А где же третий? (Третий полицейский) - О'Брайен Флэнн - Страница 2

• Предыдущая
• 2/62
• Следующая

После окончания учебы, я отправился домой не сразу. Несколько месяцев я провел в разных местах для расширения, как это обычно называют, своего кругозора. Хотелось мне также разузнать, во что мне обошлось бы полное собрание сочинений де Селби. Я намеревался обзавестись и трудами комментаторов де Селби, но за менее значительные работы я предпочел бы не платить деньги, а позаимствовать их, так сказать, «во временное пользование». Когда я пребывал в одном из тех мест, в которых «расширял кругозор», со мной однажды вечером произошло несчастье — я сломал левую ногу (или, если хотите, мне ее сломали), причем в шести местах, и к тому времени, когда я уже достаточно поправился и мог продолжить свои странствия, одна нога у меня — левая — была деревянная. У меня оставалось совсем мало денег, мне предстояло возвращаться домой и жить в гористой местности, среди камней, и я понимал, что жизнь моя будет не сладкой, но твердо знал, что фермерство, даже если мне придется заниматься им некоторое время, не будет делом всей моей жизни. Я был убежден, что если мое имя останется в истории, что если меня не забудут потомки, то помнить меня будут прежде всего как исследователя творчества де Селби.

Тот вечер, когда я вернулся в свой собственный дом, я помню в мельчайших подробностях. В каждой руке я держал по дорожному мешку. Мне как раз исполнилось двадцать лет. Прекрасный, яркий, летний день, исчерпав себя, уступил место великолепному вечеру. Дверь в пивную была открыта. За стойкой, скрестив руки на груди, стоял Джон Дивни; лицо его было склонено над раскрытой газетой, положенной на стойку прямо перед ним рядом со щитком, который обычно служил прикрытием от брызг наливаемого пива. Я стоял в дверях и рассматривал Дивни: каштановые волосы; ладненько, если не сказать красиво, скроен; широкие от фермерской работы плечи и руки толщиной в ствол молодого дерева; на лице спокойное, вежливое выражение, а глаза, как у коровы — задумчивые, темно-карие, терпеливые. Когда он почувствовал, что кто-то вошел в пивную, то не поднял головы, не прервал чтения, но его левая рука соскочила с груди, нашарила мокрую тряпку и стала медленно возить этой тряпкой по прилавку широкими кругообразными движениями. Потом, все так же продолжая читать, он медленно раздвинул руки в стороны, словно растягивал аккордеон на полную длину и спросил:

— Шхуну?

Шхуна — это такой высокий пивной бокал, но когда посетители заказывали именно «шхуну», это означало, что они просят пинту[2] черного пива «Коулрейн», самого дешевого пива в мире. Я же ответил, что хотел бы поужинать, и так, между прочим, упомянул свое имя и вообще сообщил, кто я такой. Мы тут же закрыли пивную, пошли в кухню, где и просидели всю ночь, беседовали, ели всякую всячину и пили виски. Следующий день был четверг, это я хорошо помню, и Джон Дивни заявил, что его работа сделана и что он готов уже в субботу перебраться к своим родственникам, жившим неподалеку. Заявляя, что работа сделана, он говорил неправду: как выяснилось, ферма находилась в весьма плачевном состоянии и то, что нужно было уже давно сделать, и не начинало делаться. Работы был непочатый край. Но в субботу он не уехал, сообщив, что «нужно еще кое-что доделать», а так как по воскресеньям он не работает, то «все, что нужно, он сделает в понедельник» и во вторник вечером будет уже готов передать мне все дела в образцовом порядке. В понедельник Дивни, по его словам, пришлось заняться заболевшей свиньей, и это задерживало отъезд. Всю неделю он развивал какую-то бурную деятельность, а потом прошло еще два месяца и все время возникали какие-то дела, которые нужно было срочно делать, и с течением времени ни количество таких дел, ни их срочность почему-то не уменьшались. Я не очень-то возражал против этого: хотя на уме у него постоянно было одно — как бы побездельничать, и он не слишком утруждал себя работой, его присутствие давало мне вполне сносное общество, и к тому же он никогда не просил жалованья. Сам я не работал ни на ферме, ни в пивной и все время проводил за внимательным перечитыванием книг де Селби и обработкой своих записей.

Не прошло и года, как я стал замечать, что Дивни в беседе постоянно использует слово «мы» и, что еще хуже, «наше»: «наше дело», «наша ферма». Он говорил, что ферма могла бы давать много больше, чем дает, что, может быть, ему стоит нанять работника. Я с этим не соглашался и прямо заявлял ему об этом, говоря, что на такой маленькой ферме вполне достаточно и двух человек и что «мы» бедны. Это «мы» меня очень угнетало но, после того как оно сорвалось у меня с языка, было бы бесполезно доказывать Дивни, что владельцем и дома и фермы являюсь я, и только я, и никто больше. Успокаивал я себя тем, что говорил себе: да, я владею здесь всем, ну а Дивни владеет мною.

Так прошло четыре года, наверное, вполне счастливых и для меня, и для него. У нас был хороший дом, было полно хорошей сельской еды, но мало денег. Почти все время я посвящал своим ученым занятиям. На свои сбережения я купил полные собрания сочинений двух основных комментаторов де Селби — Люкротта и Бассетта, и фотостат «Кодекса» де Селби. Я также взялся за серьезное изучение немецкого и французского языков — для того, чтобы иметь возможность читать комментаторов, писавших на этих языках. Днем Дивни работал на ферме — если, конечно, можно называть работой то, что он делал, — а вечером громко о чем-то беседовал с посетителями «нашей» пивной и заодно их обслуживал. Как-то раз я позволил себе поинтересоваться, как идут дела в пивной, а он мне ответил, что «этот пивной бар» каждый день приносит ему убытки. Я не понимал, почему пивная была убыточной, так как, судя по голосам, которые ежедневно доносились из-за тонкой двери, посетителей было вполне достаточно. Несмотря на его заявления о «личных убытках», Дивни регулярно покупал себе новую одежду и экстравагантные и дорогие булавки для галстука. Но я помалкивал. Я был рад тому, что предоставлен сам себе, что меня не вовлекают ни в какую деятельность ни на ферме, ни по дому. Моя работа над де Селби была, в конце концов, важнее, чем материальные заботы и собственное благополучие.

Однажды, ранней зимой, Дивни заявил мне: — Я трачу на эту пивную слишком много личных денег. Причем впустую. А все из-за чего? Из-за пива. Посетители постоянно жалуются. Очень плохое пиво. Я это могу подтвердить. Мне приходится иногда его пить, чтобы поддержать компанию. А потом мне нехорошо делается из-за этого пива, в голове нехорошо. Придется мне на пару дней уехать, поискать, не найдется ли пива получше.

На следующее утро он укатил на своем велосипеде и объявился к концу третьего дня, весь в пыли, уставший. Он сообщил, что все в порядке и что в пятницу должны доставить четыре бочки черного пива. Как и было обещано, пиво прибыло точно в назначенный день, и в тот же вечер посетители охотно его покупали. Это черное пиво производили в каком-то городе на юге Ирландии, и называлось оно «Борец». Выпьешь три-четыре пинты — и почти наверняка готов. Посетители пиво нахваливали, и когда они вливали в себя изрядное его количество, то начинали распевать песни и что-то орать, а иногда укладывались на пол или, выйдя из пивной, ложились прямо на дорогу в полном помрачении сознания. Некоторые из них жаловались потом, что их, когда они пребывали в таком состоянии, ограбили, и они громко кричали в пивной на следующий день после того, как это случалось, что у них украли деньги или что исчезли их часы вместе с крепкими цепочками. Джон Дивни избегал обсуждать с посетителями эту тему, мне он об их жалобах вообще ничего не говорил, но написал на картонке большими печатными буквами объявление: «Осторожно, карманные воры!» и прицепил его на полке за стойкой, рядом с другим объявлением, в котором говорилось что-то о чеках. И все равно редкая неделя проходила без того, чтобы какой-нибудь посетитель не жаловался на следующий день после борьбы с «Борцом». Признаться, мне это все не нравилось.

По мере того как шло время, Дивни все более терял веру в заведение, которое он именовал «пивным баром». Он говорил, что его вполне удовлетворило бы, если бы этот «бар» хотя бы просто окупался, но тут же высказывал сомнение, что это вообще возможно. Правительство, говорил он, несет частичную ответственность за неуспех дела, так как взимает слишком высокие налоги. И тут же добавлял, что вряд ли сможет и далее нести бремя убытков без финансовой помощи со стороны. А я отвечал, что мой отец вел дела по старинке и это приносило кое-какой доход, но, конечно, если теперь наша пивная приносит лишь убытки, то ее следует прикрыть. Тогда Дивни заявлял, что сдать лицензию на право держать питейное заведение — дело нехитрое, но вот получить ее снова совсем непросто, поэтому надо все весьма серьезно обдумать, и спешить вообще не стоит.

• Предыдущая
• 2/62
• Следующая