Прекрасные господа из Буа-Доре - Санд Жорж - Страница 100

• Предыдущая
• 100/111
• Следующая

В Брианте маркиз осторожно, а Мерседес напрямик расспросили Марио. Тот держался хорошо, заявив, что он очень любит Лориану, но их разлука не скажется ни на его рассудке, ни на его занятиях.

Он сдержал слово, его здоровье пострадало лишь чуть-чуть. Он выполнял все предписания врача и вскоре совсем поправился.

— Я надеюсь, — говорил иногда маркиз Адамасу, — он не будет слишком сентиментален и забудет злую девчонку, которая его не любит.

— А я надеюсь, — говорил мудрый Адамас, — что она любит его гораздо больше, чем кажется, так как, если наш Марио потеряет надежду, которой только и живет, нам предстоит много хлопот.

В 1627 году над замком Бриант нависла новая опасность.

Ришелье, окончательно укрепившийся у власти, издал декрет и приказал разрушить все городские укрепления и цитадели по всей стране. Эта решительная мера, исполнявшаяся со всей строгостью, касалась «всех укреплений в замках и частных домах, построенных в течение последних тридцати лет без особого разрешения короля».

Бриант не попадал под этот декрет, его защитные сооружения были построены еще во времена феодалов и не могли выдержать удара пушки. Но магистраты и эшевены Ла Шартра, недовольные тем, что им пришлось «самих себя разрушить», по словам бывшего парикмахера Адамаса, очень захотели снести до основания постройки всех прекрасных господ, своих соседей. Но Буа-Доре, зная, что ему необходимо противостоять бандам грабителей и бандитов с большой дороги, заставил уважать свои права. Его очень любили вассалы, и он не боялся, что они поступят, как подданные других сеньоров, охотно взявшие на себя роль исполнителей приказов Великого кардинала.

Эта мера была весьма популярна и весьма произвольна. Кардинал стремился изгнать дух Лиги даже из феодальных твердынь. Но приказ был выполнен только в протестантских провинциях, и решительный декрет остался на бумаге, как и многое другие решительные приказы Ришелье.

Провинция Берра, как всегда, «вывернулась» и обошла этот приказ. Принц не дал убрать ни одного камня в своей крепости Монрон. Устояли замки и больших, и малых сеньоров, и большая башня Буржа пала лишь при Людовике XIV.

Едва Буа-Доре оправился от этих волнений, как ему пришлось столкнуться с другими, более серьезными, но приятными.

— Сударь, — сказал ему как-то вечером Адамас, — я вам сейчас преподнесу одну историю, которую господин д'Юрфе с удовольствием вставил бы в свой роман, ибо она весьма занимательна.

— Посмотрим, что за история, мой друг! — ответил маркиз, водружая на свой лысый череп бархатную шапочку, отделанную кружевами.

— Речь пойдет, сударь, о вашем добродетельном друиде и о прекрасной Мерседес.

— Адамас, вы становитесь злоязычны и насмешливы, дорогой мой! Никакой клеветы, прошу вас, насчет моего достойного друга и целомудренной Мерседес!

— Ах, сударь, что плохого в том, что эти достойные особы соединятся узами Гименея? Знайте же, сударь, что сегодня утром, когда я приводил в порядок библиотеку ученого… он только мне дозволяет притрагиваться к книгам, для этого ведь нужен человек немного образованный… и вот я вижу, что Мерседес украдкой целует букет роз, который она каждое утро ставит ему на стол, пока он с вами завтракает. А потом, внезапно заметив меня, она побледнела, стала белей того шарфа, что у нее на голове, и убежала, словно невесть что натворила. Уже давно, очень давно, сударь, я начал кое-что подозревать. Уж очень она с ним дружна, так заботлива и внимательна. Я и подумал, что и для того, и для другого это может кончиться любовью.

— Действительно! — ответил маркиз. — Но продолжай, Адамас! — Так вот, сударь, обнаружив это, я от души рассмеялся не для того, чтобы понасмешничать, а просто от удовольствия, потому что человек всегда доволен, если о чем-то догадывается или разгадывает какой-то секрет, а раз доволен, так и смеешься. Тут пришел мэтр Жовлен в свою комнату и удивленно посмотрел на меня, не понимая, что это я так развеселился. Ну я ему все и рассказал напрямик, чтобы его развеселить тоже… и, кроме того, мне интересно было посмотреть, как он воспримет эту историю.

— И как же он ее воспринял?

— Так, словно солнце ему в глаза ударило, ни дать, ни взять — хорошенькая девица, и уж поверьте, счастливый человек и внешне меняется, у него глаза зажглись, губы заулыбались, и он со своими длинными усами показался мне прямо красавцем. Он так выглядит иногда, когда играет на своем мелодичном инструменте.

— Очень хорошо, Адамас, что ты научился выражаться красиво. Ну а дальше?

— А дальше, сударь, я ушел. Точнее, сделал вид, что ушел, а сам в приоткрытую дверь подглядел, как наш добрый Люсилио взял цветы и страстно поцеловал их, а потом сунул за пазуху, прямо все цветы с шипами, словно ему доставляло удовольствие чувствовать уколы. И он начал ходить по комнате, прижимая обеими руками к груди этот дар любви.

— Все лучше и лучше, Адамас! — заметил маркиз. — Ну а потом?

— А потом через другую дверь вошла Мерседес и спросила у него, можно ли звать Марио на урок.

— А он что ответил?

— Отрицательно покачал головой, и я понял, что он не хочет отпускать ее. Она хотела уйти, решив, что он занят своими странными делами, потому что, сударь, она с ним ведет себя, как служанка, которой и в голову не приходит, понравиться своему хозяину. Но он стукнул ладонью по столу, чтобы позвать ее обратно. Она вернулась. Они посмотрели друг на друга, но недолго, потому что она потупила взор своих прекрасных черных глаз и сказала ему по-арабски что-то. По ее виду, я думаю, вот что она сказала: «Что же ты хочешь, мой повелитель?» А он показал ей вазу, в которую она поставила цветы. Она увидела, что цветов в ней нет, и добавила: «Это, наверное, этот злой шутник Адамас забрал их, ведь я никогда не забываю ставить вам цветы».

— Она так и сказала? — улыбнулся маркиз.

— Да, сударь, по-арабски. Но я все тут же угадал. Тогда она побежала, чтобы принести еще цветов, а он бросился за ней к дверям, как человек, который сам с собой борется. Потом он вернулся и сел за стол, охватил голову руками, и, клянусь вам, сударь, сердце его было охвачено прекрасным чувством и он был готов честно признаться в своей любви.

— Но зачем же он сам с собой борется? — воскликнул маркиз. — Разве он не знает, что я буду счастлив женить его на этой доброй и прекрасной особе? Сходи за ним, Адамас, он ложится поздно и, наверное, еще не спит. Марио уже спит, и сейчас хороший момент для деликатного объяснения.

Маркиз без труда добился признания Люсилио.

Тот наивно признался, что давно обожает Мерседес и не так давно начал подозревать, что и она любит его.

Сначала он боялся навлечь на себя гонения, которых он лишь чудом избежал во Франции. Потом, когда он убедился, что Ришелье, хотя и остается противником реформации, все-таки твердо проводит политику на поддержание Нантского эдикта и расположен сохранить свободу вероисповедания, Люсилио решил дождаться брака Марио с Лорианой или с любой другой женщиной, которую изберет его сердце. Он опасался, что его дорогой ученик может быть охвачен то надеждой, то сожалением, то спокойным ожиданием, то тайным волнением, и не хотел раздражать Марио опасным зрелищем брака по любви.

Маркиз одобрил великодушную осторожность своего друга, но с некоторыми оговорками.

— Мой добрый друг, — сказал он, — Мерседес скоро тридцать, а вам уже за сорок. Вы оба еще довольно молоды и можете нравиться друг другу, но, не хочу вас обижать, однако вы уже не дети, и не стоит оставлять незаполненными страницы в книге вашего счастья. Используйте те прекрасные годы, что вам остаются. Женитесь. Я увезу Марио в путешествие на несколько месяцев и скажу ему тогда, что это была только моя идея — брак по расчету между Мерседес и вами. Придумаю какой-нибудь предлог, чтобы объяснить ему, почему вы не дождались нашего возвращения, а когда он вновь с вами встретится, он уже привыкнет к новой ситуации. Брак сделает все весьма серьезным, впрочем, я полагаюсь на вас: вы сумеете скрыть восторги медового месяца за непроницаемой пеленой сдержанности и осмотрительности.

• Предыдущая
• 100/111
• Следующая