Визиты: Осенние визиты. Спектр. Кредо - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 12

• Предыдущая
• 12/225
• Следующая

Никакого предчувствия у нее не было. Не привыкла она им доверять.

Да и ее дневная тревога прошла бесследно. Наоборот, на душе было легко… так легко. Словно праздник какой-то.

Она спустила ноги на холодный линолеум, нашарила юбку. Свитерка она на ночь не снимала.

Спать не хотелось абсолютно. Казалось странным тратить такое настроение, как сейчас, на сон. Звенящая тишина. Слабый лунный свет в окне – тучи прошли, небо было ясным. Может быть, осень решила исправиться, стать мягкой, золотой, превратиться из умирающего лета в рождающуюся зиму?

Даже чахленький больничный сад обрел какую-то трогательную красоту в призрачном синеватом свете. Лента шоссе, за которым начинались заброшенные поля, казалась барьером между двумя совсем разными мирами.

В такие ночи люди не могут умирать…

Ей показалось, что она может просидеть так до утра, глядя в ночь, ни о чем не думая, просто дыша тишиной.

Но встать придется.

Анна всунула ноги в разношенные старые туфли, давно перекочевавшие жить в больницу. Покосилась на белеющий в углу умывальник. Мужчинам на дежурстве проще. Она была уверена, что все, от солидного, плотного Константина Павловича до застенчивого очкарика Саши, пользуются им не только по прямому назначению.

Картинка представилась такая, что она еле сдержала смех. Однажды рано утром она застала Сашу, старательно драящего раковину стиральным порошком. Невинность занятия не помешала ему покраснеть как рак. Константин Павлович вряд ли столь щепетилен…

Не надевая халата, Анна вышла в коридор. Альфия, конечно, спала сейчас в процедурной, укрывшись стянутым с какой-нибудь пустой койки одеялом.

Иногда человек не должен спать ночами. Чтобы увидеть такой вот лунный свет в окне и услышать тишину…

Анна вдруг рассмеялась. Господи, ну что за странная штука – человек! Думать о красоте ночи, проснувшись, чтобы помочиться.

Подходя к двери служебного туалета, она вдруг почувствовала смущение. Легкое и очень знакомое. Обычное, когда она вот так вставала ночью. Привет из детства…

Анна юркнула в дверь. Мимоходом взглянула в маленькое облупившееся зеркало, словно убеждаясь, что одета. Дурацкая вещь – память. Очарование ночи куда-то исчезло.

Но спать все равно уже не хотелось.

Она вымыла руки (уж эту раковину вряд ли кто-то использует для иных целей), сдернула крючок с двери. Прислушалась – кажется, какой-то шум?

Аля проснулась?

Анна вышла в коридор. Никого.

Ладно, надо глянуть по палатам.

Она быстро прошла по коридору, приоткрывая на мгновение двери. Тихо, все спят. Теперь еще в седьмую, где Шедченко. Тяжелых всегда помещали в эту палату, словно счастливый номер чем-то помогал врачам.

Тут свет тоже не горел. Но у постели белела фигура в халате.

– Аля, ему плохо? – тихо спросила Анна, подходя.

Девушка обернулась.

Это была не Альфия.

Анна вздрогнула, останавливаясь. Ей приходилось заставать в отделении среди ночи незнакомых людей. Обычное в общем-то дело – такой незапланированный визит перепуганных родственников.

Ее испугало лицо девушки. Глаза. Таких глаз не бывает.

Все равно что смотреть в пламя лампады. В зеркало. В лунный блик на воде. В лицо мамы.

– Садись, – тихо сказала девушка.

Анна присела у постели. Ноги словно подкосились.

– Кто ты? – прошептала она.

– Не сейчас. Помоги.

Девушка протянула руку. Анна помедлила, прежде чем коснуться ее.

как будто падаешь в бездну…

– Что я могу? – Губы шевельнулись сами. – Чем помочь…

– Ты можешь все. Поддержи меня. – Девушка перевела взгляд на Шедченко. Парень спал… или был без сознания. – Он может уйти, Аня. Надо помочь ему… немного…

холодно… почему холодно, когда ее глаза – свет? пусть, она отдаст все тепло, если так надо…

Наверное, это был лишь короткий миг. Или короткий час. Анна подняла глаза, когда их руки разжались. В пальцах были боль и холод, но в глазах девушки по-прежнему теплел огонь. Возвращал силы.

Интересно, огню холодно – когда он горит?

– Саша поправится, – сказала девушка.

На кармашке ее халата были вышиты буквы – «А.К.». Это был ее халат, Анны Корниловой.

И лицо девушки было ее лицом.

– Почему я? – прошептала Анна. – Я… недостойна…

Девушка покачала головой. Коснулась ладонью ее щеки – и Анна дернулась вслед быстро ускользающим пальцам, так тянется за человеческой рукой бездомный котенок.

– Ты чиста.

– Нет…

– Отныне и навсегда – ты чиста, Анна.

– Я думала, ты вновь придешь мужчиной. – Ее голос сорвался, когда она поняла, что говорит и о чем думает.

– Нет в этом разницы, Анна. – Она… он провел ладонью над ее лицом, снимая страх. – Теперь все будет хорошо.

– Все будет хорошо, – прошептала Анна.

Поезд шел на удивление быстро. То ли порядка на железной дороге стало больше (хотя с чего бы?), то ли просто везло.

Шедченко курил в темном холодном тамбуре. Лязгала вагонная сцепка, за запотевшим стеклом уплывали вдаль огоньки Коломны. Через три часа Рязань, еще через три – Сасово. К утру он доедет.

Смяв в пальцах окурок, Николай щелчком отправил его в заплеванное мятое ведро. Поколебавшись, потянул из пачки еще одну сигарету. И что с ним сегодня творится… весь на нервах. С вечера начала побаливать голова – напоминанием о тех мучительных приступах, что порой едва не валили его, здорового мужика, с ног. Потом вроде отпустило, но надолго ли…

Шедченко чиркнул зажигалкой. Так и всю ночь простоять недолго. Забывая потихоньку про начинающиеся через сутки учения, просчитывая, что ждет его в Сасове. А что… выйдет из поезда с красными глазами и помятым лицом не спавшего человека. Сразу видно – переживал всей душой.

Мысль была противной и циничной, он поморщился, отгоняя ее. Нечего загадывать худшее. Человек куда прочнее, чем можно представить. Сашка поправится и еще потреплет нервы и сестре, и ему – далекому украинскому дядюшке. Забрать бы их из этой глухомани, пристроить в Киеве, поближе к себе, парня определить в училище – быстро бы дурь вышла. Только поздно уже, раскололась страна, и все, кому не лень, находят отраду в патриотизме. Вот и сестра: «Я – россиянка…» Россиянка, в хвост и гриву, мать украинкой была, папаша – вообще невесть кто. А все одно, поделили их, и немного же труда для этого потребовалось.

Шедченко прислонился лбом к холодному стеклу. Опять начинала болеть голова. Он стоял несколько минут, с ужасом чувствуя, как нарастает боль. Не хватало ему этой мигрени, дамской болезни, от которой ни один врач никогда не вылечит…

– Терпеть, – приказал он себе. – Тер-петь!

И боль словно послушалась, исчезла, всосалась куда-то в свое тайное логово. Только в висках слегка ломило, но это ерунда. Шедченко даже вздохнул облегченно и растерянно. Все-таки надо поспать. Ничего он тут не выстоит, в этом грязном, пропитанном туалетными ароматами тамбуре…

– Полковник…

Шедченко обернулся. Надо же, как прихватило минуту назад – даже не услышал, как кто-то вошел.

В двух шагах от него стоял рослый голый мужик.

Шедченко с трудом подавил гримасу. Ох как не любил он таких вот юродивых, с мычанием слоняющихся по вагонам, ноющих о своих невообразимых бедах и болезнях, сшибающих штуки с сердобольных пассажиров…

Но этот на попрошайку не походил. Слишком уж крепок, никто такому не подаст. Да и шататься голым по вагонам чревато неприятностями. Псих?

А хорошее, кстати, зрение у психа. Разобрать в темноте полковничьи погоны…

– Зажги огонек, – сказал мужчина. Не слишком напористо сказал, но Шедченко почему-то повиновался.

Язычок пламени затрепетал между ними.

– Б-блядь… – прошептал Николай.

Человек с его лицом ухмыльнулся.

– Полковник, дай шинель набросить. Простывать нам не след, верно?

– Ты кто такой? – Шедченко стал стягивать незастегнутую шинель, не понимая, почему повинуется этому… этому…

• Предыдущая
• 12/225
• Следующая