Повести каменных горожан. Очерки о декоративной скульптуре Санкт-Петербурга - Алмазов Борис Александрович - Страница 91

• Предыдущая
• 91/110
• Следующая

^{Кузнечный пер., 3}

Большевикам потребовалась идеологическая витрина благоденствия и такой символ, такой знак новой эпохи тут же был заказан и создан. Конечно же, им стал рынок! Новый! «Народный». В Питере, еще не Ленинграде, в 1922 году началось проектирование нового, современного народного рынка. На небольшом участке в Кузнечном переулке, (который принадлежал церкви Иконы Владимирской Божией Матери, по ней же и называется ближайшая Владимирская площадь), где находились обширные дровяные склады, с 1925 года по проекту архитекторов С. И. Овсянникова и А. С. Пронина началось грандиозное строительство. Огромный корпус рынка, незначительно реконструированный в 1962–1964 годах, имеет единое внутреннее пространство, между столбами которого размещены прилавки. Оно освещается через световой фонарь, расположенный в перекрытии центральной повышенной части. Центральный вход выделен четырьмя рустованными колоннами, скульптурами рабочего и крестьянина (ск. В. Ф. Разумовский) и башней с часами.

Замечательные, надо сказать, статуи. Рабочий в шортах, на манер бойскаута, с кувалдой, зубчатым колесом, прикатившимся от статуи «Промышленности» с фасада «Елисеевского», и прической, какую носили «буревестник» А. М. Горький и творец образа счастливого социалистического отечества В. В. Маяковский. Примерно такой же рабочий, тоже с молотком и с такой же «пролетарской» прической будет на памятнике «Слава Труду» или, как его еще называли, «Рабочий и колхозница» Веры Мухиной.

Еще раз скажу — у Кузнечного рынка замечательные статуи! И если маленько веселят трусы — «пятьдесят лет советскому футболу» рабочего, то крестьянин с иконописным лицом Николая Угодника неожиданно трагичен. Что видит он? Куда смотрит? Ведь это как бы его рынок!

Это здесь он должен бы получать заслуженное вознаграждение за взращивание плодов земных, изобилие призван символизировать пшеничный сноп, прихваченный его рукою, вооруженной серпом — символом смерти[132]. Мощная и страшная рука! И страшен ее поворот, с каким подрезается колос. Может, колос, может шея жертвенного животного, может, горло. Умное, тонкое лицо крестьянина-мученика, его анатомически безупречная и национально достоверная русская мощная фигура, более всего и ближе всего к мемориальному памятнику. Не лубком о базарных бубликах веет от этого крестьянина, а предчувствием «великого перелома» хребта российской хлеборобской цивилизации — сплошной коллективизации, то есть гибелью крестьянства. Если угодно — это единственный в России памятник кулаку! Предчувствовал ли это скульптор? Думаю — да!

Кузнечный рынок закончили строительством в 1927 году, а НЭП начали свертывать после смерти Ленина с середины 1920-х годов.

«Ликвидировались синдикаты в промышленности, из которой административно вытеснялся частный капитал, создавалась жесткая централизованная система управления экономикой (хозяйственные наркоматы). И. В. Сталин и его окружение взяли курс на принудительное изъятие хлеба и насильственную „коллективизацию“ деревни. Проводились репрессии против управленческих кадров (Шахтинское дело, процесс Промпартии и др.). К началу 30-х гг. НЭП фактически свернут». А это означало гибель «нэпачей», кулаков, не тех Столыпинских, царских, а новых, выращенных советской властью из последних трудовых мужиков, тех, что мечтали продавать свои продукты на Кузнечном рынке.

Мне всегда почему-то казалось, что крестьянин-кулак у Кузнечного рынка смотрит побеленными, незрячими глазами не вперед в будущее, а в прошлое. Наверное, виной тому два невысоких здания на противоположной стороне переулка. Одно старинное с барельефами на античные темы, дом Каншиных, неизвестного архитектора. Типичное двухэтажное здание начала позапрошлого столетия. А на другом доме (Кузнечный пер., 4)[133] сильно затертые ремонтами, в барочном обрамлении — женские лица. Похоже, это — барыня, а мужик у Кузнечного — ее бывший крепостной. Два века, две эпохи, две страны смотрят друг на друга.

На многие невеселые размышления наводит это соседство. А не эта ли помещица хлестала по щекам и сдавала в солдаты предков крестьянина, стоящего у рынка? А не ее ли усадьбу и ее потомков жег и грабил он в 1905 или в 1917 годах? И где оно, благоденствие, где оно, торжество справедливости, ради которого призывали встать «проклятьем заклейменного»? Не задумываясь, что проклятьем заклеймен не рабочий человек и не пролетарий, которого никогда и никто не проклинал, а Сатана. Вот он и явился. А ведь об этом предостерегал человек, живший в этом переулке. Следующее по переулку за рынком здание — квартира Ф. М. Достоевского, потому и улица носит его имя.

По этому переулку вдоль дровяных складов он ходил во Владимирскую церковь, церковь особую еще и тем, что «отбивал» ее, национализированную, и превращал в действующий православный храм еще один великий и любимый мною человек — Лев Николаевич Гумилёв. Он был первым церковным старостой возрожденного прихода.

Сегодня Владимирскую площадь, церковь и знаменитую колокольню, построенную в подражание Пизанской башне, добивают новые русские, построившие на месте дома поэта Дельвига чудовищный и очень современный по безобразности стеклянный дом. Удивительное дело — денег много, возможностей — море, техника сказочная, а вот малая и, казалось бы, бесполезная деталь — общая культура?..

В которой необходимы: и совершенно ненужная латынь, и мертвый греческий, и мои любимые маскароны. Нет их, и не то, что дворец возвести, а и дом-то начнут строить, а все консервная банка или, увеличенный до размеров наркотического бреда спичечный коробок получается. И на какую бы сторону его не ставили, и до каких бы высот не вздымали, а все стакан получается, ну хоть ты тресни! Единственное, что говорят, прекрасно: «Чем больше строительство, тем больше украсть умелым людям можно». Это не наша тема. Убежден, она скоро или попозже заинтересует прокуратуру.

Да, а на Кузнечном, перед рынком, особенно задумываться не советую — мигом кошелька лишитесь. Место и теперь еще — лихое.

Я помню, как здесь толклась послевоенная барахолка, как затягивал плотный человеческий ком потных, трусливых и жадных, как крысы, торговцев, принесших продавать или менять на хлеб последнее барахлишко. Затянутые в людской водоворот с Владимирской площади бедняги вылетали на улицу Марата, под мемориальной доской (с профилем старушки, идиллически повествующей, что здесь был домик Арины Родионовны — няни А. С. Пушкина), в чем мать родила.

А над всем этим орущим, вопящим, толкающимся, матерящимся людским месивом торжественной парой проплывали два милиционера на белых конях.

И потом, когда барахолку передвинули на Обводный, место все равно оставалось нехорошим. Кузнечный считался самым дорогим рынком Ленинграда. Этот памятник НЭПу так и не стал знаком народного процветания. Как прежде, так и нынче, народу он не по карману.

В античной мифологии они не главные, в олимпийскую дюжину не входят, однако пользы от них предостаточно.

Вертумн (Vertumnus, от лат. vertere — превращать) — древнеиталийский бог времен года и их различных даров, потому он изображался в разных видах, преимущественно в виде садовника с садовым ножом и плодами. Ему ежегодно приносились жертвы 13 августа (вертумналии). Вертумн был латинским и в то же время общеиталийским богом, родственным Церере и Помоне, богиням хлебных растений и фруктов.

Помона (Pomona от пат. древесный плод) — римская богиня древесных плодов, супруга Вертумна. У Овидия встречаем миф о том, как Вертумн добился взаимности Помоны, остававшейся холодной ко всем лесным ухажерам. Вертумн прибегал сначала к разного рода превращениям, до старухи включительно, но победил Помону, только явившись в своем настоящем образе — светлого, как Солнце, юноши.

• Предыдущая
• 91/110
• Следующая