Брошенные машины - Нун Джефф - Страница 22

• Предыдущая
• 22/53
• Следующая

— Да ладно тебе. Я же только начала.

— Даже веселье когда-нибудь кончится, — сказал мальчик.

Он сказал это мягко и ласково, и было видно, что это привычная для него фраза, а потом улыбка на детском лице стала холодной, недоброй, и толпа сомкнулась вокруг Тапело, и увлекла за собой, и я ее потеряла. Теперь движение вокруг стало медленным, вязким, и чем дальше я углублялась в толпу, тем больше это движение замедлялось. Заиграла какая-то песенка: простенькая, незатейливая мелодия. Я напевала ее тихонько, только для себя. Какой-то парень перехватил меня по дороге, и мы с ним стали танцевать, а потом эта песня звучала уже повсюду, и меня закружило в танце, и все вокруг тоже кружилось, толпа и синее небо, сливаясь друг с другом, и вокруг, и внутри, пока музыка не умолкла, и мой партнер вдруг куда-то пропал, растворился в толпе, а я еще танцевала, какое-то время, одна, а потом я уже не могла танцевать.

Что-то было не так. Когда же меня наконец отпустит? Когда толпа примет меня и полюбит меня? Когда я забуду себя, в безмятежном оцепенении, освобожусь наконец от всех тягостных воспоминаний и настойчивых глупых стремлений спастись, убежать?

Сквозь толпу брела лошадь. Какая-то женщина вела ее под уздцы, медленно и осторожно. Гнедая лошадь. Когда-то, наверное, очень красивая, но теперь просто старая. Лошадь прошла совсем близко, буквально рядом со мной. От нее веяло жаром, а шкура лоснилась от пота. От боков валил пар. И еще от нее странно пахло. Это было больное животное, очень больное. Вся шея у лошади была в зарубцевавшихся шрамах и свежих порезах, еще сочившихся кровью и какой-то полупрозрачной жидкостью. В ранах копошились мухи.

Я осторожно притронулась к открытой ране.

И почувствовала тепло и силу. Сила животного изливалась из ран вместе с кровью. Я поднесла влажные пальцы к губам — и узнала вкус.

Сладко. Как карамель.

Лошадь медленно повернула голову и посмотрела на меня своим черным глазом, похожим на чернильную заводь, и там, в глубине, далеко-далеко, мерцали серебряные звезды, и там было мое отражение, крошечная фигурка в черном царстве звериного глаза.

Глазные мышцы вдруг напряглись, веки сомкнулись, запирая меня внутри. Как будто ночь пришла раньше времени и окутала день темнотой, и там стояло мое отражение, крошечная фигурка в темноте, и мы с ней смотрели друг на друга.

— Сейчас ты не можешь уйти, — сказала она. — Потом, может быть. Но не сейчас.

Мое отражение откусило зеленое яблоко, а потом глаз открылся и выпустил меня наружу. Да, я опять оказалась снаружи, в толпе. Я стояла в толпе и смотрела на лошадь. А когда я посмотрела на женщину, что вела эту лошадь, она очень вежливо попросила меня покинуть игровую зону.

Что случилось?

Я посмотрела на яблоко у себя в руке. От него был откушен кусочек. Большой кусок сочной мякоти. Но я не помнила его вкуса.

Я кое-как выбралась из толпы, к изгибу подъездной дороги. Перешла через дорогу — туда, где деревья. На ветках висели громкоговорители. Листья подрагивали, льнули к звукам холодной колыбельной. За деревьями, с той стороны, располагалась еще одна стоянка. Там машин было меньше. Все хорошие, все дорогие. На траве рядом с одной из машин сидело семейство. У них был пикник. Больше там не было никого.

И еще там стоял лимузин.

Теперь я увидела, очень ясно. Большой ярко-красный лимузин, в стороне от других машин, в самом дальнем углу стоянки. Меня потянуло туда, к этому красному автомобилю. Я прошла через рощицу, через стоянку, мимо улыбчивого семейства. Даже теперь, когда лимузин просто стоял на месте, он излучал отрицательную энергию, тусклое злое свечение, сгущенный жар. Рядом с ним никого не было. Я подошла ближе, обошла машину по кругу, рассматривая все вмятины и царапины, раны на металлической коже, отметины былых столкновений. Мое отражение было рядом. Марлин была рядом, черный призрак в тонированном стекле, но за последние несколько месяцев мы поднаторели в умении не смотреть на свои проходящие тени. По три окна с каждой стороны. Был там кто-то внутри или нет? Может, там кто-то сидел, в машине, и смотрел на меня: какой-нибудь бизнесмен, уже очень больной и упавший духом, или даже поблекшая поп-звезда? Я постучала в окно.

Ответа не было.

Я достала из сумки помаду и написала на стекле три слова, перевернув их зеркально, чтобы человек в лимузине смог их прочесть.

НИКТО НЕ СПАСЕТСЯ

Не знаю, сколько времени я ждала. Минуту, две. Может быть, дольше. Но ответа так и не дождалась. Я огляделась. Никто на меня не смотрел. Деревья скрывали стоянку. Небо затягивали серые облака, солнце клонилось к закату. Стало заметно прохладнее. А потом, когда я уже повернулась, чтобы уйти, водительская дверца открылась, и из лимузина вышел человек.

— Чего тебе нужно? — спросил он.

Высокий, хорошо сложенный мужчина, в форменной шоферской куртке. Ткань очень хорошая, видно, что дорогая, красно-коричневая. Но куртка была вся заляпана, а местами порвана. В руках мужчина держал фуражку и теперь надел ее, выпрямился в полный рост и посмотрел на меня сверху вниз.

— Чего ты хочешь?

— Ты знаешь, чего я хочу, — сказала я.

— Да неужели?

— Кто там внутри?

— Пассажир.

— Вы напали на нас на дороге.

Шофер шагнул вперед, и мне пришлось чуть отодвинуться.

— У моего пассажира особые требования. И я их выполняю.

— Почему?

— Но никто же не пострадал. — Шофер коротко хохотнул. — Я имею в виду, если бы я захотел, чтобы вы пострадали…

— А если я вдруг захочу, чтобы ты пострадал?

— Ну, никаких правил больше не существует.

— Это верно, — сказала я. — Правил больше не существует.

Я отвела взгляд. Павлин был уже рядом, и когда шофер повернулся, кулак Павлина врезался прямо ему в подбородок. С размаху. Голова шофера запрокинулась, он упал на капот лимузина, а оттуда — уже на землю.

— Блин, вот чего мне хотелось, — сказал Павлин, потирая отбитые костяшки. — Я тебя обыскался, Марлин. Повсюду искал.

— Правда?

На нас смотрели: люди в машинах, семейство на лужайке для пикников. Но никто не подошел.

— Беверли сказала, что ты нас бросила.

Я посмотрела мимо Павлина. Туда, где стояла машина, моя машина. На другой стороне стоянки. Дешевая, грязная колымага, разбитая в хлам. Она ждала меня.

— Я не знаю, — сказала я.

— Бев очень расстроилась. Мы все расстроились.

— Да, наверное.

Я подошла к машине. Тапело сидела на заднем сиденье, прижавшись лицом к пластиковой пленке, которой теперь было затянуто выбитое окно. Хендерсон села впереди, а Павлин снова был за рулем.

Я посмотрел на Хендерсон. Совершенно непроницаемое лицо. Она смотрела на лимузин и на шофера, который уже поднимался с земли. Голос в ближайшем динамике объявил начало следующей игры. Солнце скрылось за тучами.

Я села в машину. На заднее сиденье, рядом с Тапело.

— Сейчас два часа сорок девять минут, — сказала она. — И пятнадцать секунд.

— Поехали, — сказала Хендерсон.

— Шестнадцать, семнадцать…

Павлин медленно выехал со стоянки, мимо красного лимузина, на изгибающуюся по широкой дуге подъездную дорогу. Я разглядывала толпу, и флаги, которые были повсюду, и детей, и собак — белых и красных собак, что носились среди людей. И мне вдруг подумалось, что теперь я уже окончательно потеряла контроль: я плыву по течению, и что со мной будет — это уже от меня не зависит.

Меня просто тянет куда-то, затягивает…

Мы проехали мимо всех разновидностей отдыха и развлечений, виданных и невиданных, скрытых и явных. К шлагбауму на выезде. Там стоял молодой парень в форменном комбинезоне, и он пожелал нам как следует повеселиться — там, куда мы сейчас направляемся, — и всё, мы выехали на эстакаду и обратно на шоссе.

— А что, по-моему, было прикольно, — сказал Павлин.

— Да, мне тоже понравилось, — сказала Тапело. — Хороший был день.

• Предыдущая
• 22/53
• Следующая