Абхазская повесть - Соколов Борис Вадимович - Страница 45

• Предыдущая
• 45/63
• Следующая

Наступила короткая пауза. Березовский перелистал дело.

– Леонтьева вы знали? – спросил он немного погодя.

– Сергея Михайловича? Конечно! Это очень уважаемый человек.

– Его нужно было расстрелять! – бросил Бахметьев. – Советская власть заменила тому «уважаемому» человеку расстрел тюрьмой.

– Мы считали его жертвой судебной ошибки, – нерешительно пробормотал Капитонов.

– Кто это мы?

– Я говорю о той части технической интеллигенции, которая противопоставляла себя Советской власти.

– Вы находились среди этих людей?

– Тогда я еще не мог определить своего места, но, конечно, мои симпатии были с ними.

– А позже?

– Я не утверждаю, что стою на советской платформе, но я всегда был лоялен.

– И никогда не принимали участия в антисоветских группировках? – перебил Березовский.

– Конечно, никогда! – оскорблено воскликнул Михаил Михайлович. Но страх змейкой уже проник в сердце и знакомой мелкой дрожью рассыпался по всему телу. Где-то в подсознании все время, в такт пульсирующей крови, бился тот же вопрос: «Что они знают?» Эта мысль вторглась в его сознание и путала все остальные.

– Значит не принимали?

Капитонов зажмурил глаза и вдавил голову в плечи. Нет, молчать дальше нельзя. Здравый смысл требовал протестовать, возмущаться, хотя бы и без надежды выйти из этой игры. Но не поздно ли это после сделанных полу-признаний некоторых встреч. Какую-то часть его прошлого они знали. Знали, но не привлекли к ответственности, ну, хотя бы по «тактическому центру», видимо считая его незначительным участником организации. «Да, надо говорить, – решил он и сейчас же мысленно поправился: – Но только о прошлом. Быть может, признание облегчит судьбу».

Раздался телефонный звонок. Березовский взял трубку и долго слушал, изредка поддакивая своему собеседнику. Закончив разговор, он вновь обратился к Михаилу Михайловичу.

– Я смогу облегчить ваши колебания. Тавокин только что дал исчерпывающие показания!

«Бог мой, значит и он арестован», – с ужасом подумал Капитонов, чувствуя, как страх снова охватил его.

– Видите, он оказался умнее и дальновиднее вас и ваших единомышленников, – продолжал Березовский.

«И здесь вырвался вперед, спасает себя и топит остальных» – со злобой думал Капитонов. И, охваченный диким, животным страхом не опоздать, не потерять этого последнего права на снисхождение, на пощаду, он заговорил. Сидевшая у стены за столом маленькая тоненькая стенографистка, которую он не сразу заметил, с трудом поспевала за этой захлебывающейся исповедью. Беря папиросу за папиросой из лежащего на столе портсигара, он сознавался во всем. Почти во всем. Он цеплялся за крохотную, жалкую надежду, что кое-что о нем еще не известно.

Он кончил и попросил воды. Барезовскуй придвинул графин и стакан. Капитонов налил воды и выпил.

– Ну, а как сухумские дела? – улыбаясь спросил Березовский, когда тот напился.

– Какие сухумские? – растерянно пробормотал Капитонов. Он попытался сделать вид, что не понимает, о чем идет речь, но не выдержал и отвернулся.

– Слушайте, Капитонов. Но ведь это же наивно! Вы сознались, многое припомнили, даже с подробностями, и вдруг, оказывается, забыли об этом городе, куда ездили совсем недавно с тем же Тавокиным. Вы встретились там с инженером Жирухиным, были на квартире у Назима Эмир-оглу. Или, может быть, вы не ездили в Сухум? – с улыбкой спросил Березовский. – Ну, так как же, ездили или нет?

Не поднимая головы, Михаил Михайлович пробурчал:

– Ездил.

– Сколько вы получили от Кребса?

Капитонов изобразил удивление.

– Не от него непосредственно, – пояснил Березовский, – а от Эмир-оглу. Ведь мы знаем, что вы получили от него деньги за привезенные и переданные документы. Правда, мы приняли свои меры. Вы дали ему устарелые, да и не совсем верные данные. Такие, которые устраивали нас. Сколько же вам уплатили?

– Никаких документов я не передавал и денег не получал. И вообще… я отказываюсь отвечать на вопросы. Я все уже сказал, – внезапно упрямо пробормотал Капитонов.

– Это, конечно, ваше право и ваше дело, – холодно сказал Березовский. – Но напрасно отказываетесь и зря отрицаете факты. Я вам не советую. Мы уже знаем точную сумму. А на днях получим еще и показания Эмир-оглу и вашего общего шефа. Я буду рад встретиться с Кребсом. Придется напомнить ему, что он нарушил данное им честное слово не интересоваться нашими делами. Впрочем, какое же у подобных господ честное слово?

Тут Березовский, будто забыв о Капитонове, повернулся к Бахметьеву:

– Мы взяли его здесь, в Москве, вместе с одной компанией в особняке, в Петровско-Разумовском. Это еще в гражданскую войну. Он тогда только капитаном был. Разговор был серьезный, и мы условились, что он «больше не будет», – иронизировал Березовский. – Но он, как видишь, слова не сдержал.

Снова обращаясь к Капитонову, он продолжал:

– До чего же вы докатились? Служите у английского разведчика. Неужели забыли, что вы русский. Где ваша русская гордость? Неужели вы не поняли, что Советская власть пришла навсегда? Возврата назад не будет!

Капитонов сидел подавленный, уничтоженный.

– Все ясно! – говорил между тем Березовский. – Вас уличают и будут уличать ваши так называемые друзья. Некоторые из них сознаются из страха перед грозящим наказанием, желая смягчить его, другие – потому что поняли, против кого они пошли. Имейте же мужество понять, что вы сделали, и признаться в этом!

Михаил Михайлович сжал голову руками и потом закрыл лицо ладонями. Наступило молчанье.

– Вам трудно, Капитонов? – наклонился к нему Бахметьев.

– Хотите, перенесем допрос на завтра. Подумайте. Согласны? – спросил Березовский.

Что было думать? Охваченный отчаянием, Михаил Михайлович не двигался. Потом медленно, будто просыпаясь, отнял руки от лица и выпрямился.

– Нет, говорить надо сейчас, только сейчас, – сказал он разбитым голосом, побледневший, сразу будто осунувшийся. – Вы правы, надо отвечать за преступления против своей страны. – Он криво усмехнулся. – Плохо только, что мысли о родине пришли слишком поздно. Но что случилось, того уже не поправишь. Пусть уж мои ошибки – а ведь все началось с ошибок – и мои преступления послужат кому-нибудь уроком. – Он помолчал немного и уже почти твердым голосом сказал: – Да, я виновен, записывайте, теперь расскажу все.

В конце июля Федор вернулся в оперативную группу. Москва и Тифлис настаивали на форсировании дела. Иван Александрович направил Березовскому и в Тифлис тщательно разработанный план, который предусматривал начало ликвидации в первых числах сентября. Аресты в Москве подтвердили наличие широко разветвленной антисоветской группировки, связанной с националистическими кругами Закавказья. Показания Тавокина и недолго запиравшегося Капитонова помогли разоблачить Жирухина, а он выполнял роль связного между Москвой и Сухумом. Достаточно изобличались Шелия и Шелегия. Наблюдение за Назимом Эмир-оглу не прекращалось ни на минуту. С некоторых пор Чиверадзе ввел в дом Назима своего человека. Каждый шаг Эмир-оглу стал известен Ивану Александровичу, а вот, поди же, все это очень мало подвинуло раскрытие важных связей этого матерого волка. Уличить его, несомненно, могли бы показания его подручных, но они пока находились на свободе и было не ясно, как поведут себя на допросе. А Чиверадзе не любил рисковать. Смелый и решительный, он начинал «тянуть» в надежде на какую-нибудь ошибку Назима.

Разоблачение Платона Самушия было тяжелым ударом для Ивана Александровича. Враг проник в органы! Как много удалась ему узнать? Нужно было время, чтобы ответить на этот вопрос. А вдруг, кроме него, есть еще какой-нибудь «двойник»? Чиверадзе не мог назначить точную дату ликвидации «шакалов» и о своих сомнениях сообщил в Тифлис.

В один из вечеров в кабинете Ивана Александровича раздался телефонный звонок. Дежурная телефонистка доложила, что с ним будет говорить Тифлис. Иван Александрович взял трубку и услышал знакомый, резкий голос одного из начальников отделов ГПУ Закавказья.

• Предыдущая
• 45/63
• Следующая