Белый шиповник. Сборник повестей - Алмазов Борис Александрович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/52
• Следующая

- Так вот, сегодня этот мальчишка привёл вам своего ученика. Денис Платоныч, я имею подозрение, что он будет ездить.

Старик посерьёзнел.

- Нынче я тренирую мало. Слышал, что про меня на совещании говорили? “Старик-де обучает варварскими методами”. Нынче время не то - кругом сплошной гуманизм. Я их спрашиваю, мы кого воспитываем секретарш или всадников? Конный спорт - это спорт! А им что же, после каждого прыжка седло кружевным платочком вытирать?..

- Потому к вам и привёл, - возразил Борис Степанович, - что хочу настоящего всадника получить.

Старик помолчал, и глаза его блеснули.

- Кха! - рявкнул он и вытер усы. - Подойдите, мальчик. Вид не глупый! У тебя высокие родители?

- Метр семьдесят пять и метр пятьдесят восемь, - отбарабанил Панама.

- Разденьтесь, мальчик.

Панама начал судорожно расстёгивать рубаху, брюки.

- Так, - сказал старик и протянул к нему страшную двупалую руку (рассказывали, что три пальца ему в молодости откусил жеребец). Пальцы ловко ощупали локти, коленки. - Руки-ноги не ломал? Головой не ушибался?

- Нет…

- Так. Не дыши. - Старик наклонился и плотно прижал ухо к Панаминой груди. - Ангиной часто болеешь?

- Нет.

- Ну-ко, - старик достал из стола силомер, протянул Панаме: - Сожми. Так, - сказал он, глянул на цифру, пошевелил усами и небрежно бросил силомер в стол. - Отойди и резко подними ногу как можешь выше! Рраз! Вторую - ррраз!.. Ну что, Боря, сложен этот молодой человек нормально, но костяк слабый, в суставах хлипок и мускульно слаб.

- У него есть главное, - сказал Борис Степанович, - у него есть душа.

- Ну что ж. Если она не расстанется с телом за период начального обучения, может, что и получится. Ибо сказано римлянами: “Сила духа многое искупает”. Итак, слушайте меня, мальчик. Все бумажки - секретарю. С понедельника, нет, лучше со вторника, я суеверен, на постоянные тренировки. Первый месяц - два раза в неделю, второй - три, третий ежедневно, кроме четверга, ежели вы, конечно, выдержите и не сбежите. Предупреждаю, вы зачислены из уважения к вашему педагогу. Более вам льгот не будет. И от вас я о вашем педагоге более не должен слышать. Он сам по себе, вы сами по себе. Пропуски занятий по болезни, по занятости и прочее исключаются. И предупреждаю: я набираю осенью сто мальчиков, весной у меня остаётся пятеро, и это не значит, что из оставшихся получаются настоящие всадники… Не смею долее задерживать.

Глава десятая

МАШКА, ТЫ С УМА СОШЛА!

Ах, как замечательно пахнет щами из школьной кухни! А если повар Галина Васильевна печёт оладьи, то запах проникает даже сюда, в класс. И ребята ещё задолго до второй перемены, когда вся школа ринется в столовую, взволнованно поводят носами.

Стриженые первоклассники мечтают, как они будут слизывать с оладьев клюквенное варенье. У рослых усатых десятиклассников при одном воспоминании о тарелке густых щей начинают урчать животы.

Нот ведь как устроен человек - завтракали-то три часа назад, а уже опять есть хочется.

Маша Уголькова зажмуривается и, чтобы не представлять себе румяные булочки и белое молоко, льющееся в стакан из бумажного кубика, начинает считать в уме, сколько у неё денег. Медяки и гривенники, пятиалтынные и полтинники и даже несколько рублёвых бумажек завязаны в носовой платок и хранятся в самом потаённом углу портфеля.

- Марьсанна. - В перемену Маша подходит к учительнице. - Я не смогу пойти в ТЮЗ.

- Да что ты, Машенька, такой спектакль замечательный… Ведь билетов всего пять на класс.

- Я не смогу, - говорит Маша и так краснеет, что на главах у неё появляются слёзы.

- Горячие пирожки с мясом, с рисом, с повидлом!

- Маша, Маша! - К Угольковой подбегает Юлька. - Кричу тебя, кричу! Вот! - говорит она и показывает новенький полтинник. - Айда в мороженицу!

- Не могу, - говорит Маша. При одной мысли о мороженом у неё начинает сладко ломить горло.

- Что, денег нет? - спрашивает Юлька и внимательно смотрит на неё.

- Нет, - отвечает Маша и опускает голову.

- Врёшь. Зачем ты врёшь? Я же видела, как ты в перемену деньги считала. Там у тебя в платке, наверно, рублей десять!

- Это не мои… Это не мои деньги, - говорит Маша.

- А чьи?

- Не могу я тебе сказать! Не сердись, Юлечка! Не могу…

- Машка, ты с ума сошла! - говорит Юлька. - Ты же и так худущая, как щепка, а теперь ещё в столовку не ходишь. Я же всё замечаю.

- Юленька, так надо! Я потом всё объясню! Потом! - И Маша бежит домой, и толстый портфель с галошным мешком бьёт её по ногам.

Глава одиннадцатая

УЧЕБНОЙ РЫСЬЮ МАРШ!

Панама лежит в постели. Ему кажется, что у него даже веки болят от усталости. Словно сквозь слой ваты, слышит он, как мама выговаривает папе:

- Ты только посмотри на него, ведь он же совершенно искалечен. Ребёнок еле дошёл домой. Ну, кормить лошадок - это ещё куда ни шло, тем более, это даже помогает занятиям в школе. Но ты бы видел, какой он сегодня пришёл! Он же сесть не мог. Мало того, что у нас в квартире теперь царит этот ужасный запах, ещё и ребёнок уродуется! Что ты молчишь?

- Я не молчу, - говорит отец. - Я даю тебе высказаться.

- Не остри, пожалуйста! Мне совершенно не до смеха. Ты видел, что у него на руке? Рубец в палец толщиной! Я спрашиваю, откуда это, а он говорит: “Шамбарьером досталось, чтобы за седло не хватался”. Это, видишь ли, бич такой, на гибкой рукоятке. Вот! Так что там у них - спортивная школа или казарма аракчеевская?! Ты посмотри, у него все ноги в синяках. Это, говорит, об седло. Ну скажи что-нибудь! Ты же отец!

- Слушай, старик! - Отец наклоняется над Панамой. - А может, мама права? Брось ты всё это! Придумал тоже лошади… Я понимаю, радиодело там, или авиамодельный кружок, или, наконец, мотоцикл! А то лошади, ведь это не современно! Ну, где сейчас на лошадях ездят? Одни только чудаки.

Панама открывает глаза и медленно говорит:

- Папа, если ты будешь так говорить, я перестану тебя уважать.

Отец отшатывается и вдруг начинает бегать по комнате, хватаясь за голову.

- Чёрт знает что! - кричит он. - Это чёрт знает что! Выдумал каких-то коней. Ты же шею свернёшь! Ну пойми же: вот ты лежишь сейчас, словно тебя сквозь строй пропустили, как при Николашке Палкине, а чего ради? Что ты получаешь за свои страдания? Ходишь еле-еле, пахнешь, как цветок душистый прерий! А чего ради?

- Корень ученья горек, но плод его сладок! - говорит Панама любимое присловие Дениса Платоновича.

- Да какое “сладок”! На тебя смотреть страшно!

- Ребята! - говорит Панама родителям. - Я сегодня полкруга галопом проскакал, только потом за седло схватился.

- И получил бичом!

- Это за то, что испугался. Если бы не испугался, не получил бы. Ребята, галоп - это такое! Это такое счастье!

- Это ненормальный! - говорит отец. - Он ненормальный. Ты же завтра в школу идти не сможешь!

- Не-е-е… наверное, смогу, - неуверенно говорит Панама. - Отлежусь и пойду…

- Ну что ты с ним разговариваешь! Запрети, и всё! - говорит мама. - В конце концов ты - отец.

- И я стараюсь быть хорошим отцом! - с металлом в голосе возражает папа. - Я не хочу, чтобы мой единственный сын всю жизнь попрекал меня тем, что я ему запретил ездить верхом. Если хочешь, в детстве я тоже несколько раз ездил верхом, в эвакуации. И в этом нет ничего ужасного.

- А седло какое было? - спрашивает Панама.

- Без седла! Ватник какой-то стелили.

- А! - говорит Панама. - Колхоз! Это не езда…

- Посмотрим, как ты ездишь. - Обида звучит в папином голосе.

- Я через полгода на третий разряд сдам, если вытерплю, конечно.

- О чём ты с ним говоришь, о чём мы говорите! - возмущается мама. - Ты запрещаешь ему или пет?

- Ребята, я так устал! Вы ругайтесь на кухне, а?

- Он прав! - Это папа говорит. - Пойдём на кухню. А ты знаешь, - говорит он, выходя, - мне кажется, эти занятия вырабатывают в мальчишке чертовскую силу воли. Я наблюдаю, как он встаёт по утрам, чистый спартанец. Раньше такого не было…

• Предыдущая
• 7/52
• Следующая