В неизведанные края - Обручев Сергей Владимирович - Страница 63

• Предыдущая
• 63/95
• Следующая

Сегодня гораздо легче обходить торосы: гряды видны издалека и можно заранее выбирать ворота или обходить большие скопления. В середине губы как будто чище – торосы реже, иногда только высокий вал пересекает гладкое поле.

Но ближе к южному берегу снова громоздятся торосы. Сани то кидаются в сторону, то, выбирая низкий порог, смело лезут через гряду, то перескакивают с льдины на льдину над ямой. При одном из таких скачков чувствуется удар слева. Я выглядываю: колесо одометра, которое все время весело бежало рядом с лыжей и отсчитывало уже 80-й километр, как-то странно поникло.

Останавливаемся, вылезаем, ругаем одометр. Но он не виноват: при проходе над глубокой ямой колесо спустилось ниже лыжи и затем его подмяло под нее. Помня о прошлой его поломке, Денисов укрепил его пружинами, которые не позволили колесу высоко скакать вверх, но оказывается, надо теперь поставить еще твердые заграждения, мешающие ему также и опускаться. А пока что одометр выведен из строя.

Виден уже южный берег, вернее, гора Нейтлин, высокий гранитный массив к западу от Чауна. Но торосы сгущаются все больше. Теперь это непрерывное поле изломанного льда. Мы едем все медленнее и медленнее. Вот взбираемся на плоскую льдину, за ней – углубление, а дальше – глубокий ров между льдинами. Денисов еще уменьшает ход. Мы спускаемся в рыхлый снег углубления и дальше не можем двинуться: мотор не в силах поднять тонну груза на льдину при таком ходе. Наступает обычная мучительная страда наших аэросанных поездок: надо лопатой разгрести снег, подложить деревяшки под лыжи, расчистить путь вперед, потом водитель садится в сани, а остальные раскачивают их. После нескольких минут такой работы забываешь, что сегодня 30 градусов мороза, скидываешь кухлянку и шарф, отгибаешь края шапки. Но ничто не помогает: груз слишком велик и уклон крут. Нам приходится перетащить груз на руках через ров на соседнюю чистую площадку. Разгруженные сани легко берут препятствие.

Уже становится темно, сегодня мы не попадем в Чаун. Приходится ночевать здесь. С нами только большая брезентовая палатка (утепленную маленькую увез астрономический отряд), и мы проводим довольно унылый вечер в холодной палатке, обогреваемой большим техническим примусом с тремя головками.

На следующий день мы с новыми силами атаковали торосы и вскоре прошли их широкую полосу, прижатую к берегу. Побережье можно отличить от моря только по отсутствию торосов – оно низкое и плоское.

К югу расстилается равнина, в которой надо найти селение Чаун. Единственные ориентиры – два морских знака, деревянные пирамиды, стоящие у берега. Мы знаем, что вглубь от правого знака, километрах в десяти, на берегу реки Чаун, лежит селение. Но где здесь найти реку? Все затянуто снегом, крутые яры занесены сугробами. Во все стороны видно только снежное поле с крепкими застругами, о которые стучат подошвы лыж.

Сани идут очень быстро, и через десять минут в этой белой равнине показывается черный бугорок. Потом он распадается на два, они вытягиваются, и вот мы уже въезжаем в селение – если это можно назвать селением. Два круглых дома, рубленый дом, баня и две землянки. И все это так погребено в сугробах, что издали видны только крыши.

Среди селения стоят наши вторые сани. У нас сразу отлегло от сердца – значит, все в порядке и не надо посылать спасательной экспедиции. Малые сани пришли только недавно; нашим товарищам пришлось прожить несколько дней у скалы в ожидании звездной ночи, необходимой для наблюдений.

Нам навстречу высыпает все население Чауна – несколько взрослых, русских и чукчей, и десятка два ребятишек. Чаунское поселение – это отделение культбазы. Пока здесь только интернат, но позже сюда должна переехать вся культбаза из Певека. Кроме того, тут помещается кооператив. Школьники живут в одном из круглых домов, а в другом помещается пекарня и тут же за перегородкой живут служащие интерната. Учителю Ломову с женой отведен маленький домик – избушка в одну комнату.

Мы поселяемся в бане; она только что отстроена, но не оборудована и не может выполнять своего прямого назначения. Но это не значит, что в культбазе не моются; хотя в обычном быту чукчей вода для умывания тогда еще совершенно не употреблялась, но, по словам учителя Ломова, чукотские дети, попав в интернат, через несколько дней приучаются к мытью и охотно, по своему собственному побуждению, моются и чистятся. Ребятишки выглядят чистыми и упитанными, и надо отдать должное Ломову и его жене, что им удалось очень много сделать для перевоспитания чукчат. Особенно благотворно влияние интерната видно на одной девочке-сироте. Раньше она жила приемышем в семье оленевода и должна была работать, как взрослая. За всякую провинность ее били, плохо кормили, и, когда ее взяли в интернат, она была неимоверно грязная, вся покрытая бородавками, и, что всего ужаснее, у нее была повреждена зверским ударом челюсть. Теперь девочка поправилась, приобрела снова детские черты и, весело напевая, бегает по поселку.

Чаунское поселение – чрезвычайно унылое и уединенное место. Кругом безбрежная равнина, однообразие которой только на западе нарушается горой Нейтлин с ее черными гранитными террасами. Из районного центра Певека редко-редко приедет кто-нибудь на собаках. Чаще бывают чукчи-оленеводы, приезжающие через равнину с окраины гор, где они кочуют со своими стадами. Они приезжают на оленях, потому что в равнине почти везде есть корм, хотя и плохой. Но рабочий скот поселка, как и везде на побережье, – собаки. В сугробах возле берега реки вырыта для них пещера, там они укрываются от пурги, и в темноте поблескивают белые зубы и разноцветные глаза.

В нашей бане по сравнению с нашим уютным певекским домом тесно, но мы сразу вносим жилой дух. По обе стороны устраиваются широкие нары, которые покрываются спальными мешками, кухлянками, шкурами оленей; под потолком повисает на веревках множество рукавиц, меховых чулок, торбасов, шапок и прочего добра, которое надо просушить. Курицын делает из жестяной банки умывальник, поставленные друг на друга ящики из-под бензина заменяют шкафы, и баня выглядит уютной экспедиционной берлогой.

Особенно хорошо вечером, когда все забираются в спальные мешки и при свечах читают книжки из здешней библиотеки. Колеблющееся пламя свечей тонет в темных бревенчатых стенах, за окном метет поземка и подвывают собаки.

Нам не приходится долго задерживаться в этой уютной берлоге. Надо только произвести очередной ремонт: у малых саней от ударов по торосам повреждено шасси, у больших – одометр.

Через день ремонт закончен, но начинается пурга. Здесь она не такая жестокая, как в Певеке: ветер всего 14 метров в секунду, но все же мешает нам выехать. На быстром ходу легко свалиться в одно из русел Чауна и его притоков, которые в большом числе пересекают равнину; вся поверхность земли при поземке покрыта струящимся покровом снега, сквозь который ничего не видно. Кроме того, на такой однообразной равнине в пургу мы не сможем вести маршрутную съемку, не сможем брать засечки на горы и не найдем нужных нам речных долин.

Равнина почти безлюдна, и нам придется взять с собой проводника из Чауна. Здесь очень мало чукчей, знающих хорошо всю равнину и окружающие горы и умеющих кое-как объясняться по-русски». С нами согласился ехать председатель здешнего нацсовета Вуквукай («камешек» по чукотски), или Укукай, как его зовут русские. Хотя он был довольно неприятным человеком и принадлежал к тому теперь уже вымирающему типу приморских чукчей, которые до революции были развращены русскими и американскими торговцами, но он здесь наиболее расторопный и знающий. Во время поездки с нами он будет проводить в стойбищах свою работу по нацсовету.

• Предыдущая
• 63/95
• Следующая