несчастный? Зачем покидать свой дом, свой очаг, свою колыбель? Знаешь ли ты, каким опасностям, каким бедствиям подвергается путешественник? Гони от себя эти опасные мечты, оставайся со мной, мое дитя, если ты не хочешь отнять у меня жизнь и разрушить свое королевство.

• Предыдущая
• 15/34
• Следующая