Тень моей любви - Смит Дебора - Страница 43

• Предыдущая
• 43/76
• Следующая

– Я купил этот дом и озеро, – сказал он.

Опять тишина. Мне нужно было время, чтобы переварить все это. В частности, то, что у него есть такие деньги, что он мог позволить себе потратить их и что все это имеет отношение ко мне.

Дождь стучал по крыше. Я представила себе, как поднимается вода из озера, заливая кусты смородины и мохнатые дубы, поднимается все выше и выше и наконец уносит нас куда-то, где все можно начать сначала.

Он сел, согнув колено и положив на него руку. У меня заболела нога. Я почувствовала, как я измучена. На лице у меня прибавился свежий и весьма болезненный синяк. Это, видимо, когда я упала на уступе. Я никак не могла поверить в реальность случившегося.

– Мне нужно отдохнуть, – призналась я.

– Я не хочу отвозить тебя на ферму сегодня, – жестко сказал он. – Или надо отвезти? – Он говорил не о моем желании или нежелании, он имел в виду долг перед семьей.

Я не могла сейчас объяснять ему мой сложный путь назад к семье и к нему. Он слишком много был должен мне в этой жизни. Так я тогда считала.

– Нет, я не дам тебе снова исчезнуть. Я до сих пор не уверена, что ты настоящий.

Он протянул руку, я была как парализованная. Погладив мою щеку, он прошептал:

– Такой же настоящий, как и ты.

Двадцать лет. Целых двадцать лет. Мне можно было не произносить эти слова вслух, его глаза потемнели, он кивнул. Плотно закутавшись в одеяла, я лежала на боку так изящно, как могла, а может быть, просто как колода.

Роан достал откуда-то пышную подушку в красивой голубой наволочке и положил рядом, как подарок. Я все воспринимала символично. Я сунула подушку под голову. На надувном матрасе, в хижине, в лесу, и ни одна живая душа, кроме него, не знает, где я.

Он повернулся к свету – я видела лишь его силуэт, – и свет погас. Ночь окружала нас, пахло дождем, мокрой землей. На какую-то долю секунды мне показалось, что мы вне времени и пространства.

– Поговори со мной, – быстро сказала я. – Скажи что-нибудь важное для тебя. Я хочу слышать твой голос.

– Я сижу рядом, – ответил он приглушенно. – Слушаю твое дыхание. Чувствую такой покой, какого не чувствовал много лет.

Как в тумане, я слушала его голос и чувствовала какое-то непонятное удовлетворение. Странно, ведь глубоко внутри во мне сидела горькая обида. Он следил за мной все эти годы и ни разу не дал мне понять это.

– Мне снилось, что ты приходил в больницу, – наконец прошептала я.

– Я приходил.

Рано утром солнце осветило спартанскую убогость нашего убежища. Пара колибри порхала над оранжевыми цветами лозы, обвивающей разбитое окно. В моей душе странным образом соседствовали восторг и отчаянье.

Роан!

Осторожно, по стеночке я выбралась на веранду.

Мои костыли были прислонены к разбитым перилам. Я не знала, что Роан не забыл захватить их с собой.

Он стоял ко мне спиной ярдах в пятидесяти. Роан, ставший старше, крепче, в лучшей мужской поре. Та сверхъестественная сдержанность, которая была в нем и раньше, равная готовность к защите и к нападению, смотря по обстоятельствам, теперь представлялась мне духовной силой. Он, казалось, был полностью поглощен созерцанием голубого неба и гладкой поверхности озера.

Он здесь! Он действительно дома!

Я заставила себя продвигаться вперед, медленно, шаг за шагом. Одеяло соскользнуло с моих плеч. Я продиралась через вереск, с трудом удерживая равновесие. На мне была ночная рубашка с аппликацией в виде пальмы, желтая ветровка, я была босиком.

Задыхаясь, я выбралась на открытое место. Роан повернулся на шум и протянул ко мне руки. В самый последний момент моего триумфального продвижения один из костылей поскользнулся на камне.

Он поймал меня, когда я начала падать. Я разозлилась на себя, но тут заметила, что под глазами у него темные круги, и сразу забыла обо всем.

– Ты, как всегда, вовремя, – сказала я хрипло.

– Да, сейчас я ушел. Жаль, что меня не было рядом с тобой тогда, два месяца назад.

– Был. Все, что я делала для других, лишь частично возмещало то, что я не могла сделать для тебя двадцать лет назад.

– Значит, мы поступали одинаково. Я тоже старался жить так, чтобы оплатить все счета.

Сколько незаданных вопросов, сколько перемен за эти годы – так много и так мало.

– Я не могу ни о чем говорить. Мне нужно лишь смотреть на тебя, – это было самое главное мое ощущение сейчас.

Его, казалось, это и радовало и беспокоило. Он сгорбился, опустил подбородок, не отрывая от меня тревожного тяжелого взгляда.

– Почему бы тебе не сказать мне, что ты видишь?

А что я видела? Я видела мозаику, которую кто-то рассыпал, а я не могла собрать. Когда я смотрела на его лицо, то не помнила, во что он одет. Я переводила взгляд на мозолистые руки и забывала, какого цвета у него глаза. Вот тяжелые золотые часы на запястье. Вот серая рубашка, и рукава закатаны. Что еще? Все те же густые, темные, чуть длинноватые волосы и тень легкой щетины над верхней губой и на подбородке.

– Ты великолепен, – сказала я.

А сама-то, господи! Вдруг вспомнив о бледной, покрытой шрамами ноге, я плотнее закуталась в одеяло. Он снова посмотрел мне в глаза.

– А ты самая красивая женщина, которую я когда-либо видел в своей жизни, – сказал он спокойно. – Не будем больше об этом.

Когда мужчина говорит так, то дело даже не в словах, а в музыке, глубине голоса. Я внимательно его рассматривала. Все – каждое маленькое открытие – было подобно воде, падающей на пересохшую землю. Нужно было время, чтобы она впиталась в почву, увлажнила ее, и тогда все пойдет в рост и будет цвести. Это уж непреложно. Закон природы.

– Я все время боялась, – медленно сказала я, – что в один прекрасный день встречу тебя где-нибудь. Я подойду к тебе, окликну по имени, а ты посмотришь на меня и не вспомнишь, кто я такая. Мне придется сбивчиво объяснить. А ты будешь вежливо сдержан, может быть, даже холоден, потому что меньше всего тебе захочется ворошить неприятные воспоминания. И вот тогда я пойму, что все это лишь сентиментальные грезы маленькой девочки.

– А я представлял себе это так, – медленно сказал он. – Я подойду к тебе, назову тебя по имени, а ты отшатнешься и, еле сдерживаясь, чтобы не убежать, спросишь, какого черта я здесь торчу. Ты будешь смотреть на меня, но видеть моего отца.

Роан достал из-за походной печки, на которой исходил золотисто-голубым паром чайник, складной стул. Я с облегчением уселась, нога таки давала о себе знать. Он налил мне кружку кофе.

Я отодвинула кружку.

– Как ты жил? – спросила я. Почти вежливо. Почти как незнакомца. Это было больно и нелепо.

– Когда я увидел тебя в больнице, я забыл о своей жизни. Я просто хотел, чтобы все было немного иначе.

– Иначе, – поправила я. Машинально, как в детстве: от старых привычек трудно избавляться.

Мы оба сдержанно улыбнулись. Он наклонился надо мной, его темные спутанные волосы почти касались моего лица, но не осталось уже былой наивности и чистоты. Его запах, мой запах – запахи раненых животных, снова привыкающих жить.

– Так просто, – пробормотал он. – Мы вместе. Но никто же не понимал нас, когда мы были детьми. Не поймут и сейчас.

Я отодвинулась.

– Откуда ты так много обо мне знаешь?

– Я читал все твои статьи, не только в “Геральд курьер”, но и те старые, когда ты была редактором студенческой газеты. И даже раньше. Заметки в “Трилистнике”. Я не пропустил ни одного твоего слова.

Некоторое время мы молчали. Озеро мерцало, первые в этом сезоне стрекозы вились над его поверхностью. Молодая олениха вышла из леса на противоположном берегу, посмотрела на нас и опять скрылась в лесу.

Я медленно произнесла:

– Разные мысли возникали у меня на протяжении этих двадцати лет, от тебя ведь не было никаких известий. Иногда я думала: ты забыл меня или умер.

– Тогда в больнице, когда я сидел у твоего изголовья, ты сказала, что разрушила мою жизнь. – Роан кивнул в сторону Пустоши. – Что тебя тревожит? Тень моего отца, которая всегда между нами?

• Предыдущая
• 43/76
• Следующая