Девчонка идет на войну - Родионова Маргарита Геннадьевна - Страница 23

• Предыдущая
• 23/58
• Следующая

Не вступая больше в пререкания, я молча вышла в темный коридор. Натолкнулась на капитана.

— Ну как, порядок? — спрооил он, — Ну пойдем, отыщем тебе уголок, пока шифровальщик радиограмму готовит.

Я ничего не сказала ему о стычке с капитаном третьего ранга.

На следующий день капитан спросил:

— Чего это ты, Морозова, с начальством цапаешься?

— Ни с кем я не цапалась, просто сказала, что никуда отсюда не уйду, и все.

— А ругаться ты давно научилась?

— Да не ругалась я. Чего пристал?

— Ну так вот, Торопов приказал направить тебя на причал.

— Ну и ладно, — буркнула я, — не больно жалко…

— Будешь докладывать старшему морскому начальнику все, что делается при подходе судов, — сказал капитан третьего ранга Торопов, когда я зашла к нему.

«Да хоть что, лишь бы здесь», — подумала я.

Когда уже совсем стемнело, я собралась на причал, очень смутно представляя себе будущие обязанности. Еще днем линейщики установили там телефон, а я на всякий случай прихватила и свою «эрбэшку», старенькую рацию.

В эту ночь должны были выгружаться танки.

Дежуривший на причале сигнальщик Толя Стариков подтолкнул меня:

— Вон старморнач.

Я увидела майора, поднимающегося на причал.

— Скоро подойдут корабли, — сказал он, останавливаясь возле нас.

У этого майора было открытое волевое лицо и острые, с благожелательной искоркой глаза. Не то что у сердитого Торопова. Уж этот, конечно, никогда бы не сказал мне: «Отправляйтесь обратно!»

Стали подходить корабли. Немцы били и били без конца по причалу, но старший морской начальник не уходил. Он давал указания командирам танков, куда вести машины, распоряжался швартовкой, успевал выслушивать вновь прибывших.

Снаряды стали рваться на берегу, там, где было минное поле. Осколки свистели над причалом.

— Товарищ майор! — закричал кто-то диким голосом у меня за спиной.

Я оглянулась. Старший морской начальник медленно опускался на землю. К нему бросились моряки, подняли и, не обращая внимания на свистящие над головами осколки, побежали к командному пункту.

— Ты знала его? — спросил меня Стариков.

— Нет. Никогда раньше не видела, — ответила я будто сквозь сон.

Впервые мне пришлось увидеть, как здоровый и полный сил человек сразу выбывает из строя. Это было настолько страшно и дико, что у меня начала кружиться голова и к горлу подступила тошнота.

Об этом командире я слышала много. О нем у нас хо дили легенды. Это он со своим отрядом первым высадился здесь, и его моряки трое суток держались без подкрепления, без воды и пищи, окруженные озверевшим противником. Я почему-то представляла себе старшего морского начальника пожилым, грозным, а у него было совсем молодое лицо и хорошая, открытая улыбка. И вот шальной осколок, который мог бы пролететь мимо, попал прямо в этого человека.

Через несколько часов пришел катер и раненого старморнача увезли. Его провожало много моряков, и впервые в жизни я с ужасом увидела, как плачут мужчины. Это было страшнее бомбежек и обстрела.

Через два дня мы узнали, что он умер.

Наши отбросили фашистов довольно далеко от берега и продвигались все дальше и дальше.

Как-то к причалу подошел мотобот. Обычно они выползают носом на берег, а этот пришвартовался к причалу. Я пошла узнать, что он привез, и увидела Куртмалая.

— Сеструха, — закричал он радостно, одним прыжком перепрыгивая на причал, — здорово, сеструха! Ну, как дела боевые? Ты что, все время здесь?

Цыган засыпал меня кучей вопросов, не давая ответить, и видно было, что он рад нашей встрече.

Прощаясь, Куртмалай спросил:

— Тут к тебе никто не лезет? Если что, скажи мне!

— Обойдусь, — ответила я.

С этих пор он всегда подходил к причалу и каждый раз привозил мне что-нибудь приятное.

— Вот, сеструха, цепочку достал пистолет подвешивать, Для красоты.

— Где ты ее взял?

— А тебе не все ли равно, — отвечал цыган, ухмыляясь, — бери, когда дают.

Но, честное слово, не из-за этих подарков я все больше и больше привязывалась к Куртмалаю. Мне даже не хватало его, если он не приходил.

— Ты не заболел после той высадки? — как-то раз спросила я его, имея в виду живой трап. Он понял.

— Я дубленый, меня никакая простуда не возьмет. — И, засмеявшись, добавил, — Лишь бы были мои фронтовые сто грамм.

Однажды я упрекнула его:

— Трудно было тебе подойти тогда к берегу? А я из-за тебя с женихом не простилась.

— Не надо было брехать, — резонно заметил он, — сказала бы, что жених, а то начала мозги крутить: брат, брат.

— Так бы ты и подошел, если бы я сказала, что жених.

Он подумал и засмеялся:

— Точно, сеструха, не подошел бы. А хочешь, схожу к нему, если чего передать надо?

— Нет уж, спасибо!

Как-то я спросила его:

— А каким образом ты попал на флот? Разве цыган в армию берут?

— Э, сеструха, это длинная история. Я ведь вырос не в таборе, а в детдоме в Куйбышеве. Хотя родился в Крыму. У меня отец был бароном. Ты не знаешь, что это такое? Глава табора. Его все слушались, уж о ребятах и говорить нечего, мы даже взгляда его боялись. Брови лохматые, как зыркнет из-под них, так, бывало, сразу душа в пятки уйдет.

— А мать?

— У меня мать рано умерла, я и не помню ее. Бабку помню, а мать нет.

— И тебя в детдом отдали?

— Нет, — почему-то гордо и даже надменно сказал Куртмалай, — у нас в детдом не отдают.

— А как же ты?

— Он, отец, дрался здорово. Чуть что — за кнут. И вот однажды я на рынке залез какой-то тетке в карман, а меня поймали.

— Ты по карманам лазил?!

— Нет, стихи тебе в альбом писал. Конечно, лазил, все было. Ну вот, милиционер привел меня к отцу. Отец — за кнут. Лупил и приговаривал: «Не умеешь — не берись, не умеешь — не берись». Мне тогда лет одиннадцать исполнилось. Да, это в тридцать первом году было. Обозлился я тогда и сбежал. Ехал на буферах да на крышах, а куда — сам не знал, только бы подальше. Видишь ли, сеструха, я уж и рад бы вернуться, но за этот побег отец меня прибил бы. Ну, может, и не до смерти, а калекой бы сделал. Вот так я и попал в Куйбышев. Тогда он еще Самарой назывался. После детдома на пароходе по Волге ходил матросом, а потом меня призвали на флот. Вот и все.

— И ты не искал отца?

— Нет. Сначала боялся, потом — отвык.

— А он тебя не искал?

— Кто его знает, может, и искал. Ну, ладно, мне пора. Будь здорова, сеструха.

Сегодня пришло пополнение для бригады морской пехоты. Ребята один за другим прыгали с борта тральщика на причал. Я смотрела на них и никак не могла понять, чем они отличаются от всех нас? А они чем-то отличались.

— Видишь? — спросил, подойдя ко мне, командир комендантского взвода, — погоны у мальчиков.

Ага, вот в чем было дело!

— А нам тоже дадут? — поинтересовалась я.

— Конечно. Погоны введены для всех родов войск. Ты что, не слышала?

Я и вправду не слышала. А хорошо, если бы нам дали золотые или с большим золотым якорем. Я представила себя в шинели с такими погонами и очень себе понравилась.

Нам привезли письма. Мне тоже посчастливилось: получила весточку от Гешки. Он писал: «Нинка, здравствуй, сестренка! Только попрошу без фамильярностей. Я уже тебе не просто Гешка, а снайпер, имеющий на личном счету двадцать восемь уничтоженных убийц. За это красноармеец Геннадий Федорович Морозов награжден медалью «За отвагу». Счет растет. И, честное слово, я считаю попусту прошедшим день, когда не увеличиваю этот счет. Нинка, если бы ты видела, сколько горя принесли людям эти звери. У меня аж сердце холодеет от ненависти к ним. Знаешь, Нина, я видел состав с убитыми ребятишками. У одного малыша в руке был серый резиновый зайчишка. И я теперь никак не могу избавиться от мысли, что это я не уберег ребятишек. Даже во сне вижу этого резинового зайчишку. Я уже успел привыкнуть к смерти, Нина, но это жутко…»

• Предыдущая
• 23/58
• Следующая