Метафизика труб - Нотомб Амели - Страница 18

• Предыдущая
• 18/19
• Следующая

Безмятежно спокойная, я смотрю на небо сквозь поверхность пруда. Солнечный свет никогда не был так красив, как сейчас, сквозь толщу воды. Я уже думала об этом, когда тонула в первый раз.

Мне хорошо. Я никогда не чувствовала себя так хорошо. Мир, который я вижу отсюда, прекрасно подходит мне. Вода настолько переварила меня, что я не произвожу больше никаких водоворотов. Карпы, возмущённые моим бесцеремонным вторжением, забились в угол и больше не двигаются. Флюиды застыли в спокойствии мёртвой воды, что позволяет мне созерцать деревья сада словно сквозь гигантский монокль. Я решила смотреть только на бамбук: ничто в нашей вселенной не стоит такого восхищения, как бамбук. Метр водяной толщи, которая отделяет меня от него, приумножает его красоту.

Я улыбаюсь от счастья.

Вдруг что-то возникает между бамбуком и мной: появляется лёгкий человеческий силуэт и наклоняется надо мной. Я с досадой думаю о том, что этот человек захочет вытащить меня. Нельзя даже спокойно лишить себя жизни.

Но нет. Понемногу я различаю сквозь водяную призму черты лица человека, который меня обнаружил: это Кашима-сан. Страх сразу исчезает. Она настоящая японка былых времён и более того, она меня ненавидит: две прекрасные причины для того, чтобы не спасать мне жизнь.

И правда. Элегантное лицо Кашима-сан остаётся бесстрастным. Она смотрит мне в глаза, не шевелясь Видно ли ей, что я довольна? Не знаю. Кто знает, что происходит в голове у японки из прошлого.

Можно быть уверенным в одном: эта женщина оставит меня умирать.

На полдороге между потусторонним миром и садом, я бесшумно говорю про себя:

«Я знала, что в конце концов мы поймём друг друга, Кашима-сан. Теперь все хорошо. Когда я тонула в море и видела людей на пляже, смотревших и не пытавшихся меня спасти, мне было больно. Теперь, благодаря тебе, я их понимаю. Они были также спокойны, как ты. Они не хотели нарушать закона вселенной, который требовал моей смерти от воды. Они знали, что моё спасение было ни к чему. Тот, кто должен утонуть, утонет. Доказательством в том, что моя мать вытащила меня из воды, но я снова оказалась здесь».

Может это обман зрения? Мне кажется, что Кашима-сан улыбается.

«Ты правильно улыбаешься. Когда свершается чья-то судьба, нужно улыбаться. Я счастлива от сознания, что мне больше не надо кормить карпов и я никогда не покину Японию».

Теперь я отчётливо вижу: Кашима-сан улыбается — она наконец-то мне улыбается! — а затем, не спеша уходит. Отныне я один на один со смертью. Я точно знаю, что Кашима-сан никого не предупредит, и я права.

Умереть требует времени. Я уже целую вечность нахожусь меж двух вод. Я снова думаю о Кашима-сан. Нет ничего более обаятельного, чем выражение лица человека, наблюдающего за вашей смертью и не пытающегося вас спасти. Ей было достаточно только опустить руку в бассейн, чтобы вернуть к жизни трёхлетнего ребёнка. Но если бы она это сделала, она не была бы Кашима-сан.

Что меня утешает больше всего в моём положении это то, что у меня больше не будет страха перед смертью.

Что произошло в 1945 году на Окинаве, острове на юге Японии? Я не нахожу слов, чтобы охарактеризовать это.

Это было сразу после капитуляции. Жители Окинавы знали, что война была проиграна и что американцы, уже высадившиеся на их острове, победным маршем шли по их территории. Они также знали, что было приказано прекратить сопротивление.

На этом их осведомлённость заканчивалась. Поскольку власти сказали им, что ещё недавно американцы убивали их до последнего, островитяне остались убеждены в этом. И когда белые солдаты начали наступать, население начало отступать. Они отступали по мере того, как победоносный враг захватывал территорию. Они дошли до края острова, который заканчивался длинной крутой скалой, нависающей над морем. И поскольку они были уверены, что их убьют, они бросились с высокого выступа.

Скала была очень высока, и под ней ощетинились острые рифы. Никто из тех, кто прыгнул, не выжил. Когда пришли американцы, они ужаснулись тому, что увидели.

В 1989 году я пришла посмотреть на эту скалу. Ничего, ни одного плаката не указывало на то, что там произошло. Тысячи людей покончили там с собой за несколько часов, казалось, не произведя этим никакого впечатления. Море поглотило тела, разбившиеся о камни. Вода остаётся более распространённой смертью в Японии, чем сэппуку[19].

Невозможно находиться в этом месте, не представив себя в шкуре людей, предавшихся коллективной смерти. Возможно, многие среди них покончили с собой из страха перед пытками. Правдоподобно также и то, что величественная красота этого места вдохновила многих из них на этот акт, символизирующий ни с чем не сравнимый патриотизм.

Тем не менее, смыслом этого массового самоубийства является следующее: тысячи людей бросились с этой великолепной скалы, потому что они не хотели быть убиты, тысячи людей предали себя смерти, потому что они боялись смерти. В этом есть некая парадоксальная логика, которая меня поражает.

Речь не идёт о том, чтобы оправдать или осудить этот поступок. Погибшим из Окинавы от этого не легче. Но я настаиваю на мысли, что наилучшей причиной для самоубийства является страх смерти.

В три года мне ничего об этом неизвестно. Я жду смерти в бассейне с карпами. Должно быть, я приближаюсь к какому-то важному моменту, потому что я вижу перед собой свою жизнь. Потому ли, что она была коротка? Мне не удаётся разглядеть детали моего существования. Это как в поезде, который едет так быстро, что не успеваешь прочитать названия мелких станций. Мне всё равно. Я погружаюсь в блаженное состояние, тревога исчезла.

Третье лицо единственного числа постепенно овладевает моим "я", которое служило мне в течение полугода. Все менее и менее живая вещь чувствует, как снова превращается в трубу, которой она, может быть, и не переставала быть.

Скоро тело станет всего-навсего трубкой. Оно позволит захватит себя этому обожаемому элементу, приносящему смерть. Освобождённая, наконец, от своих бесполезных функций, канализация предоставит проход воде — и ничему другому больше.

Внезапно, рука хватает умирающий свёрток за кожу на шее, трясёт его и грубо, зверски больно возвращает его к первому лицу единственного числа.

Воздух входит в мои лёгкие, которые уже почти приняли себя за жабры. Это больно. Я кричу. Я жива. Зрение вернулось ко мне. Я вижу, что это Нишио-сан вытащила меня из воды.

Она кричит и зовёт на помощь. Она тоже жива. Она бежит в дом, неся меня на руках. Находит мою мать, которая при виде меня, вскрикивает:

— Немедленно едем в больницу Кобе!

Нишио-сан бегом сопровождает её до машины. Она невнятно объясняет ей на смеси японского, французского, английского и стонов, в каком состоянии она меня выловила.

Мать кидает меня на заднее сиденье и заводит мотор. Она мчится, рискуя сломать себе шею, что абсурдно, если хочешь спасти кому-нибудь жизнь. Должно быть, она думает, что я ничего не понимаю, потому что объясняет мне, что произошло:

— Ты кормила рыб, поскользнулась и упала в бассейн. В другое время ты бы поплыла без всяких проблем. Но, падая, ты ударилась лбом о каменное дно и потеряла сознание.

Я озадаченно слушаю её. Я прекрасно знаю, что это совсем не то, что со мной произошло.

Она настаивает и спрашивает меня:

— Ты понимаешь?

— Да.

Я понимаю, что не нужно говорить ей правду. Я понимаю, что лучше придерживаться этой официальной версии. Впрочем, я даже не представляю, как я могла бы ей рассказать обо всём. Я не знаю слова «самоубийство».

Однако, есть вещь, о которой я хочу объявить:

— Я больше никогда не хочу кормить карпов!

— Конечно. Я понимаю. Ты боишься снова упасть в воду. Я тебе обещаю, что ты больше не будешь их кормить.

Победа. Мой поступок не был напрасным.

• Предыдущая
• 18/19
• Следующая