Клан Пещерного Медведя - Ауэл Джин Мари Антинен - Страница 48

• Предыдущая
• 48/134
• Следующая

Зимой на восьмом году жизни Эйла стала женщиной. Однако в физическом смысле ее тело оставалось прежним – стройным, угловатым, без каких-либо признаков перемен. Но именно той зимой Эйла простилась с детством.

Порой жизнь ее была столь невыносима, что она задумывалась, стоит ли ее продолжать. Подчас, просыпаясь поутру и глядя на знакомые очертания пещеры, она мечтала уснуть вечным сном. Но всякий раз, когда ее охватывало отчаяние, амулет, который она сжимала в руке, как бы давал ей силы прожить еще день. Снег и лед постепенно сдавали свои позиции, приближалась пора, когда Эйла могла вволю гулять по лесам и полям, наслаждаясь зеленой травкой и теплым ветерком.

Подобно своему тотему, Мохнатому Носорогу, Бруд был человеком упрямым и мог в любой момент вспылить. Стоило ему ухватиться за что-нибудь, как сдвинуть его с этого пути становилось практически невозможно, – непреклонность, характерная для всего Клана. Постоянные придирки, издевки и затрещины, которыми он изо дня в день награждал Эйлу, невозможно было скрыть, это происходило у всех на глазах. Многие из соплеменников считали, что девочку стоило немного приструнить, но почти никто не одобрял усердия, с которым делал это Бруд.

Бран все еще беспокоился, как бы девчонка вновь не разбудила в Бруде зверя, однако тот в последнее время являл собой едва ли не образец сдержанности, и у вождя немного отлегло от сердца. Бран надеялся, что со временем сын его женщины не уступит ему в самообладании, и решил пока в это дело не вмешиваться. К концу зимы вождь невольно проникся к странной девушке уважением – такого рода чувство он некогда испытывал к сестре за то, что она безропотно терпела побои своего мужчины.

Так же как Иза, Эйла стала примером женского смирения. Как полагается женщине, она покорно сносила все невзгоды. Когда девушка непроизвольно хваталась за амулет, Бран и многие другие воспринимали этот жест как глубочайшее почтение к духовным силам, перед которыми они все трепетали. И к ее женскому образу добавлялась еще одна положительная черта.

Амулет давал ей веру, она почитала духов, но относилась к ним по-своему. Она знала, что тотем испытывает ее, и, если она окажется его достойна, он позволит ей охотиться. Чем больше Бруд изводил ее, тем больше у нее прибывало уверенности в том, что с началом весны она сможет приступить к новому занятию. Она намеревалась превзойти в этом мастерстве не только Бруда, но и самого Зуга. Она хотела стрелять из пращи лучше всех в Клане, пусть об этом даже никто не узнал бы. Эта мысль взращивалась ею всю зиму, – так же незаметно росли окаймлявшие вход в пещеру сосульки, находившиеся на границе тепла и холода, за холодное время года вытянулись, превратившись в массивный, полупрозрачный, ледяной занавес.

Эйла приступила к обучению еще зимой. Она невольно присутствовала при охотничьих разговорах, во время которых мужчины вспоминали прошлый опыт и обсуждали стратегию на будущее. Хотя Эйле приходилось быть рядом с Брудом, она использовала любую возможность, чтобы выполнять свою работу где-нибудь поблизости. В особенности ей нравились охотничьи истории Дорва и Зуга. В ней вновь проснулся интерес к старому охотнику. Она по-женски всячески ему угождала, а гордому и суровому охотнику, так же как Кребу, для радости немного было надо: чуть-чуть внимания и тепла хотя бы от этой странной и неказистой девчушки.

Зуг не остался слеп к тому, с каким интересом она воспринимала его воспоминания о былых подвигах, – в молодости Зуг был помощником вождя, а теперь его место занял Грод. Она его слушала молчаливо, внимательно и с глубоким уважением, а лицо у нее всегда выражало восторг. Подзывая к себе Ворна, чтобы рассказать об уловках или охотничьих приемах, старик знал, что девочка постарается устроиться где-то поблизости, хотя сам всегда делал вид, что не замечает этого. «Пусть слушает, раз нравится, – думал он. – Что в этом дурного?

Будь я моложе, – продолжал размышлять он, – и будь я добытчиком, пожалуй, сделал бы ее своей женщиной. Когда-нибудь ей нужен будет мужчина, а с такой внешностью найти его непросто. Зато она молодая, достаточно сильная и почтительная. У меня есть родня в других Кланах. Если б мне хватило сил отправиться на очередное Сходбище, я бы за нее похлопотал. Когда Бруд станет вождем, она здесь не захочет оставаться. Конечно, нельзя ей потакать – мало ли кому что хочется, – но тут винить ее не стану. Надеюсь только, что не доживу до этого дня». Зуг недолюбливал Бруда и не забыл его оскорбительной выходки. Он считал беспричинными нападки молодого охотника на девочку, к которой питал самые теплые чувства. «Хоть ее и следует воспитывать, но Бруд перешел все пределы. К тому же она всегда была с ним вежлива. И вообще, разве может юнец знать, как обращаться с женщинами? Да, я непременно за нее похлопочу. Если не смогу пойти сам, дам кому-нибудь поручение. Эх, если б не была она такой дурнушкой!»

Как бы трудно ни приходилось Эйле, все складывалось не так уж плохо. Дел было немного, поэтому спешки никакой не было. Бруд исчерпал все, что можно было ей поручить, и в результате ничего не осталось. Поскольку он не встречал с ее стороны сопротивления, постепенно его нападки стали ослабевать. Была и другая причина, которая помогла Эйле пережить зиму.

Поначалу Иза решила обучать девочку целительству, чтобы у той была веская причина не покидать пределов очага Креба. Однако Эйла обнаружила явный интерес к делу, и Иза стала проводить уроки постоянно. Осознав, насколько ее приемная дочь отличается по способностям от людей Клана, целительница стала жалеть, что не начала занятий раньше.

Будь Эйла ее собственной дочерью, Иза, обратившись к тому, что хранилось в детском разуме и называлось памятью предков, сейчас начала бы ее учить, как этим пользоваться. Однако Эйла с трудом вспоминала, что происходило со дня рождения Убы, поскольку ее сознательная память имела ограниченные возможности. Иза проходила с ней одно и то же по нескольку раз, постоянно проверяя, все ли она правильно усвоила. Сообщала девочке сведения из собственного опыта и из опыта предков, всякий раз поражаясь, каким кладезем знаний является ее собственный мозг. Раньше она об этом не задумывалась и прибегала к памяти только при необходимости. Подчас ей казалось, что невозможно передать известные ей сведения приемной дочери и сделать ее настоящей целительницей. Но интерес Эйлы не угасал, и Иза была решительно настроена, во что бы то ни стало дать ей надежное положение в Клане. Уроки проводились ежедневно.

– Что помогает от ожогов, Эйла?

– Сейчас вспомню. Равное количество цветков иссопа и золотой розги высушить и измельчить в порошок. Намочить, положить на повязку и привязать к ожогу. Когда повязка высохнет, полить ее холодной водой, – выпалив, Эйла ненадолго задумалась. – Цветки и листья мяты хорошо помогают при ожогах паром. Их нужно намочить в руке и приложить к больному месту. От ожогов хороши также примочки из отвара рогоза.

– Отлично, что еще?

Девочка порылась в памяти и добавила:

– Гигантский иссоп. Разжевать свежие листья вместе со стеблем и приложить к ожогу или же намочить сушеные листья. И еще… ну конечно, отвар цветков желтого чертополоха. Использовать в остывшем виде для примочек.

– Он хорош и для ран и ссадин, Эйла. Не забывай также о хвоще. Из его золы, смешанной с жиром, получается прекрасная мазь от ожогов.

Под руководством Изы Эйла научилась готовить и вскоре стала почти постоянно стряпать для Креба, ну и, конечно, для себя, что обязанностью не считалось. Она старательно размалывала зерна, чтобы его старые зубы могли их разжевать. Аккуратно раскалывала орехи, перед тем как подать их Мог-уру. Иза обучила ее готовить обезболивающий отвар и примочки, помогающие при боли в суставах, и Эйла узнала, как применять различные средства для исцеления этого тяжкого недуга, которым зимой страдали все старики, принужденные жить в холодных пещерах.

Прошла половина зимы. Снег завалил вход в пещеру на несколько футов в высоту. Толстый белый покров препятствовал выходу теплого воздуха наружу, однако сверху продолжал свистеть ветер. Настроение Креба, как никогда, менялось от одной крайности к другой: то он молчал, то брюзжал, то извинялся и раскаивался, то снова замыкался в себе. Эйла не понимала, что с ним происходит, но Иза догадалась. У Креба болел зуб, боль была страшная.

• Предыдущая
• 48/134
• Следующая