Оглянись! Сборник повестей - Алмазов Борис Александрович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/54
• Следующая

Лёшка отыскал нужную дверь. Подал телеграмму. Сдачи оказалось три рубля семьдесят копеек! Капитал!

— Нормально! — сказал Кусков сам себе. — Теперь нужно найти гастроном и можно будет купить хоть полкило конфет, а может, и больше… Смотря каких… — Кусков очень любил сладкое и стеснялся этого.

Он вышел на привокзальную плошадь, где завивал пыль лёгкий утренний ветерок и два весёлых щенка гонялись за бумажками.

У газетного киоска, там, где была автобусная остановка, на лавочке сидел какой-то мужчина.

— Простите, — сказал вежливым голосом Лёшка. — Где здесь гастроном?

Мужчина обернулся, и Кусков обмер. Это был Иван Иванович!

Лёшка так растерялся, что забыл закрыть рот, как ворона в жару.

— Здравствуй, Алёша, — сказал своим сиплым моряцким голосом Иван Иванович.

— Здрасте! — прошептал Кусков.

— Вот, значит, как… — для чего-то сняв фуражку и вытирая блестящий козырёк рукавом, сказал Иван Иванович. — Вот, отыскал я тебя, значит…

— Ну и что? — Кусков засунул руки в карманы. — Я и не прятался. И нечего было меня выслеживать…

— Мать извелась вся, — укоризненно покачал головой моряк.

— Ничего, — ответил Лёшка и хотел добавить: «Не умрёт», но не решился. Сейчас он себе очень нравился! Так здорово отвечал и не робел нисколько.

— Я ломоть отрезанный! — сказал он как можно увереннее. — И нечего обо мне волноваться! Не пропаду!

— Это конечно, — согласился Иван Иванович. — А всё ж оставил бы адрес.

— Что ж она сама не приехала? Что ж она вас послала, если уж так волнуется?

— Да болеют они.

— Кто это — они?

— Анна Николаевна да Колька, сынишка мой. Простудился, всё на балконе торчал…

«Меня дожидался», — подумал Кусков. Он вспомнил, как малыш солил суп, и закричал:

— Я никого не звал! И мне никто не нужен!

— Волнуется она. Здоров ли ты? — оправдывался моряк.

— «Здоров»! «Волнуется»! Что ж она раньше не волновалась. Здоров! Куда хочу, туда и еду!

— Да разве она против? Ты бы только сказал куда…

— Ага! — закричал Кусков. — Конечно. Ещё и денег на дорогу дали бы, чтобы я убирался с глаз долой, чтобы вам не мешал!

— Эх! — крякнул моряк. — Зря ты так, Алёша! Зря!

— Что «зря»! Что «зря»! — кричал Лёшка, и ему было так себя жалко, что он боялся заплакать. — Я вам не мешаю! Целуйтесь-милуйтесь на здоровье на старости лет! Тоже мне любовь придумали!

На другой стороне улицы показались старухи, они, как бы между прочим, остановились поговорить, но даже отсюда, через улицу, по их спинам и оттопыренным из-под беленьких платочков ушам было видно, что они просто умирают от любопытства.

Иван Иванович глянул на них и покраснел.

— Мал ты ещё про любовь толковать! — сухо сказал он и решительно надел фуражку.

— Ах, мал? — зашёлся Лёшка.

— Мал! — как кирпич положил, веско сказал моряк. — Ты бы пожил один с дитём малым, которое день и ночь мамку просит… Не виноватил бы нас. Вот! А как она с тобой одна маялась? Ты хоть видел, что у тебя мать ела все эти годы? Сам-то вон какой вымахал… А мать-то у тебя как былиночка. На стройке, думаешь, просто? Ты её хоть раз пожалел?

— А она меня пожалела? — сел на любимую лошадку Лёшка.

— Пожалела, — твёрдо сказал Иван Иванович. — Она для тебя и замуж собралась.

— Как это? — опешил Кусков.

— А так! — ответил моряк. — Ты в армию пойдёшь или учиться — что, думаешь, у тебя по ней душа не заболит, а так она не одна останется!

— Не бойтесь, не заболит! — сказал Кусков.

— Много ты знаешь! — Иван Иванович расстегнул воротник рубашки, и стала видна полоска белой необветренной кожи. — Люди друг другу нужны! И поддержать, и помочь! Жизнь, Алексей, штука трудная и не больно ласковая, а когда люди друг за дружку держатся, тогда легче. А ты — «целуйтесь-милуйтесь». Не надо так про мать! Ты и так перед нею виноват.

— Я? — захлебнулся от возмущения Кусков. — Я? Это я, что ли, замуж собрался? Я, что ли, вас привёл?

— Ты сбежал! — сказал отчим.

— Не сбежал, а уехал! Уехал! Понятно?

— Мне-то понятно… Мне ох как понятно! — потупил голову моряк. — Я тоже один раз уехал! На фронт! И доехал до фронта! И сыном полка стал! И вернулся через три года! Красивый, весь в медалях! Куда там! Герой! Пятнадцать лет — а кавалер ордена!.. А мама-то уж померла. И прощения просить не у кого. Вот так вот…

Лёшка поглядел на отчима. Тот сидел, низко опустив голову, и большими красными руками заглаживал на коленях брючные складки.

— Что ж вы ей — и не писали три года?

— Как писать? Я же в полку наврал, что сирота. Иначе меня бы домой отправили…

Иван Иванович смотрел куда-то вдаль, в самый конец привокзальной улицы.

— Может, и жизнь у меня не задаётся, что я у матери прощения попросить не успел…

Кускову показалось, что Иван Иванович — это Колька, только большой, Колька, каким он будет через сорок лет. Но тут же спохватился:

— Разжалобить меня хотите? Не выйдет, — решительно заявил он.

— Дурачок, — спокойно сказал моряк.

— Нет! Не дурачок! Ха-ха! Это вы ловко придумали. Уговорить хотели! Чтобы я сдался! А вы бы жили себе с удовольствием!

— Да мы тебя круглые сутки по всем милициям искали!

— Не хочу с вами разговаривать…

— Да ты не разговаривай! — взмолился отчим. — Ты матери напиши! Прошу тебя! Пожалей ты её!

— Как же! Всех жалеть — жалости не хватит!

— Лёха! — рявкнул моряк. — Ты не дури! — Он схватил Кускова за плечо. — Постой!

— Руки! — крикнул Лёшка. И за самое запястье — хвать! зажим! рывок! И не ожидавший нападения моряк сел мимо лавочки в пыль.

Со всех сторон бежали старухи.

— Не трожь ребёнка! — кричала одна, самая древняя, размахивая тяжеленной клюкой.

— Ишь какой — дитя забижать! — кричали другие.

— Да что вы! Мамаш… Да что вы! — растерянно отмахивался от наседавших бабок Иван Иванович.

— Милиция! Милиция! — истошным голосом вопили старушки, и в ответ им от вокзала уже заливался трелями милицейский свисток.

— Алька! — услышал Кусков. — Жми сюда! Бежим!

Краем глаза Кусков увидел, что от станции ему машет рукой Петька:

— Сюда! Сюда!

— Граждане! Граждане! — раздвигал мгновенно собравшуюся толпу милиционер.

— Эх! — крикнул Лёшка, перемахивая через скамейку. — Ошпарю!

Бабки ухнули. И Кусков рванул напролом туда, где стоял Петька.

Глава двадцатая

Печь на поляне

— Чегой-то он? — вытаращил глаза Петька, когда к нему подбежал Кусков. — Давай в машину. Мы на «газике» директорском. Катин отец тут за запчастями приезжал, и мы с ним.

Мальчишки, запыхавшись, влезли в машину, она стояла за станцией у каких-то складов.

— Горим, что ли? — спросил водитель, очень похожий на Катю — такой же рыжий и веснушчатый. — То тебя, Петро, не дождёшься, то ты летишь сломя голову.

— Да тут такое дело… — начал рассказывать Столбов.

— Здрасте! — перебил его Кусков. — Здравствуй, Катя. Ну как, купили батарейки?

— Да нет! — ответила девочка, многозначительно глянув на Петьку. И Столбов сразу осёкся. — Тут всё плоские, а нам круглые нужны.

— Круглые — дефицит, — сказал Петька, сделав понимающее лицо. Мол, что мне, не ясно? Не хочет Алик разговаривать о случае на площади, — значит, не надо! Я человек деликатный, могу и помолчать. Но не такой он был человек, чтобы утерпеть и не спросить, что же там всё-таки было. Почему, как ему показалось, Лёшка дрался с моряком.

Петька считал себя очень хитроумным и потому начал издалека:

— А я этого моряка знаю! — Он хотел напустить туману, чтобы Кусков взялся расспрашивать: откуда да как. Но поскольку Кусков упорно молчал, Петька разочарованно добавил: — Я с ним в поезде ехал.

— Петя! — Катя покраснела.

— А что такого? — пробурчал Петька. — Ехал, и всё. Хороший мужик, в порту на буксире плавает. Без такого буксира ни один океанский корабль к пирсу стать не может.

• Предыдущая
• 40/54
• Следующая